— Я найду для тебя дом и буду часто приходить. Я стану тебе мужем во всех отношениях, кроме названия, и ты вырастишь нашего ребенка. Ты будешь довольна?
— Если мне будет дано видеть вас время от времени, я буду жить ради этих встреч и молить Бога об этом.
— Я буду приходить при всякой возможности, а их у меня будет предостаточно, можешь быть уверена. Я полюбил тебя, Розамунд, и ты станешь моей верной женой. Не будь я уже женат, женился бы на тебе, твой ребенок стал бы моим законным сыном… или законной дочерью. Но у меня есть жена, ревнивая и могущественная. Если она узнает о твоем существовании, то может причинить тебе зло. Но ты не бойся, я тебя в обиду не дам. Найду тайное жилище, и только мы с тобой будем знать это райское местечко, где обитает моя настоящая жена.
Когда расставался с ней в первый раз, он никак не ожидал, что этому будет продолжение. Ему не привыкать давать обещания, которые он тут же забывал. Но с Розамунд все происходило иначе. Генрих не мог ее забыть. Влюбился в Розамунд, как влюбился ранее в Элинор, и даже сильнее, потому что у Розамунд нет богатого приданого, а Элинор всегда сопровождала тень золотой Аквитании. Он решил подыскать для Розамунд дом в Оксфорде, где он часто бывал, или поблизости от него, но в итоге выбрал Вудсток.
* * *В заморских владениях Генриха никогда спокойно не бывает. Когда они с Элинор в Англии, то в Нормандии, Анжу, Мэн или даже Аквитании всегда что-то происходит. Подданным неведомы заботы правителя, им безразлично, какое из владений он ценит больше. Для Генриха все его звания — это еще и ответственность. Он прежде всего король Англии. Это его главный титул. Но он также герцог Норманнский, герцог Аквитанский, граф Анжу и Мэн. В каждом случае — он правитель и судья. Впрочем, у его предшественников на троне были те же заботы.
Чтобы облегчить себе нелегкую задачу управления разбросанными по белу свету владениями, Генрих обдумывал различные варианты политических союзов и пришел к выходу, что ему нужен сильный и надежный союзник. Таким мог бы стать лишь один монарх в Европе — французский король Людовик. Но как он отнесется к человеку, отнявшему у него когда-то жену? Людовик уже давно женат на другой. Может быть, у него больше нет неприязни к бывшему сопернику? Как бы там ни было, Людовик — король. Личные обиды не должны заслонять дела государственные.
У Людовика две дочери. Хотя нет, эти дочери, Мария и Аликс, от Элинор, значит, на них рассчитывать не приходится. Но у него уже есть дочь от второго брака. Не обручить ли своего сына Генриха с этой девочкой? Помолвка ничему не помешает. Если потом, когда дети подрастут, он решит, что этот брак ему ни к чему, отменить помолвку большого труда не составит. Но в данный момент, когда дети еще в колыбели или едва вышли из нее, такой союз будет полезен обоим монархам. Но согласится ли с этим Людовик? Генрих в душе его презирал: слабый человек! Элинор много рассказывала о нем, и если тот действительно так противился их разрыву, как она передавала, а потом все-таки отпустил ее, то он к тому же дурак. И все же, если ему толково все изложить, он должен с Генрихом согласиться.
Самому ехать к Людовику с таким предложением не стоит, продолжал рассуждать Генрих. Человеку, который отнял у него жену, лучше в Париже не показываться. Надо направить к Людовику своего посла. Такой человек у Генриха есть. Это его канцлер Томас Беккет. Генрих высоко чтит своего канцлера, как не уважает больше никого во всем королевстве. Он доверяет Лестеру и Ричарду де Луси, а Беккетом он восхищается и попросту его любит. Генрих даже считает Томаса гением. Для такого деликатного поручения лучше человека не найти. Он пошлет Беккета во Францию, а сам тайно посетит Вудсток, где в королевском лесу строится домик, маленький рай, куда он поселит свою Розамунд и где она родит ему ребенка.
Приняв решение, Генрих времени даром не терял. Как только эта мысль у него созрела, он тут же послал за Томасом.
ВЗЛЕТ БЕККЕТА
Талант Томаса Беккета находил признание не только у короля. Этого удивительно одаренного человека заметил и по достоинству оценил архиепископ Теобальд.
Происхождение Томаса было необычным. Отец его, по имени Джильберт, вышел из семьи купца в городе Руане. Этот купец увидел в Англии после норманнского завоевания большие возможности для торговли и, подобно многим искателям счастья, переселился туда. Детство Джильберта проходило в деревне Тиерсвиль. Одним из его друзей по детским играм был Теобальд, мечтавший посвятить свою жизнь служению церкви. Так у мальчика и получилось. Его жизненный путь, начавшись в монастыре, постепенно привел его на престол архиепископа Кентерберийского, а привязанность к другу детства у него сохранилась.
Дело купца процветало, он вошел в число самых почетных горожан Лондона. Дом Джильберта был открыт для дворянства, и многие рыцари охотно останавливались на ночлег у гостеприимного купца. Он не преследовал цели превратить свой дом в обыкновенную гостиницу, нет, почетные гости были именно почетными гостями; все дело в том, что, открыв свой дом для богатых и знатных особ, купец обрел влиятельных друзей и полезные для своего дела связи, что сыграло свою роль в судьбе двух дочерей и сына.
Сам Джильберт по характеру был человеком романтичным. Еще в молодые годы, когда был холостым, он, подобно очень многим в те времена, решил совершить паломничество в Святую землю. Отправился он в этот долгий и опасный путь с одним слугой, верно ему служившим, по имени Ричард. После многих злоключений они добрались до цели, помолились у гробницы Христа и, почувствовав себя освобожденными от грехов, отправились обратно.
Дорога домой оказалась полной еще более опасных приключений. Не успели они отъехать далеко, их караван перехватили сарацины, и Джильберт с Ричардом попали в плен. К своему несчастью, они оказались в руках жестокого эмира Амурата, имевшего обыкновение обращать пленных христиан в рабство. Когда новые пленники предстали пред злобным неверным, благородство и гордая осанка англичанина произвели на него впечатление. Первым желанием эмира было сломить гордеца. Джильберта бросили в подвал и заковали в цепи. Но пленный христианин и там держался с достоинством. Тюремщики стали относиться к нему с уважением, он, быстро научившись понимать их язык, даже сдружился с ними.
Однажды, придумывая себе развлечение, эмир вспомнил о рабе-христианине. Ему подумалось, так ли он хорош и горд, каким держался в первые дни плена. Велел привести раба и снова поразился его выдержке. Хотя и жесток был Амурат, он любил красивое во всех проявлениях, и ему стало жаль губить обаяние этого человека. Но каково было изумление эмира, когда Джильберт заговорил с ним на его собственном языке. При этом поспешил объяснить, что тюремщики вели себя с ним как и полагается, просто он чуток к чужой речи и быстро ее усваивает, ничего другого, мол, тут не кроется.
Это сломило холодность сурового эмира. Обладая некоторой ученостью, он не мог не оценить эту способность пленника. Амурат стал его расспрашивать о жизни в Англии, о христианской вере. Толковые ответы Джильберта так его заинтересовали, что на следующий день он снова велел привести к нему раба и завел долгую беседу о нравах и обычаях западного мира. Так Джильберт стал регулярно покидать свое узилище для бесед, которые вошли у эмира в привычку. Вид пленника никак не вязался с дворцовой роскошью и содержанием утонченных бесед. Эмир решил, что место для Джильберта не в подвале, а в дворцовых покоях. Он велел отмыть Джильберта и переодеть в новое платье.
Для Джильберта началась жизнь благородного сарацина. Но он продолжал чувствовать себя пленником и не переставал думать о побеге. Пользуясь своим новым положением, он тайно встречался со своими земляками, оказавшимися в доме эмира в качестве рабов и прислуги. Одних там держали в цепях, другие ходили с колодкой на шее, но все мечтали вырваться из плена. Джильберт никого не оставлял без внимания, поддерживая и помогая, чем мог. Он неустанно думал о способе освобождения для всех. Его привилегированное положение в доме очень помогало. Зная расположение всех помещений дворца, ему было нетрудно наметить безопасные пути для бегства. Помогло ему и то, что эмир стал брать Джильберта с собой в загородные прогулки, и он хорошо изучил окрестности дворца.
Собратья Джильберта по несчастью глубоко почитали его за доброту и порядочность и верили ему безгранично. Покаянием у Гроба Господня он очистился от грехов, и, как человек религиозный, он не мог взять на душу новый грех небрежения к своим братьям по вере, даже захоти он поступить так умышленно. Помыслы же у Джильберта были обратные. Он часто молился вместе с ними, и самой горячей и общей мольбой несчастных пленников была молитва о святом наставлении на путь спасения из рабства.
Время шло, а интерес эмира к пленнику не убывал. День ото дня Джильберт изъяснялся все более бегло, а беседы с эмиром становились все более глубокими, и однажды в награду за такое развлечение эмир позвал Джильберта к столу на обед. Обед этот определил всю дальнейшую судьбу Джильберта, потому что за столом оказалась вся семья эмира и в том числе его младшая дочь.
Черноокая красавица внимательно рассматривала чужеземца поверх чадры. Он не был похож ни на одного знакомого ей человека. Ей нравилась его светлая кожа и гордая осанка норманна, она вслушивалась в его голос, тоже ни на чей не похожий. Таких людей она никогда не встречала. Своего интереса к пленнику она не показала, понимая, что отцу это не понравится и может обернуться бедой для обоих. Когда обед закончился, отец с христианином удалился к себе для обычных бесед, девушка ушла на женскую половину, но с той минуты красавец христианин не выходил у нее из головы. Она влюбилась в чужестранца-христианина, без него уже не мыслила себе жизни. Но что ей было делать? Открыться отцу она не могла. Как все девушки своего племени, она вела жизнь взаперти под строгим надзором. Скоро ей выберут мужа и без ее согласия выдадут за него, ее не спросив. Девушка решила разузнать, какая это христианская вера, что побуждает этих белых людей покидать свои удобные жилища и подвергать себя смертельной опасности. Она уже знала, что Джильберт приехал из Лондона, где у него богатый дом. Слышала, как он описывал его в разговоре с отцом. И такой дом он оставил, пойдя на тяготы и мучения, рискуя потерять жизнь — и все ради веры.
Джильберт каждый день уединялся для молитвы в укромной комнатке, специально выделенной эмиром. Теперь час времени Джильберт мог посвятить общению со своим Богом.
Однажды, войдя в свою молельню, он увидел, как висящая на стене богатая шпалера шевельнулась и открыла спрятавшуюся за ней дочь эмира.
— Не ожидал, что тут кто-то есть, — сказал Джильберт. — Я тотчас удаляюсь.
Девушка мотнула головой:
— Постой.
— Это непозволительно, мне следует уйти.
— Я хочу больше узнать о твоей вере, — сказала дочь эмира, останавливая его.
Джильберт посмотрел на девушку: может быть, это редкая возможность привлечь в христианство живую душу?
— Что ты хочешь знать о моей вере?
— Хочу знать, почему светлеет твое лицо, когда ты говоришь о своем Боге. Почему ты не боишься моего отца, почему ты так говоришь с ним и даже возражаешь, чего не смеет никто в этом доме.
— Я верю в своего Господа. Будет Его на то воля, и Он спасет меня. Когда наступит мой конец, меня ожидает вечное бытие. Поэтому у меня нет никакого страха.
— Что такое вечное бытие?
Он объяснил, как его учили этому в детстве.
— Я могу принять христианство? — Можешь, если уверуешь в Спасителя.
— Я буду верить.
— Этому надо учиться.
— Ты можешь научить меня?
Джильберт оглядел комнату и сказал:
— Твой отец убьет меня, если обнаружит тебя со мной.
— Значит, ты боишься.
— Нет, этого я не боюсь. Что-то мне говорит, что я должен открыть твою душу для Господа. Такова Его воля.
— Когда ты будешь приходить сюда молиться, я буду здесь. Ты обучишь меня.
— Пусть будет так.
Они преклонили колена, и он стал учить ее молитве.
Так все началось.
Каждый день, придя на молитву, он встречал ее в этой комнате; она быстро усваивала правила обряда. Джильберт сказал, что ей нужно христианское имя, и предложил называться Магольт — вариант Матильды.
— Так называли жену величайшего норманна, завоевавшего Англию и принесшего процветание этой стране и благополучие всем норманнам, таким, как я, которые теперь владеют этой страной.
Девушке понравилось имя, и она с радостью согласилась носить его. Она жила молитвенными встречами с Джильбертом и стала прилежной христианкой. Закон любви к ближнему она приняла всей душой. Убеждать ее в том, что любовь лучше войны, не было необходимости. Войны несут людям бесконечные страдания, и, как женщина, все радости которой сосредоточены в муже и детях, она восставала против страданий и потерь близких в этом бессмысленном занятии. Магольт стала убежденной христианкой. Джильберт задумался, что ждет его, когда эмир узнает, что он обратил его дочь в свою веру. А девушка, прерывая его размышления, забрасывала его вопросами:
— Христос умер за тебя на кресте. А ты готов умереть на кресте за него?
— Я готов умереть за Господа нашего.
— Верно ты говоришь! — удивлялась девушка. — Если отец только узнает, что мы проводим время вместе, он придумает тебе такую смерть, что будет пострашнее распятия на кресте. А ты не испугался, учишь меня и сделал из меня христианку.
— Я вывел тебя к свету, Магольт. Но если будет Божья воля, чтобы я разделил участь его единственного сына, я приму ее не дрогнув.
Через поклонение Богу Джильберта дочь эмира пришла к поклонению самому Джильберту.
Однажды она сказала ему:
— Рабы-христиане задумали бежать. Я знаю это.
— Ты же не понимаешь их языка.
— Зато я понимаю, что говорят их глаза. Они хотят бежать и сделают это.
— Как думаешь, удастся им это?
— Если не удастся, мне страшно за них. Но они будут пытаться. — Тут она вся задрожала. — А ты, Джильберт? Если они устроят побег, ты уйдешь с ними?
— Это мой народ.
— Если ты уходишь, я ухожу с тобой.
— Что ты, Магольт, тебе нельзя!
— Если рабы могут бежать, могу бежать и я.
— Нет, Магольт, ты дочь своего отца. Тут твой дом.
— Я теперь христианка. Мой дом теперь за морем в твоем Лондоне.
— Нет-нет. Ты не можешь бежать с нами.
— Ты должен взять меня с собой.
— Да как это сделать?
— Ты можешь жениться на мне. Я буду хорошей христианкой и матерью твоих сыновей.
— Это невозможно. Об этом даже думать тебе не стоит.
— Я не могу запретить себе думать. Рабы собираются бежать, ты уходишь с ними, я тоже хочу пойти с вами.
— Тебе это нельзя.
— Значит, раз ты уходишь… мы должны расстаться?
— Если мне предстоит уйти, значит, должны.
— Этого я не вынесу, — сказала она твердо. — Я отправлюсь с тобой. Джильберт, не оставляй меня здесь, иначе я умру. Я без тебя не могу жить. Ты спас мою душу и должен взять меня с собой.
Джильберт только качал головой, а Магольт продолжала настаивать, но он не стал продолжать этот разговор.
Настала пора осуществить давно задуманный побег. Некоторые из христиан работали в конюшнях, и Джильберт устроил так, что к назначенному времени были приготовлены надежные кони. Осталось перепилить конюшенные цепи, взнуздать коней, и все готово… Риск огромный: если беглецов схватят, хорошие отношения с эмиром его не спасут. В этом случае самые страшные пытки уготованы им всем. Но ни один не дрогнул, не отказался от опасной затеи — так все истосковались по дому.
Встречаясь с Магольт в молельне, Джильберт не раз порывался поделиться с ней планами побега, но так и не решился. Сам он ей полностью доверял, и она могла бы им очень помочь, но это касалось жизни других. О часе бегства он ей так ничего не сказал.
Наступила долгожданная ночь. В стойлах стояли оседланные кони. Джильберт заранее приготовил и спрятал в конюшне инструменты, чтобы сбросить кандалы. Никто из сарацинов ничего не заподозрил, и все прошло точно по плану: Джильберт уверен — их вел Господь. Когда беглецов хватились, они уже покинули владения эмира и добрались до той части страны, которую занимали христиане. Оттуда уже можно было отплыть в Англию.
Весть о бегстве повергла Магольт в страшное горе. Хотя Джильберт и не обещал ей взять с собой, она же ему не безразлична! Разве он не рисковал даже большим, чем просто смерть, когда заботился о ее душе? Если бы отец разрешил им пожениться! Но отец ни за что не выдаст свою дочь за христианина. Но она-то уже христианка, ревностная христианка, и другой уже не станет! А Джильберта потеряла, потеряла того, кто дороже всех на свете!
Магольт стала думать о смерти, о жизни в раю, обещанной Джильбертом. Она слегла, эмир не знал, чем ей помочь. Бегство Джильберта его взбесило. Без него жизнь стала скучной. Он предался оргиям и плотским наслаждениям — тому, что заполняло его жизнь до появления Джильберта, но выяснилось, что это не заменяет той радости и того удовольствия, которые он испытывал от общения с пленным христианином.
Бессонной ночью у Магольт родилась идея. Джильберт бежал. А почему бы ей тоже не бежать? Она присутствовала на обеде, когда Джильберт рассказывал о своем пути из Лондона в Святую Землю. Если он проделал такое путешествие, почему она не может совершить то же, только в обратную сторону?
С этой мыслью она стала быстро поправляться. Восстанавливая силы, она оставалась лежать в постели и обдумывала план своего побега. Ей было совершенно ясно, что впереди ее ждут огромные трудности; еще ни одна девушка-сарацинка ничего подобного не предпринимала. Но даже если она погибнет в пути, это все лучше, чем пустое и бесцельное прозябание. «Вера делает чудеса», — говорил Джильберт, и это стало ее путеводной звездой. Почему ее вера не может совершить чудо?