Александр Прозоров Странички тетради
Предисловие
Графомания как болезнь имеет две характерные черты: во-первых, она не заразна – случаи заражения после общения с больным пренебрежительно редки, и во-вторых, она неизлечима – по крайней мере мне о исцелившихся счастливчиках неизвестно.
Не знаю, где меня угораздило подхватить эту заразу, но уже давно мечтаю стать писателем и даже постоянно ношу с собой толстую тетрадь, в которой по возможности литературно описываю все, что удалось пережить. Набираюсь опыта, так сказать.
Поскольку за графоманию ни инвалидности, ни даже больничного не положено, мне еще приходится и работать. Одно время я помогал монтировать южно-корейскую телефонную станцию недалеко от поклонной горы – безвозмездный дар фирмы «Самсунг» нашему городу. Цивилизованная станция, как ни странно, нормально работает в нашей российской сети, и теперь в мои обязанности входит обхаживание разнообразных гостей, приезжающих лично в этом убедиться.
Именно так я познакомился с Григорием и Владиславом, директором и главным инженером чего-то большого в Сибири. Трудно понять, почему корейцы так старательно обхаживали представителей маленького – и двух Франций не наберется – района, но мы водили их по музеям, кормили в «Шанхае» на Садовой, возили в Пушкин и Петродворец и даже организовали рыбалку на Вуоксе. Последнее обстоятельство и сыграло роковую роль: когда этим летом я привез к ним в тайгу каталог кабельных характеристик, хлебосольные сибиряки устроили мне ответный выезд на природу.
Рыбалка закончилась печально – до возвращения вертолета мы только-только успели найти тело утонувшего в озере Владислава и вытащить его на берег. Ничего удивительного, что свою толстую литературную тетрадь я открыл лишь в Петербурге – и обнаружил в ней эти вот записи,сделанные моею собственной рукой.
* * *
Вертолет с гулом скрылся за лесистым холмом.
– В понедельник заберет, – сказал Владик, взял меня за плечи и развернул лицом к озеру. – Вот, смотри, это не ваша нефтяная Вуокса, это Рыбное! Воздух какой! Вода какая! А рыбалка? Лещи сами на берег выпрыгивают! Красота! – он широко раскинул руки. От его зычного голоса какая-то нервная лягушка с громким плеском кинулась в воду. – Во, слыхал? Еще один выпрыгнул!
– Слыхал, – ответил я, представляя себе берега, заваленные лещами-самоубийцами.
– А в воде, под кустами – во-от такие щуки стоят!
– А над кустами – такие же комары! – добавил Гриша, развязывая рюкзак. – Хорош трепаться, пошли палатку ставить и – за спиннинги.
За десять минут ребята натянули четырехместную палатку, накрыли от дождя пленкой, покидали внутрь рюкзаки и разошлись в разные стороны, взяв по спиннингу, и повесив сумки на плечо. За это время я только-только успел собрать одну из своих удочек, насадил червя и кинул под ивовый куст недалеко от палатки. Поплавок немедленно нырнул, я подсек и выдернул из воды вполне приличную плотвичку. Не теряя времени, поправил червячка, снова закинул. Поплавок рванул на дно. Минут за пять я выудил не меньше десятка плотвиц и трех окуней, а потом удочка неожиданно оказалась без крючка.
Весь сгорая от нетерпения и азарта, я размотал вторую удочку, закинул… поплавок задумчиво лег на бок – подсечка, и лещ килограмма на полтора мой! А потом еще один! А потом еще! А потом – дзин-нь, и нет у меня лески! Запасных лесок и крючков я не захватил, поскольку в Ленинградской области привык, что рыб крупнее бумажника – не бывает. Крючков и лесок никто и никогда у меня не обрывал.
Впрочем, самолюбие было удовлетворено, азарт потосковал, почертыхался, да и утих. Я немного побродил по берегу, сорвал пару камышовых метелок, по каменистой гряде прошел метров двадцать вглубь озера, спугнул полосатую птицу неизвестной породы, посмотрел, как суетятся на мелководье мальки, сполоснул лицо прохладной водой, и решил что здесь и так хорошо.
К приходу друзей улов свой я успел разделать и натереть солью – люблю вяленую рыбку. Владислав и Гриша притащили шесть похожих на тубусы щук и одного громадного окуня, похожего на крайне удивленного бегемотика.
Мы провели короткую планерку, и в результате голосования – двое за, один против – чистить рыбу отправили меня. Зато потом я просто валялся рядом с костром, жевал еловую веточку (от пародонтоза) и смотрел, как Владик колдует над кипящим котелком напевая древнюю кулинарную песню: «Уха, уха-ха!»
Гриша, как и положено директору, руководил процессом, вальяжно развалившись на травке, тыкая своего главного инженера в бок длинным гибким прутом и приговаривая: «Быстрее вари, быстрее!». Владик, не прерывая пения, отмахивался ложкой.
А вокруг уже сгустилась непроглядная ночь. И во мраке внезапно захлопало, зашумело, зашлепало нечто необъятное…
– Гуси, – навострил уши директор. – Гуси.
Он встал.
– Гуси-и, – Гриша буквально застонал, нырнул в палатку, выскочил с двустволкой и закрутился, таращась в темноту. На небе – ни Луны, ни звездочки, вокруг – ни единого лучика.
– Гуси-и, – вновь простонал Григорий и пальнул в темноту, прислушался и снова пальнул. – Гуси-и! – он метнулся в палатку, выскочил с патронташем в зубах, перезарядил ружье, перевел дух, пошевелил ушами, (ей богу пошевелил!) и шагнул во мглу. Через пару секунд раздался хруст, ругань, выстрел, снова хруст. Минуты через три выстрел донесся издалека.
– Ага, – удовлетворенно отметил Владик, – уху можно делить на двоих.
– А-а…
– А он, пока все патроны не расстреляет, не вернется. Не впервой.
– Чего ему утра-то не подождать?
– А они утром дальше улетают, – главный инженер снял с огня котелок и стал разливать свое варево, напевая в ритме танго: – Летит, летит по небу клин усталый…
Для поднятия аппетита мы тяпнули по рюмашке «беленькой», а потом так облопались, что я еле затащил свой живот в палатку и мгновенно уснул под нежный шелест ветра и мерные выстрелы вдалеке.
* * *Из объятий сна нас вырвал торжествующий вопль Григория, потрясающего перед палаткой упитанным гусаком.
– Я вот. А вы не верили. Утром. Небось, – рассказывал он, борясь с одышкой. – Вижу. Бах. Слышу. Черт! Бах. Бах. Дерево. Вода!
– Он гуся подстрелил, – кратко перевел рассказ на русский язык Владислав.
– Ага. Вода. Красиво. Покажу. Где. – с трудом выдохнул Гриша, и жестом позвал за собой.
Войдя в лес, Гриша, не переставая рассказывать, с треском провалился по колено в какую-то яму, вылезая, ободрался о сосну, наклонился отряхнуться и врезался лбом в низкую ветку, шарахнулся назад, ударился спиной о ствол дерева, отлетел в сторону и надежно застрял в густом кустарнике. И как он ночью по лесу ходил?
Поминутно вытаскивая Гришу из разных лесных ловушек мы дошли до высокого обрывистого берега.
– Вот. Темно. Слышу. Бах. Здорово! Мимо. Бах. Озеро. Страх. Бах. Медведь? Во! – он высоко вскинул ружье, зацепился ремнем за сук, шагнул назад, замах руками, пытаясь удержать равновесие на краю обрыва, но не удержал и со словами: «Куст. Здорово!» загремел вниз.
– Убился мужик! – испугался я.
– Быть не может, он же директор! – отрезал Владик и полез было вниз. Я еле успел поймать его за шиворот: обрыв был высотой метров шесть и совершенно отвесный.
– Ты куда?! Грохнешься, что мне потом с двумя калеками делать?
Владислав посмотрел вниз, хмыкнул и забрался обратно.
После недолгих поисков мы наткнулись на березу, которая рухнула вершиной в воду, но еще держалась корнями за берег и, цепляясь за ветви, спустились на пляж под обрывом. Гриша, обняв ружье, лежал у самой воды.
– Ты спишь или помер? – Владик присел рядом на корточки. Вместо ответа Гриша оттолкнул двустволку, перевернулся на другой бок и тихонько засопел. Владик облегченно вздохнул: – Товарищ директор, пошли спать в палаточку?
Я поднял ружье, «переломил» – патронов, естественно, не было – повесил на плечо, огляделся.
Обрыв, изрешеченный ласточкиными гнездами, далеко тянулся в обе стороны, местами нависая над самой водой, и пологих спусков нигде не намечалось. Если спуститься по березе оказалось несложно, то забраться, особенно с Гришей на руках, было бы проблематично. Я пошел вдоль берега, внимательно оглядывая отвесный склон, чуть не споткнулся о кучу гниющего камыша, перешагнул, стараясь не ступить в переплетенные тиной стебли, и внезапно оказался в высоком и довольно глубоком гроте. Посреди грота бил ключ, хрустальная ленточка воды струилась к озеру, плясали на стенах солнечные блики от волн перед входом, а над родником стояла маленькая, невероятно курносая обнаженная вьетнамочка и восторженно смотрела на свою ладонь.
– Здрасте… – остолбенев от неожиданности, ляпнул я, и только тут сообразил, что вижу сквозь девушку блики на стене. Да она же стеклянная! Подойдя вплотную, я осторожно коснулся чудесной статуэтки и осознал заблуждение: нет, не стекло. Какой-то неизвестный мне камень или пластик. Рука сама собою скользнула по изящным линиям теплого камня. Теплая. Как живая. Отступив, я медленно обошел это чудо кругом. Изумительно сделано! Не утерпел и вновь коснулся пальцами ее распущенных волос. Откуда здесь такое чудо? Что это за полупрозрачный камень телесного цвета?
– Ты куда запропал? – вошел в пещеру Владислав и даже крякнул: – Эт-да!.. Какая цыпа! – подошел, примериваясь, протянул руки… мелькнула тень, и он, охнув, осел на землю.
Я зажмурился, ожидая такого же удара и по своей голове. Вокруг слышалось тихое шевеление, шебуршание, но со мной ничего не происходило. Стоять в напряжении и ждать неизбежного казалось невмоготу.
– Ну… – поторопил я неизвестных.
– Что ну? – ответили мне.
– Скоро?
– Что скоро?
Я чуть приоткрыл глаза и тихонько, дабы не надоумить, поинтересовался:
– Меня не будут бить камнем по голове?
– Зачем? – удивился стоявший передо мной одетый в меховой комбинезон старик, заросший бородой буквально до бровей и с задранным вверх носом. Не фигурально задранным, а на самом деле. Курнос был старик до изумления.
– А Владика зачем?
– Животным нельзя находиться в храме, – старик нагнулся, зачерпнул ладонями воды из ключа и сделал несколько глотков.
– А вре… блм бу… – начатая фраза испарилась из головы, а губы продолжали шевелиться. Дело в том, что именно в этот момент я, наконец, перестал щуриться и вдруг понял, что старик вовсе не одет в меховой комбинезон. И вообще не одет. А шерсть – его… В натуральном смысле его. Она на нем росла! И на остальных росла: на невысоких – никто и до плеча мне не доходил, – человечках, возившихся в пещере вокруг Владислава. Главный инженер лежал на спине, раскинув руки, а изо рта и носа у него торчали свернутые в трубочку листья.
– Ты что-то спросил? – старик поднял голову, посмотрел на мою отвисшую челюсть, совсем по-человечески пожал плечами и вновь наклонился к роднику. Я тихонько снял ружье с плеча, и с оружием в руках, пусть и незаряженным, почувствовал себя увереннее:
– Что вы хотите сделать с моим другом?
– Ничего, – выпрямился старик, – отнесем к палатке. Он забудет все, что было с ним за последние два дня. – Мохнатые человечки подхватили Владика и выволокли из пещеры. – Не есть же его, в конце концов?!
Услышав, что питаться нами никто не собирается, я, к собственному удивлению, почувствовал громадное облегчение, но тем не менее решил тщательно обдумывать каждое слово. А то ляпнешь чего лишнего, тут тебя и зажарят. Будущая судьба по-прежнему вызывала у меня живейший интерес. Кто знает, как поступают человечки с теми, кого брезгуют есть?
По гроту сновало еще человек пять «мохнатиков». Не поворачивая головы, я покосился направо, налево, сжал покрепче ружье и шепнул старику:
– А меня тоже… понесут?
– Зачем? Ты же наш брат.
– Да! Брат! – немедленно подтвердил я, а потом по возможности небрежно спросил: – А как вы догадались?
– Ты же признал богиню! – старик повернулся к «вьетнамочке» и сделал легкий полуприсед. Я тут же скопировал его приседание и принялся рыться в памяти, вспоминая жесты, могущие сослужить хорошую службу. Однако мозги за последние минуты здорово перегрелись и совершенно не соображали. К счастью, старик объяснил все сам: – Заветы предков гласят: ни одно животное не видит разницы между камнем и Зен-Оу, и никто, наделенный разумом, не отнесется к богине, как к камню! Мы увидели, что ты восхитился ею, что ты исполнился почтения, и признали в тебе свет разума!
Со словами «мохнатика» нельзя было не согласиться: разве может нормальный человек ударить, например, скульптуру Родена? Нет, никогда. А тот, кто способен разрушать произведения искусства – интеллектуальный и нравственный урод, и от лишнего удара камнем по голове не пострадает.
– Заветы предков – продолжал старик, – гласят: любой разумный, увидевший Зен-Оу, не может не понять истину и не стать ее рабом, а значит и нашим братом! Ты увидел богиню, и ты разумен – значит, ты наш брат.
С постулатом о неизбежном добровольном рабстве можно было поспорить, но я, естественно, промолчал. И даже больше, чем промолчал – подобрав приличные слова я с максимальной искренностью заявил:
– Она прекрасна!
– Да, она г-увэй.
И тут в моих перегретых мозгах запоздало возник совершенно естественный вопрос:
– А откуда вы знаете русский язык?
– В последние годы здесь часто, слишком часто появляются представители твоего племени, брат. Мы не можем не знать повадки и наречия тех, кто ходит по нашей земле. – Человечки, суетившиеся в пещере: равнявшие песок, протиравшие стены, ковырявшиеся в мелком русле узенького ручейка, по очереди заканчивали свою работу и стали по одному собираться вокруг нас со стариком.
– Но почему о вас никто не знает?
– Вы, пришельцы, не желаете жить в этом мире и разрушаете его. Мы не хотим иметь с вами дела.
– Значит, вы прячетесь?
– Зачем? Вы, пришельцы, не способны заметить рядом даже того, что от вас не скрывается!
– Да? – В голове мгновенно всплыли истории про «лесных людей», двух – трехметровых угрюмых бродяг. Вот уж точно – у страха глаза велики. Они, оказывается, маленькие и говорящие. Но есть чему и возмутиться: – Что вы нас все время пришельцами называете? Мы здесь всегда жили!
– Брат, – снисходительно сообщил старик, – вы появляетесь на этой земле не больше четырех столетий, а мы здесь живем, и живем не одну тысячу лет!
– Ну да, – не поверил я. – Никаких следов вашего существования нет нигде!
– Просто мы не разрушаем мира, в котором живем.
К тому времени я уже убедился, что на котлеты меня не пустят, на алтарь богини не уложат, и совершенно успокоился, а «мохнатики» закончили уборку и собрались вокруг. Взглянув на невысоких, курносых, мохнатых человечков, я вдруг понял, что оказался среди дикарей – единственный представитель цивилизации среди дикарей и что на мене лежит громадная ответственность приобщения этих существ к развитому миру! Я выпрямился во все свои сто семьдесят два сантиметра, расправил плечи и проглаголил:
– Братья! Настал великий день в вашей истории! Я пришел к вам из мира будущего! Мы дадим вам знания, лекарства… – тут я запнулся, поскольку в голове крутились только джинсы и жвачка, а они для знаменательной речи никак не годились. К счастью, в руках было ружье; я вытянул его перед собой и продолжил: – С помощью такой штуки можно справиться с любым зверем шагов за пятьсот!
– Здесь в тайге, – безо всякого восхищения ответил старик, – зверя только шагов за десять можно увидеть.
– Не обязательно зверя, – вывернулся я, – гуся, например, тоже подстрелить можно.
Старик что-то сказал остальным «мохнатикам», и те дружно захохотали.
– Кто ж гусей стреляет, брат? Их ловят руками!
– Это не важно, – не дал я сбить себя с толку, – зато мы можем дать вам металлические инструменты, ножи, топоры.
– Зачем?
– Они лучше каменных! – и я, сдуру, указал на каменный топор в руках одного из «мохнатиков». Тот с сомнением посмотрел на топор, на ружье, потом сделал шаг вперед и ударил по стволам. Потрогал лезвие топора, удовлетворенно кивнул и шагнул обратно, оставив меня любоваться перерубленным почти пополам ружьем.
– Мы используем камень уже тысячелетия, – спокойно пояснил старик, – вам не скоро удастся сделать что-то лучшее.
– Но мы можем дать вам лекарства от болезней… – уже не так уверено пообещал я.
– У колдунов есть лекарства от всех болезней! – отрезал старик и, заметно повысив голос, продолжил: – Брат, твое племя слишком юно, чтобы хвастать знаниями! Мы тысячи лет живем в этом мире и знаем его намного, намного лучше! наши мудрейшие колдуны способны сделать любой камень таким, каким ты пожелаешь, почти все они могут вылечить любую болезнь, и уж любой из них способен дать тебе понюхать нужную травку, и ты забудешь обо всем, чего тебе не нужно знать!
Я понял, что меня «умыли», и промолчал. Старик продолжил заметно спокойнее:
– Наши знания бесконечны, а когда появляется сомнение, мы вкладываем Камень Предков в руку Зен-Оу и спрашиваем ее. Богиня может ответить на любой вопрос!
Тут в мозгу моем слетела какая-то шестеренка, и с губ сорвалось:
– А она знает, выйдет Леночка Кузнецова за меня замуж или нет?
– Знает, – уверено ответил старик.
Только сладостью леночкиных губ и перегретостью моих мозгов можно объяснить то, что я не успокоился:
– Давайте спросим?
В гроте повисла зловещая тишина. Уж не знаю, что «мохнатики» могли иметь против моей Аленушки, но предложение им явно не понравилось. Прошло несколько бесконечных мгновений, и когда я уже явственно ощущал себя на вертеле над жаркими углями, старик сделал шаг вперед и положил руку мне на плечо:
– Идем.
Выйдя из грота, он повернулся к стене, поставил одну ногу в оказавшееся над самой землей ласточкино гнездо, второй встал на торчащий из обрыва толстый корень и уверено пошел по узкому, но проходимому карнизу, полого поднимавшемуся наверх. А я ведь тут чуть не носом в обрыв тыкался! И не видел!
Подняться следом за «мохнатиком» труда не составило. С высоты обрыва открывался хороший обзор: сосны, камыши, волны на воде, Далеко в стороне просвечивает между стволами деревьев наша оранжевая палатка. Голубое небо, яркое солнце. Все совершенно обычное и нормальное. Откуда здесь взялись мохнатые человечки? Может, я сплю? Откуда наяву может взяться дикарь, владеющий русским языком не хуже Булгакова? Или каменный топор, перерубающий сталь? Пожалуй, в самом деле сон; и довольно интересный. Постараюсь не проснуться раньше времени.