Казалось, скованное морозом пустынное предместье полностью обезлюдело. За окнами фиакра мелькали зловещие тени. Слабый свет фонаря выхватывал из мрака то высокую стену, то покосившуюся ограду, то непонятное нагромождение каких-то конструкций. Николя припомнил, что в этой части города, кажется, преобладали монастыри и дома призрения. Но так как толком что-нибудь разглядеть возможности не представлялось, приходилось полагаться на силу воображения. Вскоре по обеим сторонам дороги потянулись заброшенные пустыри, заросшие колючими кустами и стелющимися плетями ежевики; заледеневшие на морозе, они позвякивали от ветра. Кое-где торчали заборы, окружавшие сады, огороды и мрачные строения. Вокруг не было ни души. Затрепетавшая за окошком со стороны Николя ночная птица яростно клюнула в стекло и исчезла. Вспомнив о предчувствии Ноблекура, он обернулся к Бурдо и заметил, что его помощнику тоже не по себе.
Возле кладбища Сент-Катрин экипаж остановил посланец Сортирноса. Таверна, куда они держали путь, находилась в нескольких шагах, на улице Сандрие. Агент указал на обветшавший, слабо освещенный дом на обочине дороги. Когда они подошли поближе, из-за тележки, брошенной возле поленницы, Николя окликнул знакомый голос.
— Ну наконец-то! — прошептал Сортирнос. — Я уже замерз, ожидая вас. В сосульку превратился. Оба кума, старый солдат по имени Брикар и его сообщник Рапас, бывший мясник, сидят за угловым столиком, справа от входа. Но будьте осторожны, место это нехорошее.
Николя распрямился, стараясь придать себе вид, соответствовавший его положению.
— Караул предупрежден и вот-вот явится. Поэтому не высовывайся. Я не хочу, чтобы тебя заметили. Пожалуй, лучше давай уходи отсюда.
Нахлобучив шляпу, Бурдо, изображавший хромого, взял под руку Николя.
— Не отходите от меня и старайтесь прятать лицо. Избегайте, чтобы на вас падал свет.
Сыщики вошли в таверну. В скудно обставленном зале царил полумрак. Балки на потолке почернели от дыма. На неровном полу, точнее, на утоптанной земле стояла дюжина деревянных столов, окруженных грубо сколоченными скамьями. На столах стояли дурно пахнущие сальные свечи, производившие больше копоти, чем света. Немногочисленные посетители непривлекательного заведения насчитывали несколько нищих и старьевщиков вместе с парочкой шлюх, из тех, что подбирали клиентов на заставах. Женщины, подобрав юбки, грелись возле очага. Хозяин заведения колол сахар и время от времени длинной ложкой помешивал что-то в большом котле, висевшем над огнем. Судя по ароматам, исходившим из котла, там кипела смесь из не слишком свежих мясных обрезков, приправленных кореньями. Один из оборванцев подошел к хозяину и, заплатив свою лепту, получил полную миску варева и ломоть черного хлеба с отрубями. Перед увлеченными беседой Рапасом и Брикаром выстроилось несколько пустых кувшинов. Пошатываясь, Бурдо увел Николя в темный угол по левую сторону от камина. Место оказалось крайне удачным: с него был виден весь зал, включая вход, а также двери, ведущие на задний двор. Стукнув кулаком по столу, инспектор хриплым голосом подозвал трактирщика, и тот немедленно подошел к ним принять заказ. Инспектор велел принести им две миски супа и стакан водки. Положив на стол трубку, Бурдо смачно сплюнул на пол.
— Сударь, — зашептал он, обращаясь к Николя, — водка пьется залпом, откинув назад голову. Хлеб крошится в суп. Ложку держат всей ладонью. Склонитесь над миской и хлебайте, производя как можно больше звуков. Когда тарелка опустеет, ее следует облизать. И не забывайте об осторожности. Как бы вы ни нарядились, всегда может найтись проницательный взгляд, способный разгадать ваш маскарад. А теперь приступим к еде!
И, сделав страшные глаза, инспектор подмигнул молодому человеку.
Николя с тревогой смотрел на принесенное варево. Впоследствии он не раз вспоминал, как в один день ему довелось вознестись на высоты кулинарного Олимпа и скатиться до жалкой похлебки нищего. Бурдо ободряюще взглянул на своего молодого товарища. Следуя его совету, Николя низко склонился над грязной столешницей. Накрошенный в миску хлеб размокал медленно. На поверхность похлебки всплыли несколько соломинок. Уже от первой ложки Николя стало дурно. Чтобы подавить тошноту, он сделал глоток водки и чуть не задохнулся. Казалось, огненная жидкость опалила ему все легкие. По сравнению с этим пойлом «укрепительное» папаши Мари, привратника в Шатле, могло считаться божественным нектаром. Тогда Николя решил сделать по-другому. Собрав всю силу воли, он схватил миску обеими руками, поднес ко рту, залпом осушил ее отвратительное содержимое и немедленно опрокинул в себя остатки водки. Глядя на его мучения, Бурдо с трудом сдерживал смех. Сам он избрал гораздо более иезуитский способ. Сопровождая каждую поднесенную ко рту ложку жутким приступом кашля, он в результате либо выплевывал, либо выплескивал ее содержимое на пол. В конце концов веселое расположение духа инспектора передалось Николя. Он успокоился, огненная жидкость согрела тело. Неожиданно он вспомнил о том, что до сих пор он совершенно не интересовался личностью инспектора, и их отношения, какими бы дружескими и доверительными они ни были, никогда не выходили за рамки службы. Он никогда не спрашивал Бурдо ни о его прошлом, ни о том, как он оказался в полиции, ни о его семье. Бурдо никогда ничего не просил у него, не пытался извлечь выгоды из его расположения. Неожиданно любопытство Николя стало таким острым, что он решил воспользоваться моментом и наверстать упущенное. Тем более что Рапас с Брикаром уходить пока не собирались, и сыщикам ничего не оставалось, как издали наблюдать за ними.
— Бурдо, — тихо спросил Николя, — вы никогда не говорили мне, что привело вас на службу в полицию.
Инспектор помолчал и с нескрываемым удивлением посмотрел на Николя.
— Разумеется, сударь, ведь вы меня никогда об этом не спрашивали.
Вновь возникла пауза, во время которой Николя лихорадочно соображал, как попытаться вновь задать ему этот вопрос.
— Ваши родители еще живы?
— Оба умерли, один за другим. Лет двадцать назад.
— Чем занимался ваш отец?
Он почувствовал, как Бурдо постепенно успокаивается.
— Отец служил на королевской псарне, под его началом находилась свора, с которой король охотился на кабана. Насколько я помню, он очень гордился своей должностью. Пока не случилось беды, он был счастлив.
— Беды?
— Когда он кинулся на помощь любимой собаке короля, загнанный кабан пропорол ему ногу. Началась гангрена, и ногу пришлось отрезать. Его мужества никто не оценил, напротив, его упрекали, что он не спас собаку и ее порвал зверь… Искалеченный, он вернулся к себе в деревню без пенсии и без пособия. Отлученный от охоты, составлявшей смысл его жизни, разлученный со своим обожаемым королем, он стал хиреть. Я видел, как он умирал от тоски. Он не мог себе простить, что не спас собаку. Король рассердился на него и ни словом, ни жестом не ободрил раненого человека. Такова благодарность вышестоящих…
— Король не знал.
— Так всегда говорят. Ах, если бы король только знал… Николя, мы служим правосудию и обязаны подчиняться королю, но как гражданин я вправе иметь свое собственное мнение. Король такой же человек, как и все остальные, со своими недостатками и капризами. В молодости отца потрясло желание короля убивать. Лет сорок назад, когда он только начинал свою службу, он стал свидетелем довольно примечательной сцены. Хотя тот случай и не делал чести его божеству, отец почему-то охотно о нем рассказывал… Королю в ту пору исполнилось тринадцать или четырнадцать лет, и ему очень нравилась белая лань, которую он выкармливал, когда та была совсем маленькой. Лань привыкла к нему, привязалась и даже ела у него из рук. И вдруг он захотел убить ее. Он приказал доставить ее к нему в парк замка Ла Мюэт. Когда животное привели, он велел отвести его подальше, выстрелил и ранил его. Несчастная лань, обезумев от боли, бросилась к королю, ища у него защиты, но он приказал оттащить ее и убил.
Холодная ярость в голосе Бурдо поразила Николя.
— Чувствуя, что конец его близок, — продолжал инспектор, — отец, который никогда ни у кого ничего не просил, решился обратиться с просьбой о помощи к монсеньеру герцогу де Пантьевр, главному егерю Франции[50] и самому честному человеку в королевстве. Незадолго до смерти отец отправил меня в Париж, в коллеж Людовика Великого. Окончив коллеж, я решил изучать право. Сумма, полученная после продажи домика родителей и щедро дополненная герцогом Пантьевром, позволила мне купить должность инспектора и королевского советника. Таким образом, ущерб, нанесенный одним Бурбоном, был возмещен другим Бурбоном. А вы, сударь, как объясните вашу чудесную карьеру?..
Николя уловил в его голосе иронию.
Николя уловил в его голосе иронию.
— Как вам удалось настолько завоевать доверие Сартина, что он дает вам специальное письмо, на основании которого вы действуете от его имени, и права ваши превышают права полицейского комиссара? Не обижайтесь на мое любопытство. Но раз вы удостоили меня расспросами, позвольте мне также быть с вами откровенным.
Николя попался в свою же ловушку, однако не жалел об этом. Он ценил доверие Бурдо и чувствовал, что этот разговор еще больше сблизит их. Теперь он видел перед собой другого Бурдо, более утонченного и серьезного.
— Тут нет никакой тайны, и моя история не слишком отличается от вашей, — ответил он. — Подкинутый ребенок, без родителей, без состояния. Сартину меня рекомендовал мой крестный, маркиз де Ранрей. А затем все произошло само собой, по воле начальника полиции и без моего участия. Кроме, быть может, моего стремления как можно лучше выполнять данные мне поручения.
Бурдо улыбнулся.
— Вот вы и становитесь философом — ставите вопросы, но не даете ответа. Я не сомневаюсь в вашей искренности. Но, полагаю, вы догадываетесь, что ваше положение вызывает удивление, о нем судачат в Шатле, а некоторые даже задают вопросы. Вас считают членом масонской ложи.
— Даже так… Но почему?
— Я думал, вы знаете, что Сартин является членом ложи Искусств Сент-Маргерит.
— Нет, не знаю. Я очень далек от всех этих вещей.
Простой, добродушный человек, каковым Николя считал Бурдо, предстал перед ним в совершенно ином свете. А он-то думал, что хорошо изучил своего помощника… Николя остро осознал несоответствие своего положения. После возвращения из Бретани он перестал управлять событиями. Не почувствовал, как его отношения с инспектором перешли на иной уровень. Принял эти перемены без лишних размышлений, но не без удовольствия. Раньше он опасался и даже был убежден, что начальник полиции использует его как инструмент. Сейчас его двусмысленное положение вроде бы осталось в прошлом, и он, похоже, заслужил доверие своего начальника. Но мог ли он столь стремительно перейти от роли инструмента к роли конфидента? Он предпочел не задаваться этим вопросом, полностью посвятив себя службе. Тем не менее он прекрасно отдавал себе отчет, что Бурдо не был простым служакой. Восприняв начинающего сыщика в качестве, так сказать, своего начальника, он проявил подлинное великодушие, встречающееся исключительно редко. Инспектор, опытный полицейский, в сущности, терпел его, добровольно отступал на второй план и соглашался исполнять его приказания. А он, неожиданно угодив почти на самый верх служебной иерархии, не выказал ни такта, ни необходимой деликатности. Николя немедленно отругал себя за невнимательность. Он сообразил, что вместо привычного обращения к нему по имени, Бурдо стал употреблять почтительное «сударь», более уместное при их нынешней субординации. Что ж, он постарается не забыть урок, преподнесенный ему Бурдо. Убежденный, что инспектор по-прежнему испытывает к нему искреннюю привязанность, он пообещал себе быть внимательным и как можно чаще доказывать помощнику глубокое уважение, которое он всегда питал к нему. Ведь он сам попросил у Сартина дать Бурдо ему в помощники.
Глухо выругавшись, Бурдо толкнул локтем Николя, призывая молодого человека обратить внимание на происходящее в зале. Подняв голову, Николя увидел, как оба подозреваемых, опорожнив последний стакан, встали и вышли из кабака. Инспектор шепотом велел Николя медленно сосчитать до тридцати. После такой паузы можно уходить, не вызывая подозрений и не рискуя столкнуться нос к носу с объектом слежки. Агент, выступивший в роли связного Сортирноса, получил от Бурдо приказ незаметно последить за обоими проходимцами, когда они выйдут из таверны. Поэтому сейчас Бурдо надеялся, что даже если они упустят подозреваемых, опытный агент прочно сядет им на хвост. Окинув критическим взором Николя, он посоветовал ему притвориться пьяным. Пошатываясь, они встали и, поддерживая друг друга и натыкаясь на столы, вышли на улицу.
Пока сыщики сидели в таверне, прошел снег, и на белой поверхности четко виднелись следы башмаков, сопровождаемые следом от деревяшки. Мороз, пробиравший до костей, сохранял след, и друзьям оставалось только не потерять из виду темнеющие на снегу отпечатки. В нескольких сотнях шагов от таверны открывался тупик, узкая тропинка, протоптанная между двумя рядами высоких вязанок хвороста, выставленных вместо изгороди. Видневшаяся в конце тупика деревянная калитка под небольшим двускатным навесом преграждала вход на обнесенный забором участок. Над забором виднелась крыша большого сарая, напоминавшего склад или амбар. Кругом стояла мертвая тишина. Инспектор шепнул на ухо Николя, что если в сарае есть второй выход, они рискуют потерять своих клиентов. Но так как караульный отряд еще не прибыл, придется действовать самим, и притом немедленно. Николя кивнул в знак согласия. Бурдо толкнул калитку, и она со скрипом отворилась. В кромешной тьме они ступили во двор. В ту же минуту Николя почувствовал, как на голову ему накинули мешок из грубой ткани, а в бок уперся острый кончик ножа. Рядом он услышал глухой звук рухнувшего тела. Затем раздался голос:
— Черт побери, этот оборванец свое получил. Знатная штука дубинка со свинчаткой! Ладно, жмуриком займемся потом. А сейчас давай потолкуем с его приятелем, выясним, каким ветром их сюда занесло.
Николя связали руки и подтолкнули вперед. Мешок, затянутый на шее, затруднял дыхание. Сделав несколько шагов, он понял, что вошел в дом. Раздался звук высекаемой искры, и сквозь ткань замерцал огонек. Его усадили на табурет и сдернули с головы мешок. Факел, вставленный в железное кольцо, вделанное в каменную стену, освещал амбар, заваленный всевозможным старьем. Среди груды старой мебели стоял кабриолет Семакгюса. Несмотря на свое незавидное положение, Николя обрадовался: значит, он шел по правильному пути и еще на шаг приблизился к разгадке расследуемого им преступления.
Следующая его мысль относилась к Бурдо: «Неужели инспектор убит?» Значит, скоро он последует за ним. Надо исхитриться и найти способ оставить какое-нибудь послание, записочку, знак, указание. Но как это сделать?
Перед молодым человеком появился вооруженный кинжалом субъект среднего роста, с редкими всклокоченными полосами и разными глазами, напомнившими ему о шустром проходимце, стянувшем у него часы, когда он первый раз приехал в Париж. На лице разбойника, испещренном следами от оспы, играла нехорошая улыбка. Второй тип, должно быть, стоял сзади, поэтому Николя его не видел.
— Держи его на мушке, — произнес всклокоченный, — осторожность нам не помешает. Итак, сударь мой, мы шпионили. Мы любим совать нос в чужие дела? Ну-ка посмотрим, что ты от нас прячешь.
Он принялся методично обыскивать Николя. Молодой человек похвалил себя за предусмотрительность: все личные вещи он оставил в Шатле. Он надеялся, что маленький пистолет, спрятанный во внутреннем кармане старого редингота, останется незамеченным, но всклокоченный с радостным криком извлек его на свет.
— О, а это еще что за штука? Посмотри-ка, что я нашел у него в кармане.
И он так резко приставил дуло пистолета ко рту Николя, что рассек ему губу. Сыщик решил поторговаться.
— Сударь, — начал он и тут же сообразил, что вежливое обращение выдало его.
Закашлявшись, он сбивчиво продолжил:
— Понимаете, мы тут с другом, мы искали дом господина Шовеля. Не могли бы вы мне указать его, ежели он находится поблизости?
— О чем ты, черт тебя побери, нам поешь? Как считаешь, Брикар, может у него от страха крыша съехать? О, ты только посмотри, какие у него чистые и нежные руки! Что-то они совсем не соответствуют его рванине. А ты, случаем, не шпик? Точно, переодетый шпик! Вот уж действительно повезло!
Николя вздрогнул. Бандиты не считали нужным скрывать свои имена. Имея дело с закоренелыми преступниками, Николя понял, что это был дурной знак.
Подошел второй бандит, постарше, с густыми седыми усами. Правая нога его заканчивалась деревяшкой. Одетый в причудливую смесь истрепанного военного обмундирования и гражданских лохмотьев, он опирался на увесистую дубинку, а в руке держал пистолет. Обнюхав Николя, он возмущенно воскликнул:
— Да от красавчика разит духами! Ну что, щеголек, плохи твои дела, придется тебе рассказать нам все, что тебе известно. Подколи его, Рапас.
— Ничего, он у меня заговорит. Я знаю, как заставить его расколоться.
И он ткнул Николя ножом в бок, попав в только что затянувшуюся рану. Не удержавшись, молодой человек вскрикнул от боли.
— Ага, колется! Ну давай, говори! Говори, или я тебя снова подколю…
Рапас приготовился вновь пырнуть его ножом, как вдруг раздался глухой стук. От сильного удара амбарная дверь слетела с петель и грохнулась на землю. Голос Бурдо прокричал: