ЦАРСТВО СТРАХА - Томпсон Хантер С. 14 стр.

В долине, где личная свобода и индивидуализм являются официальной идеологией, Флойд Уоткинс, казалось бы, должен был найти себе множество друзей. Ведь он принадлежал именно к тому типу людей, которые сделали Запад тем, чем он является ныне... Начав с нуля, он заработал миллионы во Флориде и Калифорнии на крупных рекламных проектах (его компания, проданная за многие миллионы в 1985-м, называлась Transworld Systems). Уоткинс появился здесь, рассчитывая на то же уважительное отношение, которым он пользовался у себя дома в Майами. Все-таки он решил вложить в Эспен несколько миллионов долларов, которые должны будут превратить Эспен в процветающий горнолыжный курорт, так сказать горные Палм Спрингс, в ближайшие десять лет.

... (но) на самом деле, невосприимчивость Уоткинса к традициям Старого Запада в общем, и особенно к этикету долины Вуди Крик в частности сыграли с ним злую шутку. Он укрылся за устрашающим блочным забором, сразу напоминающим о крупных городах, построил массивные помпезные ворота, зацементировал подъезды к ним и стал добиваться асфальтирования местных дорог, чтобы к нему в окна не залетало так много пыли. Хуже того, в местности, где вода ценится наравне с золотом, он распахал бульдозерами ручьи, которые питали поля и скотину его соседей, живущих ниже, и направил русло к газону перед своим домом. Он решил также, невзирая на официальный протрет властей округа, создать искусственные пруды для разведения форели, а затем и построить там базу коммерческой рыбалки.

Позже Томпсон описывал эти и другие перипетии в своей еженедельной колонке для «San Francisco Examiner», предрекая, что в долине вскорости развер­нется настоящая война, длительная междоусобица на уровне Хэтфилда-Маккоя...

Все началось с обычного подросткового вандализма. Как позже рассказывал Флойд Уоткинс, его рабочие как раз заканчивали заливать бетоном новый подъезд к его ранчо Бивер Ран, когда на свежеуложенном, свер­кающем черном покрытии кто-то выдавил надпись: «Пиздуй отсюда, грязный хуй», — а затем раздался ано­нимный телефонный звонок, предупредивший: «Больше никакого бетона в Вуди Крик».Уоткинс сказал, что это стало последней каплей в серии подобных инцидентов. Ранее неизвестные пытались отравить его собаку, стре­ляли по фонарям в его дворе, сносили дорожный знак, указывающий дорогу на Бивис Ран, а также малевали на его воротах надписи вроде «Ферма Форели жирного Флойда».

«Я позвонил в офис шерифа, но там мне сказали, что у них всего двое человек, да и те сейчас заняты, так что они не могут никого прислать, — сказал мне Уоткинс, когда я пришёл справиться о мнении противопо­ложной стороны в этом конфликте. — Тогда я сказал шерифу, что мне ничего не остается, кроме как позабо­титься о своей безопасности самостоятельно».

То, что Уоткинс не шутит, стало ясно в тот вечер, когда Гэйлорд Гении, добродушный бывший журналист, ныне владелец «Таверны Вуди Крик», ехал домой по дороге, проходящей двумя милями выше ранчо Бивис Ран. На своей машине Уоткинс догнал его пикап и вынудил остановиться.

— Он был весь такой гневный и агрессивный, как только дым из ушей не валил от ярости, — вспоминает Гении. — Говорил все о том, что дома у него лежит Узи с инфракрасным прицелом, и он «в состоянии со всеми тут разобраться», а потом оказаться за три тысячи миль отсюда. Очевидно предполагалось, что я донесу это по­слание до остальных.

Генина еще трясло, когда он добрался до дома, позвонил в Таверну и оповестил всех, что Уоткинс слетел с катушек. Никто еще не знал, что Уоткинс собирается провести всю ночь в машине, припаркованной недалеко от его дома, вооруженный до зубов.

Уоткинс вспоминает, что той ночью пятнадцать- двадцать непрерывно сигналящих машин, из которых доносился «злобный смех и улюлюканье», пронеслись мимо его скрытого в кустах джипа с четырехколесным приводом. Около 4-х утра он заснул. Затем, «в 4.30 ме­ня разбудил звук выстрела. Затем раздалось еще четыре выстрела. Сначала я подумал, что это Роберто, парень, который у меня работает, застрелил енота, пробравше­гося в курятник, так что я сразу поехал к дому. По до­роге я слышал еще выстрелов двадцать, явно из авто­матического оружия, и потом еще шесть выстрелов из пистолета. Я понял, что стреляют как раз там, куда я еду. Вдали показались огни джипа Чероки, а может, это был Вагонир. Я погнался за ним, и началась насто­ящая автомобильная погоня в полной темноте». Спустя три мили гонимая Уоткинсом машина чуть сбавила ско­рость и свернула на боковую дорогу, ведущую к ранчо Флаин Дог. Ранчо принадлежало Джорджу Странахану, всеми уважаемому физику, на старости лет переквали­фицировавшемуся в заводчика крупного рогатого ско­та. Он — также совладелец Таверны, самый влиятель­ный житель долины и старый друг Томпсона.

В машине, если верить Уоткинсу, сидело двое чело­век. Девушка сразу побежала к дому Странахана; мужчина-водитель начал выбираться из машины чуть позже.

— Я включил фары и увидел Хантера Томпсона. Я сказал: «Ты чего вообще творишь, Хантер?» В ответ он подошел ко мне, схватил за грудки и сказал: «Мы предупредили тебя: нам тут в Вуди Крик не нужны ни пруды с форелью, ни твой бетон».

Официальная версия, которую Томпсон надиктовывал в «Aspen Times Daily» с моей кухни, несколько отличалась от рассказа Уоткинса. Томпсон отрицал, что стрелял в Уоткинса или в его дом, либо выступал с угрозами в его адрес. Вместо этого он рассказал, что по дороге на ранчо Уоткинса лицом к лицу столкнулся с гигантским дикобразом.

— Вы не смейтесь, — сказал Томпсон репортеру газе­ты Дэйву Прайсу, — вспомните лучше Джимми Карте­ра. Его атаковал дикий болотный кролик-убийца, и Джимми еле-еле отбился веслом. На меня же напал этот огромный дикобраз. Только я перестал смотреть на него, как он тут же напал. Ничего не оставалось, кроме как палить прямо в него.

Дикобраз, между тем, так и не был найден.

Томпсон даже не упоминает о стычке между ним и Уоткинсом у ворот ранчо Флаин Дог. Напротив, он утверждает, что является мастером дипломатии, и повел в этой ситуации, как единственный возможный друг Уоткинса.

— Я даже предложил ему допить мою последнюю банку пива и пригласил в тот же день зайти ко мне по­смотреть по телеку футбол, — говорит он.

Однако Уоткинс предпочел отправиться домой, позвонить шерифу Бобу Браудису, и потребовать ареста Томпсона за «все на свете, начиная с убийств семейки Мэнсона и заканчивая стрельбой в его мулов», как выразился сам «обвиняемый».

Это было явным преувеличением. Однако Мак Майерс, помощник окружного прокурора, чей офис начал расследование этого инцидента, едва-едва не аресто­вал Томпсона по обвинению в стрельбе из автоматиче­ского оружия. Все закончилось благополучно только потому, что он не смог доказать, из какого именно оружия велась стрельба. У Томпсона оказалось разре­шения на неисправный автомат, а когда его попросили предъявить оружие для экспертизы, он достал совер­шенно непригодное ружье, завернутое в тряпку с кус­ками какой-то отвратительной ядовитой массы. Его состояние не позволило провести баллистическую экс­пертизу.

Спустя три дня после стрельбы, когда в офисе ок­ружного прокурора спорили, выдвигать обвинения про­тив Томпсона или нет, на Уоткинса посыпались напас­ти. Садки, в которых он три года выращивал отборную форель, стали серебрянными от животов всплывших рыб. Более чем шесть сотен рыбин, некоторых из кото­рых весили но восемь килограмм, отправились на тот свет. Воду отравили под покровом ночи, и Уоткинс не­медленно обвинил своих соседей в потраве и примене­нии против него «террористической тактики». Он сказал также, что даже если местным не по душе его вкусы и стиль жизни, он не позволит себя запугать. Главный дом его огромного поместья, в строительство которого вложено много миллионов долларов, добавил Уоткинс, будет достраиваться еще два года, но будь он проклят, если позволит себя запугать до того, что его сгонят с собственной земли. «Ничего, меня это только раззадо­рило, — сказал он репортерам и предупредил, что соби­рается нанять вооруженных охранников. — Если потре­буется, — добавил он, — я выставлю охранников вдоль всей дороги. Я могу себе это позволить».

... Уравновешенный Странахан разделял обеспоко­енность шерифа непрерывно накаляющейся обстанов­кой. Вместе они выпустили заявление, в котором при­зывали всех остановить конфронтацию, пока никто не пострадал. В Таверне, где проблемы Уоткинса ком­ментировались обычно хриплыми шутками, сильно со­мневались, что кто-то из долины в самом деле мог бы отравить воду в ручьях Вуди Крика. Уоткинс или не Уоткинс, это Запад, и здесь с водой не шутят. Новые, настроения в Таверне иллюстрировал большой стакан, установленный теперь на барной стойке. Надпись на нем гласила: «Мы скорбим по погибшей форели. Ваши пожертвования помогут вернуть форель в пруды Флойда. Жители Вуди Крик хотят, чтобы все знали: мы не считаем, что потрава рыбы может решить проблемы. Давайте вернем форель на место, а потом обсудим все остальное».Томпсон, возмущенный туманными намека­ми на то, что он мог оказаться замешанным в историю с отравлением рыбы, назначил награду в $500 тому, кто сумеет пролить свет на ситуацию. Также он сказал, что теперь ему, возможно, придется отравить некото­рых из своих павлинов.

Копилка только начала наполняться чеками, как история с рыбой Уоткинса прояснилась. Один рабочий ранчо Бивер Ран, недовольный недавним увольнением, показал под присягой, что видел, как ночью, предшествующей отравлению, двадцатитрехлетний сын Уоткинса Лэнс и Роберто, мексиканский мастеровой, вылили в пруды от четырех до пять галлонов вещества иод названием Кутрина Плюс. Это отравляющее средство используется для контроля за ростом водорослей.

— Химики утверждают, что концентрация меди в во­де, взятой из прудов, превышает летальный уровень для рыб в миллион раз, — сообщил шериф Броудис на состоявшемся в Таверне заседании Круга Вуди Крик — неформального сообщества землевладельцев и влия­тельных жителей долины, в который входили и Уоткинс и Томпсон.

Расследование шерифа показало, что форель отра­вили не по злому умыслу, а по чистой случайности — это сделал сын хозяина и его мексиканский помощник.

— У нас тут разные мнения на этот счет, — враждеб­но бросил Уоткинс своим соседям, вызвав взрыв изде­вательского смеха.

Отказавшись признать вердикт шерифа, Уоткинс сам нанял биолога. Доктор Харольд Хаген установил, что уровень Кутрина Плюс в воде недостаточен для массовой гибели рыбы. Это известие встретили новые взрывы хохота.

— Мое ранчо отличается от ранчо Джорджа Страна- хана или ваших, ну и что с того? — вырвалось наконец у Уоткинса. — Скажете, я не имею права покрасить свой дом в розовый цвет? А вы свой в синий — имеете?

В ответ на слова Томпсона о том, что только «вампир или оборотень» смог бы жить в его доме, Уоткинс сказал:

— Я не вампир и не оборотень, но скажу вам кое-что: уж я-то вот точно не хотел бы жить в доме Томпсона. Но мне совершенно наплевать, что он живет по соседству.

По таверне пронесся смешок, и постепенно установилась доброжелательная атмосфера, которая царила до конца заседания. Томпсон даже согласился взять назад свои слова о доме Уоткинса.

— Приношу извинения за вампира, — сказал он. — Я был в странном каком-то настроении. Но мы говорим не о том, нравится твой дом кому-то или нет. Никто не навязывает своего мнения другим. Дело тут не в индивидуальных правах. Просто мы все живем в этой доли­не — это община с односторонним движением. Все мы живем тут, включая тебя, и иногда у нас случаются раздоры. Но куда важнее, что мы не хотели бы отра­вить всю жизнь в долине — это не менее скверно, чем отравленная рыба.

— Дело все в том, что Вуди Крик сильно урбанизировался за последние двадцать лет, — печально признает шериф Броудис. — Я говорил об этом Хантеру, как го­ворил ему и о том, что не следует палить на дорогах на­право п налево, как он привык. Его соседи все больше и больше жалуются на шум, производимый его павли­нами, на выстрелы посреди ночи. Вуди Крик изменил­ся, что есть, то есть. Сейчас такое время, что миллиар­деры теснят миллионеров.

Томпсон не спорит: он говорит, что если сможет позволить себе переехать, и найдет подходящее место, то непременно так и поступит. Но он не может и не хочет. Похоже, он уже устал от этой конфронтации.

— Не очень-то хочется, чтобы каждая залетная шмакодявка диктовала тут свои условия. И дело не в том, что ты не можешь их победить — просто мне не хотелось бы всю дорогу только и делать, что бороться с ними. Я разобрался бы с этим Флойдом, но это не моя работа. Если мы оба собираемся и дальше жить в этой долине, он поймет, что ему важнее ужиться с нами, нежели нам — с ним.

Когда эта статья дописывалась, стало известно, что Уоткинс завез двух бенгальских тигров, чтобы поселить их в вольерах у своего дома.

— Все затаили дыхание, прикидывая, что последует дальше, — говорит Гении. — Похоже, мы дошли до руч­ки в этом маразматическом противостоянии.

Тем временем поговаривают, что Хантер Томпсон раздумывает о приобретении пары-тройки слонов.

Такова знаменитая история о Флойде и Гигантском Дикобразе, рассказанная моим хорошим другом Лоуреном Дженкинсом, военным корреспондентом «Newsweek» и «Washington Post», лауреатом Пулитцеровской пре­мии, а в настоящий момент редактора зарубежных но­востей NPR. В то время, в 1990-м, он являлся владель­цем и редактором почтенного издания Aspen Times, а я — основным акционером нового журнала «SMART», кото­рый он выпускал в Нью-Йорке.

В действительности, я, наверное, был младшим ак­ционером журнала, однако испытывал к нему острый личный интерес, во многом подогреваемый инвестиция­ми. Влияние и связи этого журнала здорово мне приго­дились, когда передо мной вдруг замаячила перспекти­ва отправиться в федеральную тюрьму по ЛОЖНОМУ обвинению в покушении на убийство, незаконному хра­нению оружия, пальбу из автоматов в полночь и целому списку других дегенератских обвинений — начиная с распространения Опасных Наркотиков и Жестокого Обращения с Животными до Тяжкого Сексуальною До­могательства.

Наступил и в самом деле тяжкий момент, и многие тогда решили, что со мной покончено.

— На этот раз он зашел слишком далеко, — погова­ривали они. — Это каким социально опасным манья­ком надо быть, чтобы среди ночи палить но дому, где человек живет, а на следующий день отравить всю его рыбу?

Чего тут скажешь. Надо быть полным уторчанным отморозком, так я думаю, оборванцем с дерьмом вместо мозгов, которому нечего терять. Тюрьмы переполнены как раз такими типами. Убейте их всех при случае.

В этих обстоятельствах оказалось совсем не легким делом нанять хорошего адвоката. Никто не хотел иметь дело с таким тяжелым случаем.

Над Фермой «Сова» повисла черная безнадега. Моя подруга уехала в Принстон, и мне ничего не оставалось, кроме как забаррикадироваться в своем углу и ждать атаки, а я не сомневался, что она последует. Что ни день, я получал ультиматумы от Министерства юстиции и окружного прокурора. Они хотели, чтобы я немедленно сдал все свое оружие, а в противном случае грозили прислать группу спецназа и изъять его насильно. Масло так и лилось в огонь.

Мое настроение сделалось до опасного агрессивным в те дни. Меня переполняли ярость и одиночество, целыми днями и ночами я налил по мишеням. Мои друзья опасались, что от постоянного давления и угроз мне может начисто снести крышу, и все закончится внезапной насильственной смертью. Я был вечно угрюм и при этом вооружен, и жил от одного момента к другому, на чистом адреналине, который выдаивал всеми возможными способами. Я рассматриваю фото Деборы, сделанные в то беспокойное время и думаю — да, о блядские боги, вот удружили. Этот человек наверняка безумный преступник. Они выглядят, как какой-то ужасный флэшбэк от «Сойти с ума от одной затяжки», «Креев», «Лица со Шрамом» и «Ночей Буги» в одном флаконе. От этих фото по мне до сих пор мурашки бегают.

Черт побери. Снова прикусил кончик языка! Почему? Что я такое съел вчера, что сегодня кровь хлещет из моего собственного языка? Где Перкодан? Где Анита? Что это там за шум такой в кустах? Отчего мне рвет крышу с утра до вечера?

Какое-то время эти вопросы всерьез меня занимали, но однажды все кончилось. Есть такие вопросы, по по­воду которых морочишься только до тех пор, пока не увидишь их бессмысленность... и опасно приписывать это своей разумности и рассудительности. В наши дни просто быть свободным и счастливым посреди улицы — это доказательство верха разумности.

Отчего у столь многих съехала крыша но завершении Американского Века, когда кошмарная семейка Бушей снова дорвалась до власти? Почему подскочило число самоубийств среди подростков? Может, президент — это клон? Моя машина, так случайно, не взорвется? И откуда у моей лапочки взялись все эти рас­путные татуировки по всему телу?

ПОМЕТКА РЕДАКТОРА

Минуту подождите. Перерывчик! Отчего я строчу все это на примитивной электрической пишущей машинке, вместо того, чтобы скопировать их в этом проклятом удолбанном интернете — достаточно мышью кликнуть или клавишу нажать? Я — Дебил, да? Альцгеймер все-таки добрался до меня, выходит? Что это все значит, скажи мне, Гомер?

Нуда ладно. Вернемся к нашим баранам. История Гигант­ского Дикобраза не получила продолжения. В конце концов, во избежание смертоубийства и очередных пяти лет в тюряге, я был вынужден принести в жертву мой несравненный Шмайсер Наци — я раскурочил его мощным прессом, и передал си­лам закона и порядка в большом белом пакете, наполненном ядовитой кислотой, разъедающей плоть всякого, кто к ней прикоснется.

Так все и закончилось, насколько я помню. Никто больше не вспоминал ни об автомате, ни о Дикобразе. Мой новый ассис­тент прибыл ближе к Рождеству — отрабатывать грант от Колле­джа Журналистики и Пиара при Университете Флориды. Я на­конец смог вернуться к «Песням Обреченного», книге, с которой я возился уже давно, но так и не довел даже до середины. А дэдлайн меж тем давно уже минул — настоящая агония. С ними все­гда одна и та же болезненная история...