Себастьян покачал головой. Протянув руку, он обхватил ладонью подбородок Геро и, наклонившись, легонько провел губами по ее губам.
– Вы просто диво дивное для меня, леди Девлин, – произнес он, смешивая их дыхания.
Жена улыбнулась. Но Себастьян заметил тень в ясных серых глазах и понял: даже если Геро никогда не выкажет недовольства его действиями, это не означает, будто сложившаяся ситуация ее не тревожит.
Точно так же, как тревожит его самого.
ГЛАВА 7
У юного подметальщика, по виду не старше восьми-девяти лет, было круглое лицо с широко расставленными глазами и короткой верхней губой и рыжеватые волосы, спутанные и грязные, словно мокрое сено.
Он сидел на нижней ступеньке церкви Святого Джайлса, зажав в руке дешевую разлохмаченную метлу, и, откинувши голову, вглядывался в Геро. Плисовые штаны мальчугана светили дырками, поношенный мужской пиджак был настолько велик, что фалды свисали чуть ли не до щиколоток, а рукава пришлось подкатать, словно прачке. Каждый дюйм открытой взгляду чумазой кожи рук и босых ног напоминал по цвету старое дерево, но светло-карие глаза оживленно блестели, а черты лица были подвижными и выразительными, когда паренек обозревал все великолепие платья и широкополой бархатной шляпки собеседницы.
– Вы взаправду виконтесса? – слегка шепелявя, спросил он.
– Да. – Геро кивнула в сторону стоявшего у кромки тротуара элегантного экипажа. – Видишь мою карету?
Оборванец, назвавшийся Драммером, вперился в блестящую желтую карету, упряжку породистых черных лошадей, кучера в ливрее и ожидавшего с бесстрастным лицом лакея и восторженно выдохнул:
– И вы хотите поговорить со мною?!
– Совершенно верно. Хочу узнать, как долго ты уже работаешь подметальщиком.
Круглое личико наморщилось от напряжения мысли. В Лондоне сотни бедных ребятишек зарабатывали себе на жизнь, убирая грязь и навоз с переходов на городских улицах. Это было в некотором роде попрошайничество, хотя дети действительно оказывали услугу прохожим. Поскольку подметальщики делили участки между собой и работали на одном и том же месте в течение нескольких лет, те, кто зарекомендовал себя достойными доверия, вскоре становились известными в округе и могли получать дополнительные деньги, выполняя мелкие поручения, придерживая лошадей или доставляя покупки окрестным жителям.
– Ну-у, – протянул мальчишка, – я начал аккурат после того, как папку схоронили, а тогдашней зимой мне десять стукнуло. Сейчас-то мне двенадцать, так что, почитай, два года с лишком мету.
Геро украдкой внесла исправление в сделанную запись.
– А твоя мать жива?
– Нет, миледи. От кишечной хвори преставилась, после отца и полгода не прошло. Знаете, он был каменщиком, но свалился с лесов и до того расшиб ногу, ажно помер. Я поначалу пробовал сетки для волос плести, как мама, только сноровки не хватало. А потом увидал, что другие ребята деньги получают за уборку улиц, потому купил себе метлу и взялся за это дело. Вообще-то, этот угол за мной и еще одним парнишкой, Джеком, но он недавно занедужил.
– А где ты живешь?
– Обычно мы с приятелями снимаем комнату в меблирашках вон в том переулке. Только ночевка стоит целых три пенса, а зима на носу, вот я и откладываю деньги, чтобы купить себе справные ботинки.
– Так где же ты сейчас спишь?
– Туточки и сплю, миледи. Ежели свернуться клубочком под дверью, то ночной сторож обычно не замечает. А вдруг даже заметит и прогонит, я сразу возвращаюсь, только он уйдет.
Геро запретила себе представлять тот страх, одиночество и голод, которые наверняка преследовали ребенка, съежившегося ночью на холодных каменных ступенях. Но исследовательнице все равно пришлось прокашляться, прежде чем она смогла задать следующий вопрос:
– И сколько ты в среднем зарабатываешь подметанием?
– В среднем? – смутился паренек.
– Сколько ты зарабатываешь за день?
– Вчера наскреб только два с половиной пенса, потому как сухо. Посуху заработок совсем никудышный. Хорошо после дождя, а пуще ливня: нанесет грязищи, а потом распогодится, народ и вывалит на улицу. В удачный день у меня аж десять пенсов выходит. Только метлы в грязь шибче снашиваются. Метла-то стоит два с половиной пенса и в сырую погоду стирается всего за пяток дней, а в сухую держится и две недели.
Геро взглянула на его орудие труда: обычный пучок прутьев, привязанный к толстой палке. Пускай мальчуган не умел вычислять средние величины, но ему явно было присуще глубокое понимание экономических законов своего ремесла – и предусмотрительность, раз он решился отказаться от крыши над головой осенними ночами ради того, чтобы скопить на ботинки, столь необходимые для близящейся зимы.
– А в какое время ты обычно работаешь?
– Выручка здесь лучше всего с девяти утра до семи вечера, хотя я знаю пару подметальщиков с Мейфэра, так они обычно не начинают раньше полудня или даже часу дня, пока богачи не выйдут. Вот бы и мне туда пристроиться, – мечтательно добавил Драммер. – По целому шиллингу в день зашибают, только все места у них сейчас заняты. Но я хожу с ихней компанией вечером под оперу представлять акробатические трюки.
– Ты делаешь акробатические трюки?
– Ага. Мы кувыркаемся и крутим сальто, а господа, которые из театра идут, смеются и бросают нам пару пенсов, особенно если ведут под ручку барышню. Один наш парень – Луис его зовут – зарабатывает больше всех, потому как показывает переворот назад. А я даже колесом ходить толком не умею. Уже после второго или третьего раза в голове мутится.
– Так ты ложишься спать, только когда заканчивается спектакль?
– Ой, нет, миледи. После спектакля мы бежим на Хеймаркет – правда, по воскресеньям идем туда раньше.
– А что вы там делаете? – полюбопытствовала виконтесса. На Хеймаркете, существовавшей издавна оживленной улице, было множество театров, гостиниц, питейных заведений – и проституток.
– Ну, иногда к нам подкатывает джентльмен и просит привести ему мамзель. За это можно получить целых пять, а то и шесть пенсов. Если джентльмен при параде, приводим ему настоящую красотку.
Геро в зачарованном ужасе воззрилась на простодушного маленького сутенера:
– А если джентльмен не «при параде»?
– Тогда ему достается не такая молоденькая и хорошенькая, – ухмыльнулся мальчишка. – Хотя частенько мы в первую голову зовем тех, кто с нами по-доброму. Бывает, идет цыпочка мимо, пожелаешь ей удачи, она и бросит монетку.
– А этих девушек, которых вы…м-м-м… – виконтесса запнулась, выискивая подходящее слово, – приводите, вы находите на улице?
– Бывает. Но если на улице девиц не случится, мы знаем, в каких меблирашках их можно сыскать. А на следующий день мамзели обычно подкидывают нам медяк-другой за услугу.
– Так в котором часу ты наконец-то прекращаешь работать?
– Ну, в три мы собираемся на ступеньках церкви Святой Анны и считаем, сколько выручили.
«Господи милостивый, – мысленно охнула Геро, – этот ребенок на ногах с девяти утра и до трех часов ночи следующего дня».
– А потом ты ложишься здесь спать?
– Угу. Хотя тут мне приходится подниматься, как солнце встанет. – В тенях под глазами и осунувшемся подбородке Драммера явственно сквозила усталость. – Ох, и обрадуюсь я, когда скоплю себе на ботинки. А то прошлой ночью зябко пришлось.
Исследовательница втиснула монету в ладошку подметальщика и сжала его пальцы в кулачок.
– Вот тебе гинея, мой мальчик. Спасибо, что согласился побеседовать со мной.
А затем быстро пошла к карете, прежде чем поддалась искушению опустошить весь кошелек в эти худенькие, грязные руки.
ГЛАВА 8
Зажатое между закопченным кирпичным пакгаузом и свечной лавкой обветшалое жилище Даниэля Эйслера находилось на узкой, изогнутой улочке, называемой Фаунтин-лейн, неподалеку от Минориз[2]. Выстроенный из потемневшего и крошащегося от времени тесаного песчаника дом выглядел так, словно когда-то его окружал обширный сад. Теперь остроконечный фасад зарос буйным плющом, а стрельчатые окна были обезображены ржавыми железными решетками.
Приход Сент-Ботольф-Олдгейт тянулся узкой полосой от Темзы вверх до Олдгейт-Хай-стрит, по сути, оседлав границу лондонского Сити и Мидлсекса. На большей его части хозяйничала Ост-Индская компания, и здесь располагались главным образом оружейные мастерские и различные предприятия по снабжению морских перевозок, в частности скотобойни и пивоварни. А еще тут, в узких переулках рядом с Минориз, поселилось немало беженцев из Нидерландов и многочисленных немецких княжеств.
Остановившись на тротуаре напротив древнего здания, Девлин окинул взглядом прогнувшиеся карнизы крыши и пыльное треснувшее стекло чердачного окна. Дом находился достаточно близко к реке, чтобы можно было чуять запахи смолы, соли и рыбы, слышать отдаленный хохот моряков и портовых рабочих, толпившихся в тавернах и пивных Уайтчепела, лежавшего к востоку. Но на этой мощеной булыжником улочке, где вместо многих старых лавочек и домов выросли склады, царила тишина. Часов в восемь-девять вечера – время смерти Эйслера – округа наверняка была пустынной.
Остановившись на тротуаре напротив древнего здания, Девлин окинул взглядом прогнувшиеся карнизы крыши и пыльное треснувшее стекло чердачного окна. Дом находился достаточно близко к реке, чтобы можно было чуять запахи смолы, соли и рыбы, слышать отдаленный хохот моряков и портовых рабочих, толпившихся в тавернах и пивных Уайтчепела, лежавшего к востоку. Но на этой мощеной булыжником улочке, где вместо многих старых лавочек и домов выросли склады, царила тишина. Часов в восемь-девять вечера – время смерти Эйслера – округа наверняка была пустынной.
Какой-то работяга, толкавший тележку с железным ломом, бросил на виконта любопытный взгляд, но не остановился. Размашисто переступив забитый раскисшим мусором сточный желоб, Себастьян пересек мостовую и громко постучал в обшарпанную, но крепкую дверь. Ему пришлось еще дважды ударить молотком, прежде чем створка приоткрылась внутрь не более чем на шаг.
В щели появилось бледное, худое лицо. Из узкого, костлявого черепа под странными углами торчали тощие пучки седых волос, кожа на ввалившихся щеках пожелтела и сморщилась от возраста, черный сюртук дворецкого был порыжевшим, изношенным и чересчур большим для иссохшего тела. Старик несколько раз сморгнул, словно сбитый с толку тусклым светом пасмурного дня.
– Если вы ищете мистера Эйслера, – произнес он тонким, дрожащим голосом, – с прискорбием сообщаю, что его нет дома. На самом деле он мертв.
И попытался закрыть дверь.
Себастьян остановил его, проворно просунув в щель ногу.
– Вообще-то, мне хотелось побеседовать именно с вами. Если я правильно понимаю, вы – Кэмпбелл, дворецкий мистера Эйслера?
Пожилой слуга опустил глаза на сапог виконта, затем снова поднял взгляд:
– Вы ведь не с Боу-стрит, нет? Потому что мистер Ли-Джонс распорядился, чтобы мы не разговаривали ни с кем из тамошних.
– Мистер Ли-Джонс?
– Главный магистрат на Ламбет-стрит. Вчера ночью, отправляя этого Йейтса в Ньюгейт за убийство, мистер Ли-Джонс вызвал нас в участок свидетелями и особенно предостерегал от болтовни с кем-либо с Боу-стрит.
Полицейское отделение на Боу-стрит было первым из созданных и до сих пор занимало особое положение, дававшее полномочия в расследовании преступлений и поимке преступников не только в столице, но и во всей Англии. Не было ничего удивительного в том, что магистраты участков поменьше возмущались известностью Боу-стрит и старались препятствовать любому ее вмешательству в свои дела.
– Разве я похож на полицейскую ищейку? – спросил виконт.
Кэмпбэлл внимательно осмотрел ладно скроенный сюртук, безупречно повязанный галстук, замшевые бриджи и начищенные сапоги визитера.
– Нет, не похожи. Но вы можете оказаться одним из газетных писак. Магистрат дал нам четкие указания не вести никаких бесед и с ними тоже.
Достав визитную карточку, Себастьян двумя пальцами протянул ее слуге:
– Мое имя Девлин. Надеюсь, со мной мистер Ли-Джонс не запрещал вам общаться?
Дворецкий вытянул руку во всю длину и прищурился на визитку:
– Нет, не запрещал. – Ни единый мускул не дрогнул на лице старика, однако же он отворил дверь пошире и отвесил слегка скрипучий поклон. – Чем могу служить, милорд?
Себастьян ступил в средневековый холл с отделанными темными панелями стенами, неровным, потрескавшимся плиточным полом и взмывающим ввысь замысловатым кессонным потолком, почерневшим от дыма. Помещение было просторное, но безнадежно захламленное странным набором пыльной, хотя и изысканной мебели: столики из сандалового дерева с изящной отделкой, темный комод в стиле ренессанс с резными мифическими чудищами, позолоченные стулья, словно перенесенные сюда из Версаля. Ряды темных картин в тяжелых, покрытых пятнами плесени рамах почти полностью закрывали стены. На противоположной стороне холла обшарпанные крутые ступени вели на второй этаж. Сквозь выложенную известняком арку рядом с лестницей виднелся темный коридор, уходивший в заднюю часть дома. Вторая арка, также отделанная выщербившимся тесаным камнем, вела, похоже, в старомодную переднюю комнату. Потрепанные парчовые занавеси на окнах были плотно задернуты, но как только глаза Себастьяна привыкли к темноте, он без труда разглядел безобразное пятно на вытертом ковре.
– Мистера Эйслера нашли здесь, – сообщил Кэмпбелл, кивая в сторону передней, после того как тщательно закрыл и запер входную дверь. – Его застрелили прямо в грудь. Такого беспорядку наделали…
– Прошлым вечером вы находились в доме, верно?
– Верно, милорд. Только, как я уже говорил мистеру Ли-Джонсу, мы с миссис Кэмпбелл поднялись к себе в восемь часов. И поняли, что случилось что-то неладное, только когда констебли постучали к нам в мансарду.
– Значит, выстрела вы не слышали?
– Нет, милорд. Мой слух уже не тот, что прежде – как и слух миссис Кэмпбелл.
Себастьян снова обвел глазами старинный холл, оценивая расстояние от входной двери до лестницы и коридора за ней. Если Йейтс, по его утверждению, стоял на крыльце, когда услышал выстрел, а затем бросился внутрь и обнаружил Эйслера мертвым, успел бы убийца выскочить из передней и скрыться в темном коридоре – или на лестнице, – оставшись незамеченным?
Весьма сомнительно.
– А с этого этажа есть выход на задний двор? – поинтересовался Девлин.
– Да, в конце коридора.
– Можно взглянуть?
Дворецкий отвесил очередной скрипучий поклон:
– Следуйте за мной, милорд.
Двигаясь со старческой медлительностью, слуга провел визитера по узкому коридору, ставшему еще уже из-за нагроможденной с обеих сторон мебели. Себастьян насчитал четыре выходящие в коридор двери и заметил пролет крутых, узких ступенек, ведших, предположительно, в расположенную в подвале кухню. От дома разило упадком и застарелым кулинарным жиром с примесью духа несвежей стариковской одежды и еще какого-то трудноопределимого запаха, которому Девлин не мог подобрать название.
– Видите ли, я слышал о вас, – обронил Кэмпбелл, отодвигая тяжелый железный засов на двери в конце коридора. Ее усохшая, покоробившаяся от старости створка плохо прилегала к раме. – Вообще-то, я с некоторым любопытством слежу за вашей деятельностью. И должен заметить, весьма занимательно, что вы поинтересовались этой дверью.
– Вот как? Почему же?
– После того как вчера констебли ушли, я, естественно, проверил, все ли двери и окна заперты.
– И?
– Эта оказалась открытой.
– Хотите сказать, засов был отодвинут?
– Более того, милорд. Сама дверь стояла почти нараспашку. Разумеется, возможно, что ее открыли констебли в поисках подозреваемого. Тот, знаете ли, сбежал, как только мистер Перлман вошел и застал его над телом. Но мне это показалось странным. В том смысле, что я сам слышал, как мистер Перлман утверждал, будто негодяй выскочил в парадную дверь. Так с какой стати искать его здесь? А если черный ход отворили все же полицейские, почему они не закрыли его? Если хотите знать мое мнение, ужасные манеры. – Кэмпбелл с усилием оттащил створку в сторону и под наполнившее воздух птичье щебетание поклонился: – После вас, милорд.
Девлин ступил на террасу, неровные плиты которой были усыпаны сухими листьями и сломанными ветками и в несколько рядов заставлены клетками. В самой большой из клеток, рядом с дверью, отчаянно хлопало крыльями полдюжины черных ворон. В остальных содержались разнообразнейшие пернатые: от воробьев и голубей до белой совы – и один очень сердитый с виду длинношерстый черный кот с большим пушистым хвостом и сверкающими зелеными глазами.
– Ваш хозяин любил птиц? – поинтересовался Себастьян, подходя к клетке с котом. Зверь моргнул и уставился на визитера с хмурым недовольством.
Дворецкий прочистил горло:
– Не уверен, можно ли утверждать, что мистер Эйслер любил их, милорд. Но он постоянно их покупал.
Девлин покосился на непроницаемое лицо слуги:
– И что он с ними делал?
Кэмпбелл устремил взгляд поверх остатков заросшего сада на полуразрушенную кирпичную стену и рухнувшую крышу строения, которое, похоже, когда-то было конюшней.
– Не могу сказать, милорд.
Себастьян пытливо всмотрелся в сдержанные черты старика, затем повернул обратно в дом.
– Не знаете, вчера вечером к вашему хозяину никто не должен был прийти?
Дворецкий дождался, пока они вошли внутрь, и тщательно закрыл дверь, прежде чем ответить:
– У мистера Эйслера частенько бывали посетители.
– Вот как? Не припоминаете, кто именно?
– Боюсь, моя память уже не та, что прежде.
– Как и ваш слух.
Слуга дрожащими пальцами вернул на место засов.
– Именно так, милорд.
Девлин медленно обвел глазами захламленное пространство. Теперь он заметил, что многие картины здесь бесценны. Взгляд виконта выловил одно творение Ван Эйка, одно – Фуке и массивное полотно Тинторетто[3], полуспрятанное за открытой дверью на ступеньки, ведущие в кухню.