Бой шел с утра. Вначале еще теплилась надежда на победу. Корпус Фроссара после яростной штыковой занял Вионвиль и пошел к деревушке Флавиньи, охватывая немецкий фланг. Не подвела артиллерия – и газовые снаряды, последнее изобретение академика Николя Карно-старшего. Лапки вверх, таракашки-букашки, кашляйте до посинения! Но генерал Альвенслебен, чтоб ему, пруссаку, сдохнуть, не растерялся – контратаковал, выкинул войска Фроссара из Флавиньи и Вионвиля. Отнял даже Тронвильский лес – и к трем часам дня отбросил французов к окраинам Резонвиля. Корпус Канробера топтался в нерешительности, а кавалерию, брошенную в лобовую атаку, боши угостили своей собственной химией, да так, что дым до сих пор не рассеялся. Не помогли хваленые защитные маски – немецкий «Giftgas» легко проникал через марлевую повязку и тонкий слой шихты. Отвоевались уланы с кирасирами! И лошадок жалко – им по уставу даже маска не полагалась.
Значит, настало время для «шаров».
Моторы ревели. Полковник Карно не утерпел – пробежался вдоль ровного строя машин, спрятанных за рощей. Впереди – чистое поле, хлеб недавно сжат. Прусская конница наверняка решит срезать путь и свернет с шоссе. А если пожалует не конница – пехота, так даже лучше. Чем гуще трава, тем веселее косить!
Широкие гусеницы, клепаный корпус. Орудийные башни ощетинились черными стволами. И стальное сердце – двигатель отца, Механизм Пространства. Ради конспирации полк назвали «транспортным», а боевые машины стали «повозками» – «шарами». Коротко – и без претензий. «Шары», именуемые в штабных бумагах непроизносимым словосочетанием «сухопутный артиллерийский броненосец», хотели бросить в бой в первый же день, у границы. Тут бы и конец истории, потому как «броненосцев» у линии фронта насчитывалось два десятка, не больше. Кадет-молокосос в Сен-Сире знает: новое оружие следует применять внезапно, массированно – и в решающем месте. К счастью, вмешался премьер-министр. У старика Тьера хватило нервов уговорить императора, а тот укротил самых бешеных генералов.
Теперь «шаров» побольше – две сотни. Успели! И, кажется, час настал. Прусская конница – на поле, идет неспешной рысью.
– Задраить люки! – рявкнул Карно-младший, ныряя в нутро машины. – Суб-лейтенант! Время?
– Семнадцать сорок, мой полковник!
Командирский «шар» вздрогнул, заерзал гусеницами. Носовое орудие ударило пристрелочным. Недавние, последние перед войной учения показали, что стрельба сходу не слишком эффективна, но Карно приказал заряжать газовыми. Чтоб и дернуться не успела прусская сволочь. Спасибо, папа, за славное наследство!
За Родину! За Францию!
…Серый дым. Ничего не увидеть, не разглядеть. Лишь слова – еле слышные, словно с края земли.
– Проклятые англичане! Кровь господня в печенку-селезенку… Они напрашиваются!
– Да, господин президент.
– Нечего поддакивать, докладывайте по сути. Где находится эта Фашода?
– На Верхнем Ниле, в Судане, господин президент. Извините, на картах генерального штаба она не обозначена. Старая турецкая крепость, глинобитный сарай. В июле сего, 1898-го года, наш отряд, которым командовал капитан Маршан, занял крепость в ходе преследования бунтовщиков из племени… э-э-э… шиллуков. Англичане сделали запрос о причинах нашего рейда – и, не дожидаясь ответа, двинули из Судана свой полк. После первых столкновений нами были направлены два дирижабля из Конго. Однако у англичан имелись зенитные пулеметы…
– Наши потери?
– Дирижабль, двадцать убитых, семьдесят раненых. В настоящее время англичане перебрасывают в Фашоду десантную дивизию из войск генерала Китченера. Генштаб предлагает…
– Плевать на Генштаб! И на Фашоду вместе с Суданом и Конго. Допрыгались, господа англичане? Вводим в действие план «Лазарь Гош». Время!
– Девять часов двадцать пять минут. Третье ноября 1898 года, господин президент.
– В полдень даем условный сигнал. Вам что-то неясно?
– Господин президент! «Лазарь Гош» предусматривает воздушную бомбардировку Лондона и обстрел урановыми снарядами…
– Знаю! Зато у них урановых снарядов пока нет. А через год – будут. Подготовьте приказ субмаринам – пусть топят все подряд у британских берегов. Нептун своих разберет. Да здравствует Франция!
– …Да здравствует Франция! – шевельнул белыми губами Карно. – Меня предупреждали, что вы штукарь, господин фон Книгге. С подобным номером вам следует выступать в варьете. Аншлаг на неделю обеспечен. Вы хотите сказать, что это – будущее?
– Один из вариантов, – не отводя глаз от гравюры, кивнул Эминент. – Грядущего еще нет, мы сами его определяем. Если вы продолжите свою работу, этот вариант станет реальностью. Рискну предложить вам еще одно редкое словосочетание – «мировая война». Первая мировая, вторая, третья… Хуже всего, что мы станем убивать и гибнуть миллионами во имя такого Будущего, перед которым Ад покажется водами Экса. Показать краешек? Если история пойдет вашим путем, мы породим чудовищ, не людей! Они уже здесь – вмешиваются, следят за нами! Вы – блестящий ум, вы должны понять…
– Я все понял!
Раскатистый звонок, скрип двери. Карно указал охранникам, вбежавшим в кабинет, на невозмутимого гостя:
– Арестуйте этого мсье и отправьте в военное министерство.
Парни кивнули, сделали шаг вперед.
Застыли.
– Жаль! Очень жаль… – Эминент устало мотнул головой, словно у него затекла шея. – В свое время со мной не справился весь Комитет общественного спасения вкупе с гражданином Робеспьером. Отец вам не рассказывал?
Карно метнулся за стол. Ящик с треском отъехал в сторону, пальцы ухватили рукоять пистолета…
– Я был о вас лучшего мнения. Господин Карно! С горечью вынужден сообщить вам, что отныне числю вас среди своих врагов – и отнимаю от вас руку свою!
– Руку? – инженер с трудом сдержал вопль: пистолет раскалился. – Вы что, Богом себя вообразили?
– Нет. Богом вообразили себя вы. Прощайте!
Никто не видел, как гость вышел из особняка.
Сцена третья Тринадцать ударов кинжалом
1
«Ах, дядя Торбен, как прелестно вспоминать прошлое!
Сегодня мы с гере Эрстедом долго хохотали, припоминая, как в бытность студентом я сдавал ему экзамен. Я хорошо отвечал на все вопросы, гере Эрстед радовался этому, и, когда я уже готов был отойти от стола, он остановил меня следующими словами:
– Еще один вопросик! – лицо его просияло ласковой улыбкой. – Что вы знаете об электромагнетизме?
– Даже слова этого не слыхал! – честно ответил я.
– Ну, припомните! Вы на все отвечали так чудесно, должны же вы знать что-нибудь и об электромагнетизме!
Я уверенно покачал головой:
– В вашей «Xимии», гере Эрстед, не сказано об этом ни слова!
– Это правда, – ответил он. – Но я говорил об этом на лекциях!
Тут, разумеется, он прижал меня к стене.
– Я был на всех лекциях, кроме одной, – в те годы я был беззастенчив и нагл, как продавец жареных каштанов. – Вы, верно, как раз тогда и говорили об этом, потому что я ровно ничего не знаю об электромагнетизме.
Эрстед развел руками с отменным добродушием:
– Жаль, молодой человек. Очень жаль! Я хотел выставить вам prae, а теперь выставлю только laud!
Возвращайтесь скорее, дядя Торбен! Будем вспоминать вместе. Или лучше дождитесь меня в Париже. В самом скором времени королевский пенсионер Андерсен приедет к вам. Умоляю, передайте гере Дюма, что я жажду личного знакомства с ним. Его предложение написать пьесу в соавторстве я принял с радостью. Я даже придумал ей название – «Мулат». Там будет выигрышная сцена на балу, и еще одна – на невольничьем рынке.
Как вы думаете, Дюма не обидится на «Мулата»?
Милый дядя Торбен, вы же знаете мой талант обижать всех, не замечая этого…»
С легким сожалением Торвен отложил письмо. Послания Длинного Носа всегда приводили его в веселое расположение духа. Второе письмо, подписанное Эрстедом-старшим, касалось более земных материй. Перечитав указания – к сожалению, запоздалые, – как вести себя при встрече с Карно, дабы снискать расположение последнего, Торвен в сотый раз обратился к размышлениям гере академика.
«Что же избрал Карно в качестве топлива для своего Механизма Пространства? – писал Эрстед. – Должно быть, что-то новое, оригинальное. Пары аммиака? Угольный порошок? По идее, его можно вдувать насосом. Но уголь при сгорании не даст нужной температуры. Фотоген? Впрыскивание фотогена грозит взрывом. Кто рискнет разъезжать на бомбе?
В своих «Размышлениях о движущей силе огня» Карно рассмотрел процессы в идеальном тепловом двигателе. Француз полагал коэффициент полезного действия равным 70–80 % – в максимуме. Увы, идеал недостижим. Польза от самой мощной паровой машины не превышает 13 %. Неужели Карно нашел способ перейти рубеж? Торвен, дорогой мой, вы должны уговорить этого упрямца поделиться своими выкладками.
Я стал плохо спать. Все время снится какая-то дрянь…»
Вздохнув, Торвен встал из-за стола. Дальше шли сетования гере академика на расстройство нервов. А Великий Зануда не хотел снова огорчаться. Его ждало патентное бюро, куда Торвен желал явиться в полном блеске самообладания.
2
– Лебон? – спросил архивариус. – Какой Лебон?
– Филипп Лебон.
– Врач? Инженер? Архитектор?
– Инженер.
– Светильный газ?
– Не знаю. Вполне возможно.
– Не знают они. Ходят, а не знают…
Ворча, старичок убрел в черные глубины патентного бюро – туда, где, должно быть, хранились патенты на сотворение мира, посох Моисея и иерихонскую трубу. Вернулся он не скоро. Торвен успел раз десять чихнуть в его отсутствие. Пыли в патентном бюро было море, если бы моря состояли из этой летучей субстанции.
Все казалось – это не пыль, а пудра, насыпавшаяся за годы с парика архивариуса.
«Почему Карно в разговоре со мной упомянул этого Лебона? А ведь не случайно… Подразумевалось, что я могу знать о Лебоне и понять намек. Как он сказал? „К армии надо обращаться вовремя, тогда тебе обеспечат защиту…“ Кто ты такой, Филипп Лебон?»
– Вот, смотрите…
На стойку шлепнулась пачка ветхих патентов.
– Получение светильного газа, – прочел Зануда вслух, осторожно беря верхний листок. – Посредством сухой перегонки древесины или угля. Филипп Лебон, профессор механики в Школе мостов и дорог.
– 1799-й годик, – мелко, словно рассыпая бисер, захихикал старичок. – Давненько, значит. Треть века минула. А у нас все на месте, в любую секундочку…
Торвен взял следующий патент.
– Термолампа состоит из печи, питаемой углем и подогревающей камеру, где происходит оная сухая перегонка. При помощи трубы можно удалять из камеры выделяющиеся газы и очищать их прежде, чем использовать, в частности, для освещения…
– 6-е вандемьера VIII года Революции. Иначе говоря, осень того же славного 1799-го. К патенту приложена заявка, – архивариус с ловкостью жонглера выхватил бумагу из середины пачки. – На получение свидетельства о дополнительных усовершенствованиях. Вот, извольте видеть: газовая лампа. Состоит из стеклянного колпака, куда по двум трубкам поступает газ и воздух. Имеются особые трубки для удаления сгоревших газов… Мсье желает ознакомиться подробней?
– Нет, мсье не желает.
Ниточек не было. Светильный газ, лампа… Вандемьер, фрюктидор и плювиоз.[55]
Бессмыслица.
– Не знаете, где я могу встретиться с господином Лебоном?
– Мсье торопится? – радости старичка не было предела. Он чирикал, перхал и трясся за стойкой. – Зря, зря. Все там будем. Сядем рядком на небесах, глянем вниз, как славно горят наши патентики. На жизнь, на здоровье, на достаток…
Архивариус вдруг перестал ликовать.
– Мсье интересует кончина мсье Лебона?
– В общих чертах.
– Обстоятельства? Трагические обстоятельства, мсье?
– Ну, если трагические…
Торвену сделалось неприятно. Старичок разглядывал его, как товар в лавке. Прикидывал цену, готовился к торгу, хотел не прогадать. Главное же, чувствовалось, что в этом торге архивариус – не новичок. Так опытный игрок ведет партию по накатанной, многажды хоженной дорожке.
Рассчитывая отвлечься, он взял очередную бумагу.
– 7-е фрюктидора IX года. Свидетельство о дополнительных усовершенствованиях. «Двигатели, аналогичные паровым машинам, приводимые в движение постоянными газами». Взрыв «воспламеняющегося воздуха» происходит в цилиндре под воздействием электрической искры…
Не веря глазам, Торвен прикипел взглядом к свидетельству. Нет, зрение не обманывало. Филипп Лебон зарегистрировал патент на поршневой газовый двигатель. Два компрессора, камера смешения; система электрозажигания… Скверный механик, Зануда тем не менее ясно видел, что он держит в руках. Жалкий, желтый, рыхлый огрызок от неудачливого гения. «Приветствую павшее величество!» – захотелось сказать ему, словно Торвен стоял рядом с утратившим трон, отрекшимся, готовящимся к казни монархом.
«Так вот что имел в виду Карно!..»
– Несчастный человек, мсье. Конечно, я помню его, нашего дорогого профессора Лебона! Вообще-то он – Лебон де Гамберсэн, но в те кровавые дни за приставку «де» платили головой. Мадам Гильотина не разбирала, принц ты или инженер!
– Его казнили?
– Что вы, мсье! С ним все вышло гораздо хуже…
Не понимая, что может быть хуже гильотины, Торвен молча смотрел на старичка. Тот платил ему ответным вниманием, сморкаясь и утирая глаза платочком. Слезы течь не хотели, архивариус тер изо всех сил, и наконец добился результата.
Одинокая и скупая, как ростовщик, слеза покатилась по щеке.
– Если мсье хочет узнать ужасную, леденящую душу историю, пусть обождет десять минут. Короткий день, мы скоро закрываемся. Рядом есть кабачок – «Крит», славное местечко. Скромный ужин, бутылочка винца, и мсье получит настоящее удовольствие.
– Отчего бы вам не рассказать мне историю прямо сейчас?
Торвен демонстративно потянулся за кошельком.
– Нет-нет! – рискуя рассыпаться в прах, старичок замахал руками на глупого мсье. – Я не буду рассказывать! Я буду кушать ужин! Рассказывать будет папаша Бюжо, кабатчик. Он все знает, мсье, он все подаст в лучшем виде…
3
– Бюжо! Накрой нам стол, Бюжо!
– В долг больше не дам! – отрезал кабатчик.
– Какой долг? Я привел клиента!
«Крит» был знаком Торвену. Сюда он заглядывал с капитаном Гарибальди; здесь познакомился со вспыльчивым Огюстом Шевалье. Заведение средней руки, тихое и неприметное. Сейчас кабачок пустовал – архивариус, торопясь не упустить добычу, закрыл патентное бюро раньше обычного. Часа через полтора в «Крит» нагрянут студенты, лавочники, шлюхи; проснется безногий инвалид, мирно дремлющий в углу, затянет «Старого капрала»…
– Так я накрываю, мсье?
Кабатчик испытующе пялился на Торвена. На клиента, которого привели. Лицо папаши Бюжо выражало противоречивые чувства. С одной стороны, на нем читалась законная радость: стол означал прибыль. С другой же стороны… Нет, сравнение, при всей его абсурдности, попадало в точку. Кабатчик напоминал актера, которого в разгар попойки стали уговаривать прочитать монолог из «Мнимого больного». Что вам стоит, сто раз читали, валяйте в сто первый…
– Я ничего не слышал о газовом двигателе Лебона, – сказал Торвен, ожидая, пока объявится ужин (вернее, поздний обед). – Им что, никто не заинтересовался?
Старичок ухватил бутыль анжуйского – первую ласточку его весны. Ловко разлил по стаканам: Торвену – на донышко, себе – до краев. Архивариус был похож на призрак, явившийся из глубин прошлого века: кафтан с косыми фалдами, гетры, панталоны в обтяжку… Сверчок, стрекочущий на груде патентов, он возбужденно раздувал ноздри, принюхиваясь к аромату вина.
– Бюрократы, мсье! Чинуши! О, как мы обрадовались, когда Наполеон взял на себя ответственность за Францию… Мы же не знали, что это такое – свора императорских чиновников! Бедняга Лебон носился со своим двигателем, как бесприданница – с девственностью. Норовил всучить всем и каждому. В ответ его травили, гнали с работы, мешали исследованиям. Нищета, мсье! Когда б вы знали, до чего она противна, кислая старуха – нищета…
Стол мало-помалу заполнялся. Устрицы, копченые колбаски, обжаренные на решетке; утиная грудка под ягодным соусом, ломти сыра… Чувствовалось, что не будь рядом со старичком Торвена, архивариус довольствовался бы куском хлеба с холодной говядиной.
– По второй, мсье? За несчастного профессора Лебона! Все, чего он добился, – краткий триумф в отеле «Сеньеле». Ему позволили разместить там десятка три газовых рожков. Я видел эту красоту своими глазами! Рай, мсье! – истинный парадиз. На смертном одре я вспомню, как сверкала зелень сада в свете фонарей – и отойду с миром…
Отходить архивариус не спешил. Напротив, допив второй стаканчик, он вцепился здоровыми, молодыми зубами в колбаску и живо расправился с ней. Следом настал черед утки. Папаша Бюжо, любуясь пиршеством, маялся за стойкой – ни дать ни взять, премьер-тенор, ожидающий в кулисах: когда же его вызовут на сцену?
Честно говоря, Торвен ничего не понимал.
– И тогда Лебон обратился в военное министерство? – попытался он натолкнуть старичка на нужную тему. – Я прав?
– Мсье – провидец! Оракул! Кумская сивилла! Конечно же, куда идти отверженному в Париже, если не в военное министерство? Но замечу, – старичок понизил голос до зловещего шепота, – что господин Лебон оказался умнее, чем о нем думали. Он пошел к военным не с чертежами двигателя. О, он нес им подлинную изюминку! Нес – и не донес. Бюжо! Мы ждем вашего рассказа…
Унылый, кабатчик подсел к ним за стол.
– Он заставляет меня по сто раз повторять эту историю, – пожаловался паша Бюжо, – как злобный арабский Шахерер. Водит и водит, а я чеши, значит, языком…