– А мы с тобой разве нет? – усмехнулся я, провожая долгим взглядом шефа с его дамой сердца.
– Мы тоже, – то ли согласилась с моим вопросом, то ли отмахнулась от него Ирина. – Слушай, мне надо с тобой посоветоваться кое о чем…
– Я само внимание.
– Тогда давай, уйдем отсюда, – предложила Ирина. – Может, где-нибудь на улице присядем.
Мы вышли из киноцентра. Арбат светился огнями, народу было полно, и найти уединенное безлюдное местечко оказалось практически невозможно.
– Может, поедем ко мне, – предложил я. – Все равно все уже закончилось.
– Хорошо, – согласилась Ирина.
Она позвонила родителям, сказала, что поедет ко мне, и просила не волноваться, потому что она уже большая девочка…
Кажется, родители ее поняли.
Ирина рассусоливать не любила, не в ее характере. И сразу стала рассказывать о своей проблеме. А заключалась она в следующем. В ее доме в соседнем подъезде живет, вернее, жила девочка Саша Терентьева. Теперь Саша содержится в следственном изоляторе…
Ира с Сашей хорошо знакомы, поскольку не только живут в соседних подъездах, но еще и учились в одной школе. Правда, Саша была на год младше моей Ирки.
Почему так произошло и почему Саша Терентьева теперь живет не в теплом уютном доме, а коротает денечки в тюремной камере, ожидая суда? А потому, что она очень жестоко избила свою одноклассницу Светлану Липакову. Буквально живого места на ней не оставила. Случилось это десять дней назад, но Светлана до сих пор находится в больнице. У девушки имелись множественные гематомы на лице, шее, руках и ногах, сломано аж три ребра и получена черепно-мозговая травма в виде серьезного сотрясения мозга, поскольку Терентьева била ее еще и ногами по голове. Конечно, по нынешним временам ничего удивительного в том, что одна девчонка избила другую, но вот по степени жестокости данный случай выходил за рамки обычного, а потому мерой пресечения Александры Терентьевой следователь, несмотря на все потуги государственного адвоката, определил заключение под стражу. То есть поместил ее в следственный изолятор.
– И что? – спросил я, воспользовавшись паузой в рассказе Ирины.
– А то, что я не верю, что Сашка могла до такой степени избить свою одноклассницу, – горячо ответила Ирина. – Тут что-то не так… Поэтому я и решила разобраться в этом деле.
– Ты так хорошо знаешь эту Терентьеву?
– Да, хорошо. Сашка, конечно, могла дать отпор, но лишь в тех случаях, когда ее оскорбляли или когда она видела какую-нибудь несправедливость по отношению к ней. А так, избить ни за что ни про что она не могла…
– Ну, может, все-таки было за что, – осторожно предположил я. – Скорее всего, дело в каком-нибудь мальчике. Его не поделили Терентьева и Липакова, так? Знаешь, среди девчонок, даже самых тихих, такое случается.
Я пытливо посмотрел на Ирину, ожидая подтверждения моей версии про мальчика. Обычно ссора, а точнее, драка несовершеннолетних девчонок в девяноста процентах (ну, или около того) происходит именно по этой причине.
– И так, и не так, – задумчиво ответила Ирина. – Понимаешь, они все врут…
– Что значит: «и так, и не так»? Кто тебе врет? Ты бы поконкретнее. В чем заключается это вранье? С кем ты уже успела переговорить? Что они тебе сказали такого, что ты им не веришь? – завалил я свою прелестную сыщицу кучей вопросов.
– Давай по порядку, – озадаченно произнесла Ирина. – Итак, с кем я успела переговорить… Конечно, с Терентьевой я не разговаривала, поскольку меня к ней не пустили…
– И не пустят, – заметил я.
– Но зато я поговорила с потерпевшей Липаковой.
– Та-ак, – протянул я. – Интересно. И что?
– Сейчас сам услышишь первоисточник…
Ирина достала диктофон, включила его, и я стал слушать…
ИРИНА. Здравствуйте.
ЛИПАКОВА. Здравствуйте. Вы кто?
ИРИНА. Меня зовут Ирина. Я журналист (чуть помедлив). Корреспондент «Московского комсомольца». Меня заинтересовало ваше дело…
ЛИПАКОВА (раздраженно). Какое дело? Что меня избили?
ИРИНА. Да. Ваше дело получило большой резонанс…
ЛИПАКОВА. Еще бы… Эта психичка долбанутая меня вообще чуть не убила.
ИРИНА. А почему вы говорите – «психичка»?
ЛИПАКОВА. Да психичка она, а кто же еще? Можете не сомневаться. Она такая… Никуда с нами не ходила. Ни на дискотеки, ни в клубах не зависала, даже в тех, куда девчонок пускают бесплатно и коктейль дают на халяву…
ИРИНА. Разве то, что она не ходила с вами по клубам и дискотекам, можно назвать психическим отклонением?
ЛИПАКОВА. А это вам – как?
Ирина выключила диктофон и пояснила:
– Тут Липакова указала мне на синяки под глазами, на руки, все синие, на повязку поперек тела…
– Понял, – кивнул я.
– Включаю? – посмотрела на меня Ирина.
– Да, включай.
Запись продолжалась..
ЛИПАКОВА. Разве это не доказательство, что она – психичка? Она налетела на меня, как разъяренный зверь. Поздним вечером. Со спины. Ударила чем-то по голове. Я сразу и поплыла. Она повалила меня на землю и стала пинать ногами. И копытами своими все норовила мне по лицу попасть. Я руками закрывалась, а она била, била. Что, разве не психичка?
ИРИНА. Да уж… (помолчав). Значит, Терентьева напала на вас сзади?
ЛИПАКОВА. Да.
ИРИНА. А как вы тогда догадались, что это была именно Терентьева? Ведь уже стемнело.
ЛИПАКОВА (подозрительно). А-а, вот вы куда клоните: типа вечер, темно, напала со спины, значит, я могла ее и не разглядеть… Меня как раз об этом и предупреждали…
ИРИНА (быстро). А кто вас предупреждал?
ЛИПАКОВА. Не важно… Так что ничего у вас не выйдет, понятно?
ИРИНА. Что вы имеете в виду?
ЛИПАКОВА (злобно). Отмазать ее у вас не выйдет… Когда закрывала лицо руками, я все же хорошо видела ее ноги, обувь. Дешевая такая. Из наших девчонок никто такую обувь ни за что не наденет. Уж лучше совсем босиком пойти, чем такие позорные туфли надеть… Ну, и еще голос. Эту Терентьеву вообще ни с кем не перепутаешь. Однажды она одну нашу девчонку так долбанула, что та в противоположный угол отлетела.
ИРИНА. Какую девчонку?
ЛИПАКОВА. Анжелку. Из нашего класса.
ИРИНА. Ну, может, было за что?
ЛИПАКОВА. Да Анжелка просто ее телефон случайно выронила. Так эта психичка так ей врезала…
ИРИНА. И что было потом?
ЛИПАКОВА. Потом ее хотели из школы за это выгнать.
ИРИНА. Ну, не выгнали же.
ЛИПАКОВА. Не выгнали. Потому что ее мамашка у директрисы слезами облилась и прощение за нее вымолила.
ИРИНА (помолчав). А почему все же Терентьева на вас напала?
ЛИПАКОВА. Да из-за Толика.
ИРИНА. Это ваш одноклассник?
ЛИПАКОВА. Ну да.
ИРИНА. И что Толик?
ЛИПАКОВА. Да достала его эта долбанутая Терентьева. Тоска же с ней зеленая. Вот он и переметнулся.
ИРИНА. К вам?
ЛИПАКОВА. Ну да. А что такого?
ИРИНА. А вы?
ЛИПАКОВА. А что – я? Мне было как-то все равно. Позовет Толик на дискотеку или в кино, хочу – иду с ним, а хочу – нет. Он мне не так, чтобы очень.
ИРИНА. А как Терентьева к этому отнеслась?
ЛИПАКОВА. Как, как… Разозлилась она. Вот и напала, сучка драная…
ИРИНА. Вы все так и на суде будете говорить?
ЛИПАКОВА. Конечно. А что?
ИРИНА (не без язвочки в голосе). А вы знаете, Светлана, что дача ложных показаний – это уголовно наказуемое преступление? Можно и срок получить.
ЛИПАКОВА. Что?! А не пошли бы вы все…
ИРИНА. Кто это – все? Объясните.
ЛИПАКОВА (замешкавшись). Все вы… Уходите. Не хочу больше ничего говорить. У меня это… голова разболелась.
ИРИНА. Последний вопрос…
ЛИПАКОВА. Пошла ты на…
Этой короткой, но очень емкой фразой запись заканчивалась. Ирина выключила диктофон и посмотрела на меня:
– Ну, что скажешь?
– А с чего ты взяла, что она врет?
– А ты разве не почувствовал в ее голосе фальшивых интонаций?
– Ну, разве только под самый конец.
– А я чувствовала, что она врет, во время всего разговора, – твердо произнесла Ирина.
– По каким таким признакам?
– Ну, как ты меня учил, – чуть улыбнулась Ирина. – Если человек врет, то его взгляд трудно поймать: он смотрит или вбок, или вверх. Взгляд лжеца можно увидеть только тогда, когда он сам посмотрит на вас, дабы убедиться, верите вы ему или нет. Это же твои слова?
– Ну… да, – не очень уверенно ответил я.
– Липакова посмотрела на меня, чтобы убедиться, что я внимаю ее словам, три раза. Первый раз, когда сказала, что от первого же удара по голове поплыла. Второй раз – когда сказала, что видела дешевую обувь на ногах бьющей ее девушки, которую носит только Терентьева. И третий раз она встретилась с моим взглядом, дабы убедиться, что я верю ей, когда сказала, что Терентьева очень обозлилась на нее из-за Толика, который якобы бросил Сашу и переметнулся к ней, Липаковой. Ну, а еще мимика лица. Несмотря на то что оно было в синяках, она хмурилась, криво улыбалась, широко раскрывала глаза и едва не скакала на своей постели. Да, – вспомнила Ирина. – Еще она как-то неестественно и энергично жестикулировала. Как заводная кукла…
– Браво! – констатировал я.
– Не мне браво, а тебе, о, учитель, – торжественно произнесла Ирина и, сложив ладошки внутренними сторонами друг к другу, прижала их к груди и слегка поклонилась.
– Ладно, ладно, – рассмеялся я. – Вижу, что ты настоящая актриса. С кем еще успела поговорить?
– С Толиком. Это местный Казанова, так сказать. Причем не в масштабе класса, а в масштабе школы. Очень высокого о себе мнения, умненький, прехорошенький такой, в школьной группе играл на гитаре… Девчонки к нему льнут. Ко мне пытался клеиться…
– Да ты что? – изобразил я на своем лице несказанное удивление.
– Представьте себе, да, – кивнула Ирина.
– И как?
– А никак… Поставила его на место сразу, как только выведала у него все, что хотела.
– Да-а, ты это можешь, – с ходу признал я и добавил: – А что выведала-то?
– Сначала он ломался, не хотел ничего говорить, хотя ему было лестно, что к нему пришла журналистка. Потом, когда я задела его мужское самолюбие, сказав, что по его вине пострадали два человека, он заявил, что никакой своей вины здесь не видит, поскольку ничего особенного у него с Сашей Терентьевой не было и быть не могло. Дескать, посидели пару раз в кафешке, так что, мол, из того? Ему, как честному человеку, теперь жениться, что ли, на ней нужно? Мы, говорит, даже не целовались с ней ни разу. И никакой его вины в том, что случилось, нет. Такой вот фрукт, очень неприятный. На мой вопрос, ссорились ли Терентьева с Липаковой, он ответил, что вроде бы нет. И обидных слов Светлана Липакова в адрес Саши Терентьевой вроде бы не говорила. Как так случилось, что Терентьева избила Липакову едва не до полусмерти, он знать не знает и ведать не ведает…
– Что-то я не чувствую пока в его словах лжи, – раздумчиво произнес я. – И эти его «вроде бы» тоже ни о чем не говорят, кроме того что он не знает точно, ссорилась ли до избиения Терентьева с Липаковой и оскорбляла ли Светлана Липакова Сашу. Разве не так?
– А лжи в его словах и не было. В этих, о которых я тебе рассказала. Но вот когда я сказала ему, что было бы неплохо, если бы он позвонил матери Саши и поинтересовался, не нужно ли ей чего, ведь живут они бедно, да и брат Саши болеет, то Толик ответил, что не намерен названивать матери девчонки, которая может так поступать со своей одноклассницей. К тому же он, мол, и телефона домашнего их не знает…
– А тут где ложь? – поинтересовался я. – Может, так оно и есть.
– А ложь в том, что домашний телефон Терентьевых он прекрасно знал, – ответила Ирина, – и не раз звонил к ним домой. Об этом мне сказала сама мама Саши…
– Ты и с ней успела поговорить? – удивился я.
– Успела, – кивнула Ирина.
– Молодец… Хватка у тебя, что надо. Берешь быка за рога! И что, мать Саши говорит, конечно, что дочка ее не виновата? Она не такая, а, дескать, очень хорошая, заботливая, отзывчивая, мне всегда помогает, брата очень любит, собак, кошек, мышей… Мухи не обидит… Что она не могла этого сделать и что произошла какая-то ошибка, – предположил я. – А что ты хотела, ведь это мать! Она по-другому и не скажет.
– В том-то и дело, что она не говорит ничего подобного. Она только сожалеет о случившемся и надеется, что Сашу не накажут слишком уж строго…
– Неужели?
– А вот так, – ответила мне Ирина. – Говорит, что она очень сожалеет о том, что ее дочь переборщила и что не нужно было бить эту Свету Липакову столь жестоко…
– Переборщила, так и сказала?
– Да. И мне кажется, она чего-то не договаривает или тоже врет…
– Зачем? – спросил я. – Какой смысл?
– Даже не знаю, – пожала плечами Ирина. – Не понимаю ничего. Об этом я и хотела с тобой посоветоваться. У меня такое ощущение, что и Липакова, и Толик, и мама Саши словно условились говорить неправду. Вот только продумали все не очень умело, поэтому и происходят такие вот накладки: например, Толик говорит, что не знает номера домашнего телефона Терентьевых, а Терентьева говорит, что он часто им звонил…
– Возможно, ты права, – заметил я. – Попробуй поговорить с подругами Саши.
– А не было у нее подруг, – сказала Ирина.
– Как не было? – удивился я. – Совсем, что ли?
– Да, совсем. Некогда было Сашке с подругами тусоваться.
– Гм, давай-ка поподробнее об этой Александре Терентьевой. Что она собой представляет, семья, интересы, прочее… Все, что о ней знаешь…
– Ну, что… – Ирина немного подумала. – Живет она с матерью и младшим братом Колей, которому шесть лет. Отец у них давно умер. Пил, кажется, сильно, но этого я точно не знаю. Коля мальчик болезненный, у него врожденный порок сердца. Ему все время нужны дорогие лекарства. Лишних денег в семье нет: мама Сашки работает простым библиотекарем. А какая в библиотеке зарплата? Сам знаешь, копейки… Вот Александра и работает с восьмого класса в продуктовом магазине. Полы моет, товары раскладывает. Мечтает, чтобы брат вылечился. Как-то она говорила мне, что нужна операция, потом реабилитация, но все это стоит очень дорого, и таких денег им никогда не накопить. А так характер у нее закрытый, особо ни с кем не разговаривает и никого близко к себе не подпускает, держит со всеми дистанцию. Но не потому, что стесняется своей бедности. А потому, что…
– …гордая, – закончил я за Ирину.
– Да, гордая, представь себе, – повторила за мной Ирина с некоторым вызовом.
– А не могло быть так, что боязнь за брата, бедность, обида на окружающий несправедливый мир, насмешки одноклассниц, безысходность, постоянная тревога за больного братишку… Все это копилось годами, копилось… А потом неожиданно прорвалось и вылилось вот в такую ярость и злобу по отношению к своей более благополучной однокласснице, – пытливо посмотрел я на Ирину. – Ну, что-то вроде синдрома.
Ирка задумалась. Наверное, такое могло случиться со всяким, у кого лопнуло терпение в поисках выхода, которого не было. А может, и не со всяким, поскольку, чтобы вот так избить одноклассницу, мало, наверное, лишь одного лопнувшего терпения и ощущения безысходности. Нужно еще что-то такое в характере, какой-то изъян, надрыв, что вызывало бы желание бить человека ногами по голове и лицу. Имелось ли такое в характере Александры Терентьевой?
– Нет, она не могла так жестоко избить, – твердо ответила Ирина.
– Точно? – Я снова пытливо посмотрел на свою подругу.
– Точно, – убежденно произнесла она. – Ну, и что мне дальше делать?
– Раз все врут, а это лишь следствие чего-то, то тебе надо найти это «что-то», то есть причину этого вранья, – посоветовал я.
– А что может быть причиной?
– Я думаю, что твоих опрошенных: Липакову, Толика и мать Терентьевой…
– Зинаиду Ивановну, – подсказала Ирина.
– …Зинаиду Ивановну, – добавил я, – могли попросить говорить неправду, запугать или дать денег, чтобы они говорили неправду. Возможно, кто-то из них подкуплен, кто-то запуган.
– Ну, ни Толик, ни Зинаида Ивановна не похожи на запуганных людей, – в задумчивости произнесла Ирина.
– Значит, их подкупили, – предположил я. – Ты же сама сказала, что Зинаида Ивановна нуждается в деньгах А Толику тоже деньги не помешают. Девочек, к примеру, на последний сеанс водить.
– Но кто подкупил? – посмотрела на меня Ирина.
– Это как раз и следует выяснить.
– А как?
– Надо ответить на два вопроса. – Я заложил руки за спину и принялся расхаживать по комнате, вещая эдаким менторским тоном, как профессор перед первокурсниками. – Кому выгодно то, чтобы и потерпевшая Светлана Липакова, и Казанова Толик, и даже Зинаида Ивановна, мать обвиняемой в преступлении девушки, говорили бы неправду. И почему выгодно. Есть какие-нибудь мысли по этому поводу?
– Нет, – ответила Ирина. – Но направление дальнейшего расследования ты мне обозначил, спасибо.
– Всегда пожалуйста. Может, мне к твоему расследованию подключиться? Мог бы чего-то подсказать по мере его продвижения.
– Нет, – твердо отказалась Ирина. – Я хочу распутать это дело сама. От начала и до конца. А вот твои советы, как сегодня, например, мне, конечно, не помешают.
– Хорошо, обращайся в любое время дня и, главное, ночи, – улыбнулся я, притянув ее к себе. – Всегда пожалуйста! Кстати, а ты не спрашивала мать Саши…
– Зинаиду Ивановну, – снова помогла мне Ирина.
– Да, Зинаиду Ивановну, что сама Саша говорит на допросах? Вину свою она признала?
– Опа! – Ирина отпрянула от меня и удивленно произнесла: – И как это я не доперла спросить у нее, призналась Сашка в избиении или нет! Ведь это же самое главное.
– Не факт, что признание – это самое главное, – заметил я. – Самооговоры тоже не редки. Может, она хочет кого-то выгородить?.. Но, конечно, если человек признался, что преступление совершил он, искренне раскаивается и тому подобное, то это уже говорит о многом…
– Завтра же я еще раз поговорю с Зинаидой Ивановной, – задумчиво проговорила Ирина.