— Нам нужно еще родить сыновей, — как-то сказал Генрих. — У нас есть мой маленький тезка, но посмотри, что стало с Уильямом. Нам нужны еще сыновья, и мы должны их завести, пока ты в состоянии вынашивать.
Ему двадцать с небольшим — вся жизнь впереди. А ей каково? Время, когда она уже не сможет рожать, не так далеко. Это было впервые, когда стала очевидной их разница в возрасте. Разговор задел ее, как слабое дуновение поднимающейся бури.
Итак, она должна продолжать вынашивать детей. Она могла бы стать любящей матерью, но в этой женщине говорила сильная личность, слишком самобытная, чтобы беспрекословно подчиняться другим, будь то муж или дети. Уступки возрасту, дети — это все потом. Сейчас Элинор в своем любимом розовом саду в окружении трубадуров, воспевающих даму своих снов, да еще такую прекрасную, как сама королева.
Один из певцов привлекал ее внимание больше всех. Это красивый молодой человек по имени Бернар. Он себя назвал Бернар де Вентадур, но за его спиной поговаривали, что права на эту фамилию у него нет, что родителями были кухарка и крепостной. Граф и графиня де Вентадур, как тогда порой поступали, взяли мальчика в замок и воспитали его. У него рано открылся музыкальный дар. Граф с графиней ценили людей со слухом, и мальчика допустили в круг придворных певцов. Скоро он проявил себя как незаурядный поэт; граф с графиней ему покровительствовали, он стал известен, и в замок стали приезжать специально послушать его баллады.
Темой песен была, разумеется, любовь, а каждый поэт, как тогда было принято, избирал из своего круга даму сердца, коей посвящал свои строфы. Графиня де Вентадур была, конечно, хороша собой, и кому, как не хозяйке замка, адресовать придворному поэту свою рифмованную страсть! Песни Бернара становились все смелее, он их распевал, сидя у ног своей госпожи, и бросал на нее пламенные взоры, которые день ото дня становились все горячее. Такова была традиция: у каждого трубадура должна быть своя дама сердца. Однако трубадуры, как правило, происходили из благородных семей, и, когда сын крепостного и стряпухи стал поднимать глаза на графиню и петь ей о своей страсти, это расценили как дерзость, выходящую за пределы допустимого. Во всяком случае, так показалось графу. Он сказал Бернару, что тому не место в шато де Вентадур.
Бернару ничего не оставалось, как собрать свои пожитки. Он особенно не огорчился, ибо слышал, что на родину приехала королева Элинор, а слава о нем, как о лучшем поэте страны, уже разошлась далеко. Он явился к ней и был немедленно принят, потому что она знала его стихи и даже положила некоторые на музыку.
— Добро пожаловать, — приветствовала его Элинор. — Хочу, чтобы вы спели для нас.
Выражать поэтический восторг Бернар умел как никто другой. У него не стало прекрасной графини, вместо нее появился светоч красоты. Элинор не могло не польстить читаемое в глазах поэта открытое восхищение ею, граничащее с обожанием. Это пролилось бальзамом на душу после обидных высказываний Генриха насчет вынашивания детей. Бернар теперь для всех Бернар де Вентадур, имя вполне достойное для придворного королевы Элинор. Он становится ее фаворитом и постоянно у ее ног. Стихи и песни льются из него как из рога изобилия, и все посвящены королеве любви. Элинор в восторге. У Бернара прекрасный голос. Ему принадлежат известнейшие во Франции стихи, а он принадлежит ей. Это опьяняло.
Однажды на ее музицирование пришел Генрих и уселся послушать. Его зоркий глаз сразу выделил распростертую у ног Элинор фигуру Бернара де Вентадура, на которого она бросает теплые взгляды. Генрих сощурил глаза. Конечно, он не увидел в этом свидетельства их физической близости. Элинор для этого слишком умна. Любой ее ребенок должен стать королем или королевой Англии, и она вполне осознает, что у такого ребенка может быть только один отец — он, король. И все-таки он ей явно нравился, этот малый с перстнями на нежных руках. Интересно, не Элинор ли их подарила?
Генрих смотрел, слушал и думал, что скоро ему надо будет привести во дворец своих побочных сыновей. С детьми Авис проблем не было, они родились до знакомства с Элинор. А маленький Жефруа, сын Гикенаи, потребует какого-то объяснения, поскольку он появился после их женитьбы. При всем пестром прошлом Элинор она остается верной женой, как это ни странно. Правда, она беспрестанно занимается детородством. Не успевает родить одного, как на подходе уже другой, и на внебрачные связи у нее просто не остается времени. Но по тому, как она ласково смотрит на поэта, певшего ей о возвышенной любви, он видит, что Элинор пребывает в романтичных грезах и теперь ей будет трудно воспринимать столь приземленную нужду такого, как он. Он-то не романтик, а реалист. Без женщины в постели он не может и перестраивать себя не будет. С этим ей надо как-то примириться, и она должна будет это понять, когда он приведет во дворец своего Жефруа для воспитания, какое полагается для внебрачных королевских детей. У деда Генриха I их было предостаточно. Вильгельм Завоеватель детей не плодил, ни об одном Генрих не слышал. Но Завоеватель был неповторим, никто тягаться с ним не может. Он жил только чтобы покорять и править. У мужчины много всяких дел, но одними делами его жизнь не ограничивается. Элинор должна будет это понять.
Генрих решил, что Вентадур в этом ему может помочь, когда придется ее знакомить с маленьким Жефруа. В середине песни Бернара он внезапно поднялся и оставил компанию слушателей. Элинор посмотрела ему с удивлением вслед, но не встала, пока поэт не закончил петь.
— Кажется, королю ваша песенка не понравилась, Бернар.
— А вам, миледи?
— Она превосходна. Если дама, о которой вы пели, так хороша и обаятельна, это просто богиня.
— Она Богиня и есть!
— Ваше восхваление как раз и не понравилось королю.
— Меня не беспокоит, что не нравится королю, когда это доставляет удовольствие королеве.
— Осторожнее, Бернар! Король очень крут.
Вентадур низко склонил голову. Сколько грации в его поклоне! Как он галантен! И как ей нравится его поэзия!
Когда Генрих оказался наедине с женой, он начал атаку:
— Этот кухаркин ублюдок пусть убирается отсюда!
— Бернар? Да он же один из лучших поэтов страны.
— Ублюдок потаскухи слишком о себе возомнил!
— Талант его делает равным высшей знати!
— Только не в моих глазах. Мне не нравится его наглость, с какой он ведет себя в твоем присутствии.
— Наглость! Он ничего подобного себе не позволяет. Он никого так не уважает, как королеву.
— Черт меня побери, но этот малый претендует стать твоим любовником.
— Только в мечтах.
— В мечтах! Нахальный пес. Передай ему, чтобы отправлялся к себе на кухню.
— Большой поэт к кухне отношения не имеет. Ты же образованный человек, Генрих. Талант сам по себе заслуживает уважения… а тут можно говорить о гении.
— Я говорю о наглости! — крикнул король. — Я ему глаза вырву.
— Вся Аквитания восстанет против тебя. Великий поэт… наш гость… только за его стихи…
— Он предлагает королеве… что он предлагает? Если слова этого мерзавца перевести в дела, он окажется в твоей постели!
— Но слова — это не дела, и уверяю тебя, я не забываю о своем долге.
Генрих схватил ее за плечи и бросил на кровать.
— Знай, если ты изменишь мне, я убью твоего любовника. Поняла?
— Правильно сделаешь. Винить тебя не стану.
— Значит, ты не стала бы винить Людовика, если бы он убил твоих любовников.
— Не говори мне про Людовика.
— Верно, я не Людовик.
— Да разве я полюбила бы тебя, будь ты как Людовик, разве стала бы рожать тебе детей!
— Людовику ты рожала.
— Я была молода. Оказалась в ловушке и не знала, как из нее выбраться.
— Мне не нравится твой флирт с этим поэтом.
— Неужели ты думаешь, что я променяю тебя на него!
Король схватил скамейку и швырнул ее в стену. Замок затих. Король в гневе. Он рассержен, его терзает ревность и подозрения, так что юному Бернару де Вентадуру посоветовали потихоньку скрыться и выждать, пока буря не уляжется.
Генрих разбушевался вовсю, виня жену в неверности. Наконец он бросился на кровать и затих. Потом с неожиданной страстью схватил ее и еще раз сказал, что зарубит всякого, кто посмеет к ней прикоснуться. Элинор приняла его объятия. А вскоре после этого происшествия обнаружила, что снова беременна.
Обстановка во французских владениях Генриха стала более спокойной, и он решил вернуться в Англию. Оставлять Элинор во Франции ему не хотелось. Он велел ей вместе с детьми отправляться в Англию, а он последует за ними спустя некоторое время. Новый ребенок должен появиться на свет уже там.
* * *Элинор скучала по Аквитании и своим трубадурам. Хотя при ее английском дворе немало поэтов и музыкантов, сравнивать их с трубадурами Прованса никак нельзя. Она часто вспоминала Бернара де Вентадура, изгнанного из замка Вентадур из-за стихов, посвященных графине, а потом разгневавшего короля своей преданностью королеве. Бернар — это человек, которому нужна дама сердца, чтобы посвящать ей стихи. Конечно, у него уже есть другой замок и другая дама сердца. Она отбросила всякие романтические идеи и занялась подготовкой к новым родам. «Вот мой удел! — думала она. — Будет ли этому конец? Если родится еще один мальчик, на этом я закончу столь однообразную жизнь».
Элинор скучала по Аквитании и своим трубадурам. Хотя при ее английском дворе немало поэтов и музыкантов, сравнивать их с трубадурами Прованса никак нельзя. Она часто вспоминала Бернара де Вентадура, изгнанного из замка Вентадур из-за стихов, посвященных графине, а потом разгневавшего короля своей преданностью королеве. Бернар — это человек, которому нужна дама сердца, чтобы посвящать ей стихи. Конечно, у него уже есть другой замок и другая дама сердца. Она отбросила всякие романтические идеи и занялась подготовкой к новым родам. «Вот мой удел! — думала она. — Будет ли этому конец? Если родится еще один мальчик, на этом я закончу столь однообразную жизнь».
Ей грезился сын. Теперь она хотела только сына. Она любила всех своих детей, но маленький Генрих уж очень себялюбив и ведет себя совсем как отец. Он беспрестанно задирает Матильду, которая вовсе не походила на бабку, имя которой носила. Этот сын будет другим, обещала она сама себе. Он будет высоким и красивым, как Раймон Антиохийский, могущественным правителем и настоящим королем, как отец. Но как ему стать королем, когда у него есть старший брат? Она с нежностью думала о сыне, которого зачала в теплой Аквитании. Значит, и Аквитания должна быть его. Элинор погладила себя по животу и сказала:
— Я завещаю эту землю тебе, сынок.
Ребенок шевельнулся, Элинор счастливо засмеялась. Он понимает ее. Значит, это будет необыкновенный ребенок.
Элинор переехала в Оксфорд, решив, что этот ребенок должен появиться на свет именно там. Королевский дворец стоит сразу за стенами города у северных ворот среди зеленых лугов. Сразу за ним возвышался Оксфордский замок, откуда когда-то с риском для жизни сбежала мать Генриха. Здесь будет рожден ее любимый сынок. Она не собирается сама выкармливать ребенка и велела найти хорошую здоровую женщину с грудным младенцем, которая может стать кормилицей королевского инфанта. Подыскали беременную женщину, привезли во дворец и привели к королеве. Элинор лежала на кровати. Она попросила кормилицу сесть рядом, чтобы внимательно рассмотреть ее. Это чистая, полногрудая и миловидная женщина, явно сельского происхождения.
— Наверное, ты скоро сама родишь, — сказала Элинор.
— Да, миледи. Жду с часа на час.
— Не боишься?
— Совсем нет, миледи. Это совсем просто.
Она уже рожала и славилась хорошим и обильным молоком, которого хватит на двоих, поэтому ее и выбрали. Инфанта она должна кормить первым, и если молоко останется, тогда только своего. Она это знала и была рада услужить. Жить в королевском дворце и кормить инфанта — это большая честь. А потом все знают, что, кроме всего прочего, кормилице хорошо платят.
— Как тебя звать? — спросила королева.
— Годиерна, ваше величество.
— Смотри, следи за собой, чтобы молоко было хорошим, моему ребенку нужно все только самое лучшее.
— Я это хорошо знаю, миледи.
На следующий день у кормилицы начались роды, и она произвела на свет сына. Элинор сама сходила к ней и полюбовалась на ребенка. Назвали его Александр. Через несколько дней родила сына и королева. Назвали его Ричард. Ручки и ножки его были прямыми и длинными, он с самого первого дня выглядел красавцем. Элинор сразу его горячо полюбила.
Годиерна оказалась превосходной кормилицей и была права, когда говорила, что молока у нее будет предостаточно для двоих мальчиков. Шли месяц за месяцем, они вырастали в отличных мальчуганов.
Когда Генрих вернулся из Франции, он поспешил в Оксфорд взглянуть на сына. Ричард его просто восхитил, другого, по мнению Элинор, и быть не могло. Но она увидела, что он чем-то озабочен.
Так оно и было. Генрих виделся с Гикенаей, и та напомнила ему обещание взять сына во дворец. Откладывать с этим уже было нельзя. Маленького Жефруа следовало поселить в королевской детской. Это надо было делать сейчас, пока там была хорошая кормилица со своим сыном Александром.
* * *В спальне Генрих сказал Элинор:
— В нашей детской будет пополнение.
Сначала она не поняла.
— Пополнение? У нас два сына и дочь. Не хватит ли? Ты хочешь, чтобы я все время ходила с животом?
— Нет-нет. Я не думаю еще об одном нашем ребенке, хотя они еще будут. Речь идет о близком мне мальчике.
— О близком тебе?
Элинор села. Она резким движением откинула назад длинные волосы, щеки ей залила краска.
— Да, очень мне близком.
— Кто это? — требовательно спросила Элинор.
— Это что, допрос? Я сказал, и этого достаточно.
— Нет, дорогой. Прошу ответить.
— Не забывайте, мадам, вы разговариваете с королем.
Элинор вскочила с кровати, глаза в глаза, руки скрещены на груди.
— Ты хочешь сказать, что в мою детскую ты собираешься привести своего незаконного сына?!
— Я хочу сказать, мадам, что я приведу своего незаконного сына в мою детскую.
— Нет, ты не приведешь.
— Через несколько дней мальчик будет там.
— Я его там не оставлю.
— Он там будет воспитываться со своими сводными братьями. Я скажу этой славной Годиерне, что ему полагается все то, что имеют остальные дети.
— Сколько ему?
— Три, около того.
— Чуть младше Уильяма. Та-ак… — Элинор смотрела на Генриха, не веря глазам. — Ах ты… развратник!
Он рассмеялся:
— Что я слышу! Это говорит женщина, спавшая с собственным дядей.
Элинор замахнулась, но он перехватил руку и отбросил ее.
— Запомни, — сказал король. — Хозяин здесь я, а ты такая же подданная, как все.
— Я… подданная? Да ты всего лишь норманнский герцог. Я же тебе Аквитанию дала!
— Это было. Теперь я король Англии.
— А я — королева.
— Моей милостью. Запомни. Я сейчас же могу заточить тебя в башне какого-нибудь замка.
— Что?.. Да как ты смеешь!
— Король Англии смеет все.
— Значит, ты изменял мне… даже когда мы… с первых дней!
— Я же был долго один. Неужели ты думаешь, что я месяцами могу обходиться без женщин? Это была женщина легкого поведения. Только и всего.
— И в моей детской должен воспитываться ублюдок женщины легкого поведения вместе с моими детьми!
— Он королевских кровей.
— И ты думаешь, я это позволю?
— Да, мадам, я так думаю. И если только ты посмеешь что-нибудь ему сделать во вред, я тебе устрою такое, что ты пожалеешь, что родилась на этот свет, клянусь тебе!
— Неужели ты думаешь, что я способна мстить детям?
— Нет, я так не думаю. У тебя хватит ума понять это.
— Генрих, я сама правительница. Я никому не позволю так обращаться со мной.
— Я обращаюсь со всеми так, как сочту нужным.
— Я столько сделала для тебя…
— И я для тебя. Женился на тебе… на разведенной, на двенадцать лет старше.
— Я возненавижу тебя за это.
— Пожалуйста. Мы зачнем новых сыновей в ненависти. Давай сейчас же приступим к этому.
Элинор попыталась вырваться, но этот разговор возбудил его, и он уже не выпустил ее. Трудный шаг, так его пугавший, был пройден. Она знает, что у него есть ребенок от другой, что он поселится в ее детской, что она примет этого мальчика, как принимает сейчас его самого. Устоять против него она не может.
Ей придется расстаться со своими романтическими грезами и забыть о песнях своих трубадуров. В жизни все происходит по-другому. Такие мужчины, как он, когда находятся без жен, должны иметь других женщин. Он считает ее достаточно опытной, чтобы понять это. В будущем им придется надолго расставаться, а других женщин… их легионы. Ей надо привыкнуть к этому, и если появятся еще один или два внебрачных ребенка, которых он пожелает привести во дворец, они будут приведены.
Элинор приняла это. Она реалистка и не стала противиться тому, что было неизбежно. Но отношение ее к Генриху с того дня переменилось. Она больше не старалась ему угождать; теперь на первом месте было то, что хотелось и было удобно ей самой.
В детской появился маленький Жефруа, обаятельный карапуз. Король особо приглядывал за ним, заботясь, чтобы тот не чувствовал себя среди сводных братьев обделенным. Королева этого мальчика не замечала, а к Ричарду она испытывала совершенно необъяснимую нежность, о существовании которой в себе она даже не подозревала.
* * *С переменой в отношениях они стали видеть друг у друга недостатки, каких раньше вовсе не замечали. Генрих стал часто казаться Элинор грубым, немыслимо одетым, его обветренные руки стали ей неприятны. Хотя он тверд в своих решениях, ей теперь казалось, что ведет он себя не по-королевски. Хотя тут она была не совсем права. Он добился того, что его воля исполняется немедленно и беспрекословно. Ей не нравились чисто внешние проявления, его поведение на людях, простота в одежде и то, что он не садился за стол, а часто ел стоя, как будто на это у него совсем нет времени. Она вспоминала изысканные обеды в замке отца и при дворе Людовика, поэтому вид стоящего за едой короля ее безмерно возмущал. У него участились приступы ярости. Теперь в ее присутствии он даже не пытался себя сдерживать. Она могла наблюдать, как он катается по полу и от злости грызет тростник. Временами ей казалось, что он сходит с ума: глаза принимали дикое выражение, ноздри раздуты, и он действительно напоминал свирепого льва, с которым его часто сравнивали. Из-за этой ярости его все боялись. И в то же время Элинор должна признать, что люди относились к нему с большим уважением. Все у Генриха подчинено одной цели: сделать Англию великой и не выпустить из рук ни единого клочка земли. Он желал быть для народа тем, кем был его великий прадед, могущественный Завоеватель. Хотя похожи они не были. Великий Вильгельм был сосредоточен на одних завоеваниях. Он был женат и, несмотря на длительные разлуки, оставался практически безупречно верным супругом. Вильгельм был чувственно холодным, а Генрих — нет. Элинор думала об этом и грустила, ей жалко ушедшего чувства, потому что Генрих по-прежнему ей необходим. Она не жалела об этом своем замужестве. Ругала себя за то, что наивно идеализировала отношения с мужем. Была сверх меры романтичной, а Генрих — страстный земной мужчина. Они одинаково хотели властвовать и повелевать, поэтому ее гордость страдает, оттого что вынуждена мириться с его неверностью. Ее особенно мучило воспоминание о том, как она преданно мечтала о нем, когда он развлекался со шлюхами, а с одной спутался настолько, что привел в королевскую детскую ее ребенка. «Сколько же он наделал таких детей по всей стране?» — думала она с досадой.