Я стоял с Николаем, и к нему подходили то один, то другой, чокались, обнимались, желали мягкой посадки и часто спрашивали меня:
- Как там Москва? Сухой закон?
Я отвечал, что пьянь исчезла с улиц, что, действительно, безумные очереди за водкой, но если сильно захочешь, то все равно достанешь, зато при наличии отсутствия не выпьешь лишний раз.
Кто-то из подошедших тихо спросил меня, почти на ухо:
- О реформе внешней торговли ничего не слышно? Говорят, что будут отчислять процент за заключенные сделки? Тогда, наверное, имеет смысл не торопиться сейчас, попридержать контракты, а? Мужики во Внешторге так и делают, это мне точно известно.
Про реформу я ничего не знал, но подумал, что прямая личная материальная заинтересованность советских бизнесменов изменила бы, наконец, парадоксальную ситуацию - внешнеторговый советский работник, человек с двумя высшими образованиями, знанием иностранного языка, с окладом сто шестьдесят рублей в месяц да еще обремененный семьей готовит контракт на миллионы долларов и сидит на переговорах рядом с акулами бизнеса, не имея ни цента, ни копейки выгоды от сделки.
Где-то через час под большими металлическими подносами запылали спиртовки и собравшиеся, взяв по тарелке, обошли два длинных стола, выбирая по вкусу и желанию кто шашлычок из куриных ножек в соусе карри, кто говядину с шампиньонами или свиные эскалопы, кто рыбу в кляре, рис с шафраном, рис с зеленым горошком, рис с овощами, жареную картошку, салаты. Все это вкусно, но приперчено, со специями, обжигает с непривычки рот, и тут единственное спасение - погасить пожар кисловатым югортом.
Отдельный стол для вегетарианцев, и блюд для них приготовлено ничуть не меньше, чем для мясоедов. Где в Москве увидишь такое?
Обычный прощальный ужин на тридцать персон...
- Куда же девать пустую тарелку? - спросил я у Николая.
- А под стол, - кивнул он головой вниз.
И действительно, то один, то другой гость подходили к столам с подносами и, наклонившись, прятали за занавес белой драпировки скатерти свои тарелки, а официант с другой стороны стола нырял вниз и уносил их.
На сладкое - ананасы, манго, клубничное, ванильное, шоколадное мороженое, желе, суфле, взбитые сливки.
- Вот здесь и таится погибель моя, - перефразировал пушкинскую строку Николай, имея ввиду десерт, - изумительно вкусная вредность, а отказаться сил никаких нет.
После сладкого обнесли маленькими рюмочками с коньяком и ликерами, и народ стал постепенно расходится. В конце концов остались Марченки, Джордж и мы.
- Спасибо вам огромное, - обняла Галя Джорджа.
И вдруг расплакалась.
- Ну, что ты, - попытался я утешить ее. - Через два дня дома будешь. На родине.
- В том-то и дело, домой едем, - сквозь слезы сказала Галя. - И страшно.
И правда, повезло нам с Аленой, подумал я, пробудем здесь три года, а уж к тому времени закончится перестройка. И стихнет ветер перемен. И заживут люди спокойно и счастливо.
Глава пятнадцатая
День отъезда Марченко - суббота - день нашего переезда в квартиру, которая станет нашим пристанищем на три, а может и больше лет. Только бы не меньше.
С утра пораньше мы приехали с Аленой к Марченко. Галуня повела Ленку по дому, давая ей последние полезные советы и наставления, как лучше здесь благоустроиться, показала, что они оставляют нам в наследство.
По субботам прямой рейс до Москвы, без посадки в Дели и Ташкенте. В субботу удобнее возвращаться в Союз - есть воскресенье, чтобы очухаться от перелета. Тем более, что летишь днем, а не ночью. И еще важный момент для отъезжающих - груз. Оплачивается по восемьдесят килограмм на душу плюс по двадцать на билет, у Марченко на троих - триста кило, кажется много, но мы набили доверху коробками из плотного картона не только небольшой автобус, пришедший из торгпредства, но и легковую машину и отчалили в аэропорт, чтобы заранее оформить багаж.
Все возвращаются отсюда по субботам. Кроме временно командированных и тех, кому пришлось это сделать не по своему желанию, а по воле случая. Несчастного случая. Об этом вспомнил Николай, когда миновали развилку дорог между местными и международными авиалиниями:
- На этом перекрестке, вот также в субботу наш завхоз возвращался из аэропорта, где сдавал багаж какой-то делегации. И сбил велосипедиста. Увидел, что раздавил человека - и по газам. И тем же рейсом, через три часа, улетел прямо в Шереметьево. Жену с вещами отправили через неделю. Год всего просидел заграницей. А куда деваться? Посадили бы на каторгу. Тропическая каторга, это тебе даже не наша Колыма. У меня один знакомец в Африке до сих пор сидит.
В здание аэропорта я прошел, предъявив свой сертификат - черную книжечку, выданную взамен паспорта, на которой было вытеснено: полудипломат. Не то, чтобы получеловек, но во всяком случае не полноценный представитель, защищенный всей мощью своей державы и международных конвенций, но состоящий под покровительством всего этого. Кроме нас, второсортных, есть еще и третьесортные - трудовая армия советских специалистов.
Черноглазый чиновник в зеленой униформе и розовой чалме, не торопясь, прицепил к каждой коробке по бирке, проверил билеты, посчитал что-то на микрокалькуляторе и объявил Николаю, что перевес его багажа составляет шестьдесят килограммов.
- Ну, что такое шестьдесят килограмм на три билета, сэр? - широко улыбнулся Николай.
- Это по восемьдесят крошей за кило, итого четыре тысячи восемьсот, сэр, - не менее лучезарно улыбнулся в ответ чиновник.
- Совсем сдурел парень, - глядя на розовую чалму, сказал по-русски Николай. - Это же моя месячная зарплата.
- Что вы сказали, сэр? - улыбка исчезла с лица чиновника.
- Я очень, очень худой, сэр, - перешел на английский Николай. - И жена моя худая, и сын совсем худой. Считайте, что каждый из нас временно поправился на двадцать килограмм.
- Сожалею, сэр, - чиновник стал строг и непроницаем и даже вроде бы позеленел под цвет своей униформы.
- А где представитель Аэрофлота мистер Барсуков? - погасил и свою улыбку Марченко.
- Вот-вот появится.
И действительно, у дальней стойки мелькнула голубая рубашка с золотыми шеврончиками на рукавах.
- Желанный гость любого советского дома, - усмехнулся Николай. - Мистер Барсуков по кличке Сумчатый, или Кенгуру. У него всегда на столе в офисе сумочка лежит. Кладешь в нее молча бутылку виски и нет у тебя перегруза. Имей это ввиду.
Барсуков и впрямь был похож на хомячка.
- Отмучился? - пожал он руку Марченко.
- И не говори, - вздохнул Николай. - Знакомься, Валера Истомин, моя замена.
Кенгуру кивнул мне, глянув мельком. Я же поймал себя на том, что весь подобрался, как Тонкий перед Толстым в рассказе Чехова.
- Сколько? - понимающе спросил Барсуков у Марченко.
- Шестьдесят.
- Ноу проблем, - важно сказал Кенгуру розовой чалме.
Хорошо, когда нет проблем. Обязательно надо будет пригласить Барсукова в гости. И налить.
Вернулись мы на легковой, отпустив автобус, и около дома обнаружили несколько машин с голубыми дипломатическими номерами, которые все начинались с цифры шестьдесят шесть.
Шесть-шесть, Си-Ди, корпус дипломатик. Номер СССР. У Абу-Даби скорее всего номер первый. Или у Афганистана.
- На посошок прикатили, - прокомментировал Николай сборище "дипломатов". - Как на прием.
В столовой несколько человек стояли со стаканами в руках.
Одни мужики. Жены в другой комнате передавали напоследок Гале кто письмецо, кто маленькую посылочку.
Налили и мы себе.
Завелся разговор, сразу, естественно, о перевесе, потом о местной таможне, оказалось, отсюда нельзя везти игрушечное оружие, всякие там пластмассовые пистолеты и автоматы, на нашей же таможне трясут за виски, за видеокассеты, за чай, за кожаные изделия, пальто, дубленки, шубы. Заодно обсудили, на что сейчас спрос в Союзе, почем кожа и барахло, украшения из полудрагоценных камней и жемчуг. При получении багажа в Шереметьево запросто можно недосчитаться ящика или двух. Украдут при разгрузке. Протыкают коробку прутом, ищут технику - магнитофоны, музыкальные центры, видео. Убытки возмещает родной Аэрофлот по весу, что-то около десяти рублей за кило и мороки не оберешься. А в каждой коробке товара на тысячи. Так что технику лучше всего везти в руках. А сколько потащишь? И в чем? Есть раскладные сумки на колесиках, "смерть аэрофлота" зовутся. Но против них местный персонал сильно ополчается, не пускают, велят сумки в основной багаж сдавать. Остается стоять насмерть. Или мистера Барсукова, нашего Кенгуру звать. В Шереметьево тележек не достать. Куда деваться с грузом, с этими коробками, чемоданами, сумками? Раньше как хорошо, нашел носильщика, дал ему десятку, он тебя мимо таможни провезет, знает, к какому таможеннику лучше идти, чтобы быстрей пропустил, а теперь? Говорят, какой-то кооператив организовали, все тележки у него. В дверях родного Отечества рэкетиры ждут, у них все такси схвачены, они специально тех, кто с большим багажом, выбирают, и что человек с этими коробками, женой и ребенком против них может поделать?
Картина получилась такая безрадостная, что мы налили себе еще по одной.
Тут жены пришли, шумно сразу стало, а потом разом стихло, потому что настал момент, который с полным правом можно назвать последним.
- На кольце царя Соломона было начертано "Все проходит", - сказал, глядя в свой стакан, словно именно там лежало царское кольцо, старший юрисконсульт, он же председатель профкома, нет не профкома, профком это партбюро, а месткома Женя Гусаров и впрямь с пышными гусарскими усами. - Прошло время и настало время нам попрощаться с Николаем и Галиной. Что им можно пожелать? Самое главное - чтобы вернулись домой, к своим родным и близким, здоровыми, поскольку всем известно, что и через год и через два, тут никто не застрахован, а вылезет где-нибудь в печенке-селезенке амеба и замучишься лечиться, потому как специалистов и лекарств в России супротив амебы нет. И вообще, эта простейшая пакость сильно противопоказана белому человеку, в отличие от аборигенов. Анализы сдал? Все в порядке?
- Бог миловал, - серьезно ответил Николай.
- По моему разумению и не могло быть ничего плохого, потому что амеба не переносит алкоголя, косеет быстро и удаляется из организма, насыщенного живой водой. Марченки же, как всем известно, а здесь всем о всех известно, на здоровье не экономили, лекарство целительное, - Гусаров поднял стакан и посмотрел на свет светло-желтую жидкость, - принимали регулярно. Второе пожелание - хорошо вернуться. Многие заграничные мужи начинают мнить о себе, общаясь с членами, я говорю в образном смысле, высоких делегаций, верят их широким обещаниям, а вернувшись в нашу высокохудожественную действительность, не выдерживают обманутых надежд, долгих очередей и маленькой зарплаты. Где и кем будешь службу дальнейшую проходить, коли не секрет?
- Да вроде бы в родном АПН, - осторожно сказал Николай. - На том же регионе стран.
- Можно предположить, что годика через три опять сменишь Истомина. Это и есть мое третье пожелание, ибо жизнь человеку дается только один раз, как объяснил нам классик, и надо прожить ее так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы. Ну, и традиционно, чтобы число взлетов у тебя строго соответствовало числу посадок. Я имею ввиду самолет.
Выпили до дна, присели на дорожку, кто на что, помолчали минутку и поднялись.
Алена осталась, а я поехал с Марченками.
"Пили мы - мне спирт в аорту проникал, - я весь путь к аэропорту проикал. К трапу я, а сзади в спину - будто лай: На кого ж ты нас покинул, Николай!"
Эти слова из песни Высоцкого крутились у меня в голове, повторяясь как на заезженной пластинке все два часа, пока самолет не взлетел и пока я с Ганешем перевозил вещи.
В этих хлопотах, разборке и приборке время пролетело незаметно, и был уже поздний вечер, когда мы сели, наконец-то, ужинать. Чай решили пить на балконе, где стоял столик и легкие алюминиевые кресла.
Черное небо с крупными звездами раскинулось над головой.
Чужое небо, чужие звезды, зарево чужого города. Теплый вечер ноябре.
- А змеи не ползают по балконам? - спросила Алена.
- Нет, они любят в постель забираться, - сказал я и по глазам Алены понял, что шутка не удалась.
Решил сменить тему:
- Письма Гале отдала, не забыла?
- Отдала, конечно.
- Ну, и что ты в них написала?
- Разве это расскажешь?
Глава шестнадцатая
Проснулся от того, что почти падаю с края широченной плоской кровати Ленка тесно прижалась, вытеснив меня почти совсем, хотя с ее стороны свободного места хватило бы с избытком еще на двоих. Кровать - деревянная, с резьбой в мавританском стиле: вязь арабских букв сплетена в причудливый орнамент, инкрустированный белой костью. Шторы на окнах плотно задернуты, солнечный свет с трудом пробивается по краям, под высоким потолком застыл трилистник широких лопастей вентилятора, вдоль стены розового цвета длинный узкий стол, трехместный диванчик и от пола до потолка двери встроенных шкафов темного дерева.
Я осторожно высвободился от Ленки, прошел мимо белого туалетного столика с трехстворчатым зеркалом в ванную комнату, выложенную серым мрамором. В приоткрытое окно доносился отдаленный шум улицы, автомобильные гудки и музыка.
Умылся вкусно пахнущим мылом, оделся и по винтовой лесенке вышел на плоскую крышу. В безоблачном голубом небе светило неяркое зимнее солнце. Не жарко, но потихоньку пригревало.
Во дворе солдаты разложили стираное исподнее сушиться на газоне, Ганеш поливал дорожку из шланга, увидел меня, согнулся в поклоне.
Я помахал ему рукой и слегка размялся - побегал по крыше трусцой, сделал наклоны, поприседал, а когда спустился вниз, то увидел Ганеша уже в столовой. Перед ним стояла Ленка в халатике.
- Как по-английски будет огурец? - спросила она меня нетерпеливо.
- Какамбер.
- Так вот, - сказала она Ганешу по-русски. - Десять какамберов.
И показала ему две руки с растопыренными пальцами.
- А помидоры? - опять повернулась она ко мне.
- Минутку, мадам, - попросил Ганеш Алену и исчез.
Вернулся минут через пять с книжкой, похожей на детский букварь. Нашел в ней страничку, где красочно отпечатаны темно-красные помидоры, ярко-зеленые огурцы, коричневая картошка и фиолетовые баклажаны с английскими названиями.
- Господи, удобно-то как, - восхитилась Алена.
С книжкой-выручалочкой у нее с Ганешем возникло полное взаимопонимание, и вскоре Ганеш отправился на местный рынок.
Позавтракав, мы с Аленой занялись каждый своим - она разборкой вещей, а я пошел в свой кабинет, то бишь офис. На дверях - табличка "директор" и передвижной указатель "в" и "аут". Если "в", то директор на месте, если в "ауте", то и нечего попусту в кабинет заглядывать. Удобно.
Я поставил указатель на "в" и с полным основанием вошел в кабинет.
Деревянный стол вишневого цвета, кожаное кресло на колесиках с высокой спинкой, два телефона - внутренний и внешний, стеллаж с папками и книгами, на стене портрет Ленина и календарь с полуголыми девицами.
Я посмотрел на такое сочетание, подумал и снял девиц.
Итак, директор, с чего начнем, спросил я самого себя, погрузившись в кресло. С верхнего ящика, с первой бумажки...
Трех часов мне едва хватило, чтобы просмотреть только то, что было в столе. Довольно на сегодня.
Позвонил по внутреннему Алене. В спальне ее не оказалось. Нашел в столовой.
- Елена Сергеевна? Директор кушать хочет.
- Ой, это ты? А я думала, что Ганеш.
- Устала?
- Не столько устала, сколько надоело. Может, погуляем, сходим куда-нибудь?
- Голодный никуда не пойду.
- Да все уже готово, иди, жду.
Я повесил трубку... По телефону... В собственном доме... А хорошо быть директором... Еще лучше хозяином...
Я встал из кресла, оглядел кабинет, подумал и снял портрет Ленина, водрузив на его место календарь. Чем же я не хозяин? Машина есть - сейчас сядем и двинем куда-нибудь...
Алена пришла в восторг от моей идеи. После обеда Ганеш помыл посуду, и я объяснил ему, что хотелось бы поехать в город, посмотреть какую-нибудь достопримечательность. Ганеш покивал головой и перечислил несколько названий, которые мне ничего не говорили. Тем не менее, и я солидно покивал в ответ и выбрал "форт" и "моск", рассудив, что форт он и есть форт, а что такое "моск" и с чем его едят, посмотрим.
Воскресный послеполуденный город ленив и сравнительно пуст. Минут за двадцать мы добрались до широкой шумной площади, забитой туристами, мелкими ларьками с сувенирами, вездесущими мальчишками и нищими попрошайками, киосками с водой и мороженым, велорикшами и двухместными колясками с впряженными в них низкорослыми лошадками. С одной стороны площадь обрывалась рвом, правда сухим, без воды, за которым высились отвесные крепостные стены форта. Бойницы и башни из красного песчаника, словно пропитанные кровью некогда здесь сражавшихся, молча смотрели поверх суетливой толпы в даль далекого прошлого. Через ров шел мост с двумя каменными боевыми слонами, охранявшими деревянные, кованые ворота.
Внутри форта мы сразу попали в длинный ряд магазинов. Чего только не было за их витринами и на выносных лотках?! У Алены глаза разбежались. Россыпи бус - гранатовых, аметистовых, из бирюзы, золотого песка, браслеты, ожерелья из слоновой и верблюжьей кости, серебряные и золотые цепочки, кольца, диадемы, кулоны, серьги, нитки жемчуга, изумруды, рубины, бриллианты, тонко выписанные миниатюры на слоновой кости, яркая, разноцветная батика, фигурки из сандалового дерева - ошарашивающее изобилие, кажущееся нам, северным людям, вычурным и избыточным. Впрочем, так показалось, скорее всего, только мне, судя по загоревшимся глазам Алены, ей вовсе не претила эта роскошь. Здесь же высились стеллажи, стояли прямо на улице вешалки, забитые кожаными пальто, куртками, свитерами и кофточками ангорской шерсти, платьями, жакетами, блузками и юбками...
- Валера, давай купим что-нибудь, - тоном девочки, которой хочется куклу, попросила Аленка.