Ильницкий шагнул к тетке Марине, наклонился, посмотрел на нее внимательно, зачем-то оттянул веко и поглядел в глаз, после приложил два пальца к шее — туда, где обычно ясно и четко стучит пульс. Потом сделал то же самое с загипсованным Анатолием. Задумался на минутку, а потом сказал мне:
– Костян, давай на выход!
Стоять здесь, в тесной кабине, где становилось все жарче и жарче, мне надоело. Снаружи было страшно, но и внутри вовсе не весело…
– А давай! — согласился я и спросил: — А что, кстати, с теткой Мариной, как думаешь?
– Обморок. Полежит да придет в себя, ничего с ней не станется. Толстая больно, вот кровь ей в голову и ударила. И муж у нее тоже оказался впечатлительный… Но мы не об них, а вот обо что: я с первого раза тут толком ничего не рассмотрел — глянул, вижу пустыня Каракумы и тут же назад. А теперь нужно оглядеться повнимательней, — сказал Ильницкий. На выходе обернулся: — Пацан, ты тут самый надежный… ну вот и вы, Аркадий Борисыч… держите двери и кнопку на всякий случай. Мы далеко отходить не станем, тем более если ничего интересного не увидим, нах. Пока нас нету, прикиньте лучше по карманам, есть ли у нас что-нибудь пожрать. А то одним коньяком сыт не будешь… — На плечи накинь чего, обгоришь. — Это Ильницкий сказал уже мне, и я послушно накинул майку. Сам он, впрочем, ничего надевать не стал.
Помогая друг другу, мы не без труда поднялись наверх по осыпающемуся краю воронки, в центре которой стоял лифт. Я огляделся, и только теперь мне стало по-настоящему жутко. Да, я отказывался верить в то, что лифт попал в некое неизвестное и непонятное место, потому что видел кабину и то, что открывалось из ее дверей. Но в голову лезли разумные, логичные объяснения: террористы с газами, сон, какой-то природный катаклизм, может, и необычный, но тем не менее вполне земной и в конце концов объяснимый… А тут — от края до края желто-коричневая пустыня, легкий горячий ветерок над ней, сухие ползучие травинки, и ничего больше. Самое страшное — ничего. Хотя…
– Вячеслав, — сказал я.
– А? — Ильницкий обернулся, он задумчиво разглядывал что-то у себя под ногами, весь погруженный в какие-то тягостные размышления.
– Смотрите.
Я ткнул рукой в сторону солнца, нависшего над горизонтом. Смотреть против света было трудно, все расплывалось, но какая-то черная штучка вдалеке, среди бесконечного песка, явно присутствовала.
– Что за хрень? — оживился Ильницкий. — Да, торчит что-то… Может, колодец? Ты прикинь, парень, мы ж тут без жратвы и неделю продержимся. А то и больше. А вот без воды…
– Неделю? — глупо переспросил я. Ильницкий вытер ладонью пот с лица и покачал головой:
– От же ж дураки. Ты что, ничего не соображаешь? Никто не знает, где мы. Как отсюда выбраться — я не знаю, и никто не знает. Мы тут надолго, а может, и навсегда. Главное сейчас — не усраться со страху, нах, а пытаться что-то предпринять…
3Черная штучка практически не приближалась, хотя мы шли уже почти полчаса. Может быть, это такой пустынный оптический эффект, но лично мне казалось, что она даже отдаляется.
– Ты чем промышляешь, Костян? — спросил Ильницкий. Он шагал впереди меня, и я отчетливо видел на его спине рваный шрам, наверное от ножа.
– Я? В газете, спортивный корреспондент. А вы?
– А я специалист, нах. По связям с общественностью.
Ильницкий коротко хохотнул. Соврал, понятное дело.
– Я вот тут думаю, — продолжал он, — чего дальше делать и как оно вообще происходит. Прикинь, Константин: а что если мы все померли?
– То есть? И это — ад?
– Почему сразу ад? Может, рай, нах. Может, чистилище, нах. Всяко может. Лифт этот, скажем, оборвался или сгорел, вот мы тут и очутились.
– А почему мне тогда жарко? И как это я умер и пью коньяк? — возразил я, остановившись на секунду, чтобы вытряхнуть из туфли хоть немного песка. Ильницкий прошел еще немного, потом подождал, пока я догоню, и сказал устало:
– Пошли, Константин. Все равно заняться больше нечем.
– Попить бы…
– Вот там и попьем, если это колодец.
Еще через сорок минут штучка наконец начала приближаться, и Ильницкий с неким даже восхищением в голосе крикнул:
– Твою мать, да это ж лифт!
В самом деле, это была кабина лифта, стоявшая, чуть накренившись, среди песка и утонувшая в нем примерно на четверть. Если наша торчала посреди воронки, то эта, напротив, на небольшом холмике. Мы ускорили шаг и вскоре были уже рядом.
– Мужики! — крикнул Ильницкий, когда мы оказались метрах в двадцати, и сделал мне знак остановиться. — Мужики! Здорово!
Никто из лифта (он был развернут к нам задом) не появлялся.
– Давно, похоже, стоит, вон как песком занесло… — указал я.
– Может, буря была как раз до нас.
И тут я споткнулся и упал лицом вниз. Падать было мягко, все же песок, и я тут же поднялся. Отряхиваясь, услыхал, как Ильницкий цокнул языком и сказал:
– Один есть.
Я думал, это он про меня, но оказалось — про скелет, о который я, собственно, и споткнулся. Скелет лежал, засыпанный песком практически полностью, и сейчас Ильницкий выволок его на свет божий.
– Пошли в лифте посмотрим, — буркнул он.
В лифте мы нашли еще двоих — судя по остаткам одежды, женщину и мужчину. Оба сидели у задней стенки. Это были даже не скелеты, а мумии — тонкая твердая кожа, обтянувшая кости, осыпавшиеся пряди волос… Меня передернуло, когда я подумал, что мы все можем кончить так же.
— Обыскать бы их надо, — сказал Ильницкий.
— Я не могу.
Зато я могу. Посмотри вон тогда в пакете, что там валяется, а я — по карманам.
В пакете я нашел то, чего найти никак не ожидал, — пластиковую полуторалитровую бутыль с минеральной водой «Родник» и радиоприемник «Vitek», который не работал. Вернее, ничего не ловил, хотя индикатор батареек показывал почти полный заряд.
Ильницкий не нашел ничего, только разряженный мобильник «сименс» и документы, которые бросил тут же, не читая. Когда я потянулся к паспорту, он отшвырнул его ногой в сторону.
– Чего лезешь, нах? Не знаем — и не знаем, меньше головной боли. Пусть лежат. Пошли обратно, хоть воды добыли, и то хорошо. Про скелеты ни слова. Пустая кабина была, и все дела.
Помолчал и выдавил из себя:
– И еще, Костян, я не уверен, что вообще потребуется вода. У нас подозрительно быстро образовались два жмура. Если я не ошибся. Но я в таких делах не ошибаюсь.
Машинально передвигая ноги, я следом за Ильницким добрался до нашей кабины. Там было тихо, тетка Марина с супругом пребывали в полном покое. Пацан держал двери, а раввин, закрыв глаза, молился.
4Как вы долго! — воскликнул пацан. — Мы с Аркадием Борисычем уже думали, не случилось ли что. Телефон не звонил ни разу. Тетка Марина с мужем все еще спят, и Аркадий Борисыч беспокоить их не велел…
– Там еще один лифт, — перебил пацана Ильницкий, обессиленно опускаясь на песок в тени от кабины. — Пустой. Если кто и был, ушел народ.
– Значит, можно же куда-то уйти? — обрадовался мальчишка.
– Мы немного воды нашли, — сказал я, избегая ответа.
– Но как же люди ушли, а воду бросили? — с сомнением спросил раввин.
– Черт их знает! — сердито отрезал Ильницкий. — Пейте по глотку, не больше! Эй, постреленок, покрути приемник, вдруг чего поймаешь.
Пацан попил и стал заниматься радио, но на всех волнах был только «белый шум». Иногда что-то потрескивало, один раз громко запищало… Раввин возился с бутылкой.
– Произведено почти четыре года назад, — заметил он вдруг.
– И что из этого следует? — ехидно поинтересовался Ильницкий.
– Просто констатирую.
Тут Ильницкий удивил меня. Потянувшись, он сказал, ни к кому конкретно не обращаясь:
– Я тут роман в журнале читал. Летел народ в самолете и прилетел невесть куда. А вот чем кончилось, не помню… Хреново как-то кончилось, по-моему. Там писатель-то французский сочинил, если бы наш, тогда бы спаслись, нах.
– Это вы к чему?! — подозрительно спросил пацан.
– Это я к тому, что неспроста такое придумано. Народ, наверное, давно думал, что будет, если попадешь в какое-то странное и непонятное ни хрена место. Книжки писал.
И тут снова зазвонил мобильник.
– Да, Нохим, это я. Нет, не приду. Сегодня точно не приду. И кто бы мне сказал, приду ли я завтра… — сказал раввин в трубку, не услышал ответа, потряс мобильник, постучал трубкой о стенку кабинки и, осознав, что связь прервалась, дал отбой, после чего устроился в углу кабинки, закрыл глаза и стал сосредоточенно молиться.
Ильницкий поглядел на него внимательно и зло, отвел взгляд.
– Я вспотел от страха. Мы никуда не можем дозвониться, а вот до нас дозванивается кто ни лень. И после звонка… Я внимательно осмотрел раввина: дышит — грудь вздымается, молится — губы шевелятся. Уф, жив.
– Однако не выключить ли мне мобильник — от греха подальше?
– Однако не выключить ли мне мобильник — от греха подальше?
– Решено. Выключаю.
В этот миг я бросил взгляд на тетку Марину и увидел, что она показывает мне язык. Сморгнул, пригляделся, нет, померещилось: она лежит без движения уже пару часов, или сколько там прошло времени. Хотелось бы думать, что она в обморок откинулась. Но Ильницкий говорит, что она — жмур, а проверять, так ли это, меня не тянет совершенно.
На мгновение мне вдруг представилось, что я тоже умер, что солнце и песок выпили из меня всю жидкость и я лежу теперь, словно мумии в том, втором лифте… И потом кто-нибудь придет, точно так же, как мы с татуированным Славой, и будет трогать нас, обыскивать, а я буду лежать и все чувствовать, не в силах пошевельнуться…
В голове замутилось, я прикрыл глаза, а когда открыл их — было темно, достаточно прохладно, а над головой чернело усыпанное разнокалиберными звездами небо. Вечер. Или ночь…
– Проснулся? — спросил кто-то, услыхав, наверное, как я заворочался. Это был Ильницкий. Он подал мне бутылку с водой, которой уже заметно поубавилось.
– Хлебни спросонья…
– Спасибо, — сказал я, возвращая сосуд. — Что нового?
– Нового? Да вот щас пивка холодненького возьмем, и на футбол.
– Нехорошо шутите, — мертвенным голосом заметил раввин.
– А связи так и нет? — спросил я.
– Нет. Никуда не дозвониться. Да и нам никто больше не звонит, — со злобой сказал Ильницкий. — И радио… Парень крутил-вертел, только шорох стоит. Уснул, так и не поймал ничего. Я на кнопку вызова жал, лифтера опять хотел вызвать — и ведь звенит же! Звенит, падла, где-то! Я уже и на кабину залез, посмотрел, чего там. А там — ни хрена. Куски троса аккуратненько так срезаны, нах, и все. Чума, бля! Вот мне тут Аркадий Борисыч вкручивает про демонов — мол, это их происки. А вокруг, как мы и думали, — ад.
– А где демоны?
– Мало ли… Может, я демон. Может, ты. Может, вон, Борисыч. Или эти вот супруги…
При этих словах я машинально поглядел в угол, где загипсованный Анатолий по-прежнему держал голову тетки Марины на коленях. Внешний вид обоих заметно ухудшился и действительно наводил на мысли о демонах. Муж и жена сильно поусохли и слегка видоизменились, так что мне некстати вспомнились мумии из лифта неподалеку.
И хотя мертвечиной не пахло, я все одно захотел на воздух — поднялся, пока еще плохо ориентируясь в темноте, и тут Ильницкий поймал меня за руку.
– Я с тобой. На пацана не наступи, он поперек двери спит, чтоб не закрылась. Хорошо ему… Не понимает, в какую дрянь мы вляпались…
Мы выбрались на «обочину» кратера, там оказалось посветлее и было не так уж и страшно: пугающая пустыня растворилась во мраке, и стало казаться, что снаружи обычная, только очень темная ночь.
Я расстегнул штаны и постоял, тужась, — ничего не получалось, наверное, организм не хотел расходовать драгоценную жидкость.
– Не ссытся? — понимающе спросил Ильницкий. Я хорошо видел его силуэт, глаза привыкали к темноте. Вот щелкнула зажигалка, осветив на мгновение худое лицо. — Правильно, береги водичку. Мы еще пить ее станем, эту мочу, если дела плохо пойдут. Правда, пить ее вроде как нельзя, в книжках пишут, но что пивши, что не пивши, все равно сдохнешь… А братан мой — пил, им приходилось в Туркменистане. Ладно, я вот что тебе хочу сказать… Слушай сюда.
Он подошел вплотную, так что я чувствовал жар от огонька сигареты и видел, как этот самый огонек отражается в его глазах.
– Слушай сюда, Костян, — повторил он. — Сидеть тут толку никакого нету, согласен? И даже опасно. Все, кто сидел в лифте и рядом с ним, ну ты сам видел, что с ними сделалось…
– Видел, — кивнул я.
– Потому надо валить, нах. Ты мужик вроде толковый, хоть и молодой, с жидом я корешиться не желаю, а жмурам нашим уже ничто не поможет. Зато пацана возьмем обязательно, в случае чего — пригодится.
– Зачем? — не понял я.
– Затем что ни пить, ни жрать у нас нету. А я, как бы тебя это ни удивляло, подыхать не хочу. Много раз мог подохнуть, а не подох. Куча народу хотела, чтоб я подох, а я не подох. Пацана мне жалко, ты не думай, опять же — вдруг выберемся, тогда жив и цел останется…
До меня дошло, и где-то в желудке сразу же распрямилась тошная острая пружина, но я буквально перехватил ее руками у самого горла, потому что рвота — это ненужная потеря жидкости. В пустыне это — смерть.
Ильницкий слышал, как я давлюсь, и даже поддержал за локоть.
– Понял, вижу… А без этого никак, Константин. Не хочешь же ты, как те… Так что пора нам двигать отсюда: ты, я и Андрюха.
Я кивнул, хотя Ильницкий, этого, конечно, видеть не мог. Надо идти. Я очень не хотел умирать, очень не хотел лежать здесь, высохший, твердый, осыпающийся чешуйками мертвой кожи. Я не хотел думать о том, зачем с нами пойдет пацан. В самом деле, здесь ведь он наверняка умрет, он маленький, ему труднее остальных. А так есть шанс…
– Идешь? — спросил Ильницкий. — Если не идешь, лучше молчи, крик не поднимай. Придушу, нах.
– Иду.
– Правильно, Костян. Правильно! — Он похлопал меня по плечу. — Закуришь?
– Не хочу. Жарко, — прохрипел я.
– Теперь слушай дальше, раз мы теперь товарищи. Пока ты валялся в отключке, я по сторонам смотрел. И видал знаешь кого?
– Кого?
– Птиц видал. Птиц, нах. Большие такие летели, черные. Высоко, правда, но это не важно, важно, в какую сторону летели. Я приметил, по кабине по нашей. А птицы летят куда? К воде. Или от воды, но все равно лучше иметь какое-то направление, чем просто по пустыне топать, нах… Согласен?
– Согласен.
– Тогда пошли обратно, тихо будим пацана и валим.
Мы забрали воду и коньяк. Пацана Ильницкий отвел «пописать» и объяснил, что идем, дескать, на разведку. Пацан обрадовался…
Внутри лифта было тихо-тихо, раввин сидел как каменный. И я не рискнул проверить, дышит ли он.
Во всяком случае, когда мы двинулись в ночь, он не сказал ни-че-го.
5Солнце встало в пять утра с небольшим — слава богу, мой «Романсон» исправно тикал. Мы шли бок о бок — я, Ильницкий, пацан.
– Ты в каком классе-то? — спрашивал Ильницкий.
– В шестом.
– Ну и как оно в школе?
– Нормально! Только мама волнуется сейчас, куда я делся… А все как в книжке, правда?! Раз — и очутились в другом мире.
– В другом мире, думаешь? А если это наш мир, Каракумы какие-нибудь?
– Может быть… — вздохнул пацан. — Тогда мы выйдем к нефтяным вышкам или к чабанам каким-нибудь. Вот было бы здорово!
– Что же, может, и выйдем. — Ильницкий оглянулся на меня.
Я молча ковылял, стараясь думать только о том, что это вон там за кустик, сколько до него шагов, нельзя ли его погрызть, пососать… Кустик оказался обычным, нам такие попадались уже несколько раз: несколько уродливо изломанных веточек, торчащих из песка, без листьев, без капельки сока. Недавно я видел жука. Вернее, маленькую многоногую тварь с жесткими крыльями, сложенными на спине, и угрожающе поднятыми игольчатыми лапами, он перебежал мне дорогу и тут же быстро зарылся в песок. Я порадовался, что здесь все-таки кто-то живет и что я так и не снял туфли — мало ли, тяпнет за ногу какая-нибудь ядовитая сволочь?
Ильницкий вкручивал пацану про пустыню — кажется, он в самом деле что-то знал. Сидел, что ли, в Средней Азии? Или строил там что-то? Я так и не мог разобраться в Ильницком: то ли он был из блатных, то ли просто поживший и многое повидавший мужик, то ли закидоны у него были кучерявые и удачно проявились, когда мы застряли в лифте…
Я поймал себя на мысли, что думаю о раввине.
Был ли он жив, когда мы уходили? Понимал ли, что остается один? Догадывался ли, что мы уносим воду?
Но теперь уж что… И я шагал, автоматически отсчитывая десятки и сотни метров, пока мы опять не наткнулись на лифт.
Кабина лежала на боку. Это была старая, очень старая кабина — с деревянной дверцей, которую вошедший сам за собой закрывал. Внутри — два скелета, один в остатках розового шифона, второй — в военной форме. Отогнав пацана в сторону, Ильницкий залез внутрь и через минуту копошения изумленно произнес:
– От же ж, нах! Гляди!
В поднятой руке он держал наган.
– А патронов нет, — сообщил он, покрутив барабан. — И в карманах нет. Зачем он его таскал, нах?!
– Офицер?
– Вертухай… Синие петлицы. Небось со Сталина еще тут валяются с бабой своей.
– Может, просто попутчица, — предположил я.
– Хер там. Торт вон был, коробка валяется… Бутылки из-под шампанского… Эх, хорошо кончил вертухай, нах! С бабой, с тортом и бухаловом.
Выбравшись из кабины, Ильницкий спрыгнул на песок и хотел уже забросить наган подальше, но увидел, как пацан смотрит на оружие горящими глазами, и сунул ему:
– Держи.
– Спасибо, дядь Слава!
Знал бы ты… Ишь, дядь Славой уже заделался. Со мной пацан почти и не разговаривал уже, да и я-то в основном молчал, неинтересно ему со мной было, получается. С Ильницким всяко интереснее.