Андрей купил Луке велосипед и отправился к Надьке. Без звонка. Как ни в чем не бывало. Как будто они расстались вчера.
Надька открыла дверь, спокойная, загорелая. Смотрела на Андрея с умеренным интересом, как на почтальона.
— Привет, — сказал Андрей. — Ты где загорала?
— В Египте.
— С Нэлей?
— Нет. Не с Нэлей.
— С Борисом?
— При чем тут Борис? — не поняла Надька.
— При том, что он все время здесь ошивается.
— Нет. Это не Борис.
— А кто?
— Губернатор Шубин. Знаешь такого?
— Естественно…
Андрей лично знал губернатора Шубина. Его деньги лежали в их банке.
— Это твой любовник?
— Нет. Это мой жених. Я выхожу за него замуж.
— Когда?
— Я жду из Германии копию о разводе.
Андрей испытующе смотрел на Надьку.
— Врешь. Это невозможно.
— Почему же? — спокойно возразила Надька. — Я свободная женщина с двумя детьми. Я хочу, чтобы у меня был муж, а у детей — отец. Я не имею на это права?
— Имеешь, конечно. Я могу войти?
— Не надо. Там Таня убирается.
— А Лука дома?
— У него английский.
— Ну, пока…
Андрей поставил велосипед и пошел вниз по лестнице.
«Сволочь, — думал Андрей. — Сука. Денег ей мало…»
Всю ночь Андрей не спал. Ворочался.
С одной стороны, пора было как-то разрубить этот узел. Надька разрубила. Баба с воза — кобыле легче.
С другой стороны, он имел над ней полную и неограниченную власть. Он был уверен: все так и будет продолжаться. И что же? Вместо него Шубин. И значит, она каждый день ложится с ним в постель. В квартире Андрея, купленной на его деньги. Рядом с сыном Андрея, рожденным для него лично. С женщиной Андрея… Да что же это такое? Что они говорят друг другу, какие слова: «Вместе? Навсегда?»
А почему бы и нет? Надька умная и красивая. Она может составить честь любому мужчине, включая губернатора и даже президента. Андрей ее проворонил, а губернатор разглядел и оценил.
А вдруг она врет? Нет никакого губернатора. Просто мучает.
Утром Андрей встал с тяжелой головой и, вместо того чтобы ехать на работу, отправился к Надькиному дому. Он поставил машину так, чтобы видеть подъезд, и стал ждать. Ожидание длилось час.
В одиннадцать утра из подъезда вышел Иван Шубин. Он был загорелый, подтянутый, в черном кашемировом пальто с красным шарфом. К нему тут же подкатила черная машина.
«Значит, правда…» — понял Андрей.
Он достал мобильный телефон. Набрал Надьку.
— Спустись, пожалуйста…
— А ты где? — спросила Надька.
— У подъезда.
— Можешь подняться, — разрешила она.
— Не могу.
— Почему?
— Потому что не хочу.
Ему было противно входить в дом, где пахло «воровством».
Надька накинула шубу. Спустилась к Андрею. Села в его машину.
— Учти. Ребенка я не отдам, — объявил Андрей.
— А это не твой ребенок, — просто сказала она.
— Мой. Хныкин Лука Андреевич.
Все повторялось с точностью до наоборот. И Надька была другая. У нее — другие глаза. Она иначе смотрела. Это надо было как-то переломить.
— Ладно, — сказал Андрей. — Ты меня дожала. Я разведусь.
— Это твое дело.
— Мое. Но ты сегодня же должна выгнать этого.
— Нет. Сначала разведись.
— Ну что за торговля, Надя… Мы же не на базаре… Ты что, не веришь?
— Не верю.
Надька спокойно и бесстрашно смотрела на Андрея. Она ничего не хотела и ничего не боялась.
Прежняя Надька — нервная и напряженная, как бездомная собака, забежавшая на чужой двор. Новая Надька — как собака на выставке, при хозяине и при всех медалях. Уверенно взирает свысока.
Надька посмотрела на часы и вышла из машины. У нее были дела более важные, чем Андрей. А еще совсем недавно Андрей был важнее всех дел.
Андрей высунулся из машины и заорал:
— Но ведь ты сегодня ляжешь с ним в постель! Я этого не вынесу!
— Вынесешь, — спокойно сказала Надька. — Ничего с тобой не случится.
Андрей стал искать виноватых и нашел очень быстро. Светлана. Она держала его за горло своей порядочностью.
— Нам надо поговорить, — сказал Андрей, входя в ее кабинет.
— Может быть, поговорим дома? — предложила Светлана.
— Нет. Мне здесь легче.
Светлана посмотрела на часы. Двенадцать часов. Полдень.
— Я слушаю. — Светлана сложила руки на столе. Как школьница.
Андрей молчал. Медлил выпустить слова-пули. Все-таки он не убийца.
За двадцать лет совместной жизни Светлана научилась чувствовать своего мужа как себя. Считывала его мысли и состояния.
— Ты хочешь развестись? — спросила Светлана.
— Да.
— А что произошло?
— То, что я ее люблю.
— Это было и раньше. Что-то новое?
— У нее другой. Она нашла себе другого.
— И кто же он?
— Губернатор Шубин.
— А… Иван Савельевич. Богатый человек.
Светлана смотрела в стол. Семилетняя война была проиграна. И кому? Светлана недооценила противника.
— Ты думаешь, она бросит Шубина и уйдет к тебе?
— Да. Если я стану свободен, она уйдет ко мне.
— Она не бросит губернатора. Так что будь готов к длинному марафону.
— Ее марафон продолжался семь лет. Если понадобится, я буду терпеть.
— Терпи, только не спейся.
Светлана встала, давая понять, что разговор окончен. Не прошло и трех минут, как жизнь рухнула. Ей хотелось обхватить голову и зарыдать, закричать, выплеснуть из себя волну страданий. Но плакать при Андрее она не будет. Андрей — человек Надьки, и значит — часть Надьки. А от того, что называется «Надька», даже частично, хотелось держаться подальше.
— У меня дела, — сухо сказала Светлана, как будто Андрей был просто клиент банка.
— А ты… ты будешь меня ждать? — по-детски спросил Андрей.
— Как карта ляжет. Искать не побегу, но и запрещать себе не буду. Знаешь, что такое верность? Умение себе запрещать.
Они пересеклись глазами. Глаза у Андрея были больные и тревожные, как у взбесившейся собаки. Ей стало его жалко, но она скрыла жалость к нему по той же причине, что и жалость к себе.
* * *Андрей ушел из дома и снял квартиру. Теперь он ждал, когда Надька выгонит губернатора. Но Надька не торопилась.
Губернатор был ее ВСЕ. Он любил ее и не мызгал. Просто любил, и все. На любую просьбу отвечал: «Ну конечно, Наденька…» У любящих легко просить, потому что просьбы им в радость.
То, что другим в Надьке не нравилось: алчность, наглость, неразборчивость в средствах, — Иван Шубин воспринимал как творчество и бесстрашие. Надька не боится жизни, пробует ее на зуб. И выигрывает в конце концов.
Женщины, как правило, консервативны, идут по накатанной дороге, всего боятся. А Надька — редкий зверь, пусть даже хищный.
Губернатор — благородный человек. Хоть и политик. А когда рядом живет человеческое благородство, то и самой хочется быть на уровне. Хочется соответствовать. Новое бытие определяло новое сознание.
Движимая новым сознанием, Надька объявила Ивану:
— Я должна деньги. Я хочу отдать долг.
— Правильно, — одобрил Иван. — Деньги смывают обиды.
Надька позвонила жене Рубинчика. Трубку взял Лева. Значит, он был в Москве.
— Привет, — поздоровалась Надька. — Я хочу отдать тебе долг.
Рубинчик молчал, как подавился. А может, он действительно подавился такой новостью.
— Ты удивлен? — спросила Надька.
— Нисколько. Я был уверен, что ты отдашь, — бодрым голосом отозвался Рубинчик.
— Почему это? — не поверила Надька.
— Потому что ты хорошая девочка из хорошей семьи.
Надька задумалась: действительно ее семья была хорошей. Дедушка и бабушка — советская интеллигенция, наивная и доверчивая, которую дурили семьдесят лет. А они верили, как дети, и жили с верой. И как выяснилось, верить в миф — лучше, чем не верить ни во что.
Мать — человек талантливый и трудовой. Отец гуляет по Нидерландам, да и Бог с ним. Она его не знает, так ведь и он не знает свою дочь. Он сам себе подписал обходной лист.
— Ладно, — сказала Надька. — Запиши факс…
Лева прислал по факсу реквизиты своего банка.
Иван Савельевич перевел деньги со своего счета на его счет.
Денежной операцией занималась Светлана.
Все сплелось и связалось в один узел. И даже странно, что такой просторный мир оказался таким тесным.
Возвращать долг Андрею Надька не спешила. Еще неизвестно, кто кому должен…
Надька звонила Нэле.
— Он любит меня, несмотря ни на что. Более то-го — зная все, — проникновенно говорила она.
— Просто он любит ТЕБЯ, — уточняла Нэля.
И это правда. Иван Шубин поднимался по лестнице через ступеньку. Взлетал. В глазах зажглись лампочки. Он был счастлив. И даже перестал ненавидеть своего соперника. Он даже стал его понимать. Власть так желанна. Власть — самый мощный наркотик. Кто познал — уже не соскочит.
Любовь губернатора действовала на Надьку расслабляюще. Могла сидеть и часами смотреть, как качается дерево на ветру. И ни за какие деньги не согласилась бы вернуться в прежнее состояние охоты, когда напряжен каждый мускул.
Следующий звонок был Нине.
— Он любит меня, несмотря ни на что… — начинала Надька старую песню о главном.
— Как он не убоялся с тобой связаться? — удивлялась Нина. — Он же взрослый и умный.
— Вот поэтому.
— Связаться с тобой — это все равно что кататься на американских горках: вверх, вниз — и все по вертикали, — не унималась Нина.
— Значит, не накатался…
Жена Ивана была порядочной и пресной, как еврейская маца. А Надька — фейерверк в ночном небе. Нельзя предугадать, как брызнет, куда полетит.
Губернатор был ее ВСЕ. Но и Андрей был ее ВСЕ. Семилетняя любовь, как тяжелый поезд, не могла остановиться сразу. Слишком длинный тормозной путь.
К любви подмешивалось торжество победы над Светланой. И это тоже было жалко бросить.
Надька колебалась до тех пор, пока ее не затошнило. Сначала она думала, что ее тошнит на нервной почве. А потом поняла, что почва иная. Она забеременела.
— У меня будет ребенок, — сказала Надька Андрею.
— Очень хорошо, — отозвался Андрей. — У нас будет двое детей.
— Трое, — поправила Надька.
О Маше почему-то все забывали.
* * *После переговоров с Надькой Андрей держал путь в съемную квартиру, чтобы мыслить и страдать.
Холодильник был пуст. Рестораны отвращали обилием ненужных людей. Хотелось домашней горячей еды и самоуглубленности.
Однажды Андрей обнаружил, что стоит перед дверью собственной квартиры. Он, видимо, задумался и не заметил, как зарулил к дому. Сработала долголетняя привычка.
Андрей достал ключ и отворил дверь.
Светлана повела себя спокойно, как будто ничего не произошло. Как будто Андрей вернулся с работы.
Она отослала его мыть руки. Он мыл. Потом сел за стол. Светлана подала ему горячий борщ с куском мяса, розового от свеклы.
После обеда Андрей уселся перед телевизором. И заснул, как старик. Он устал.
Светлана подошла и сказала:
— Ложись в кровать.
Андрей добрался до кровати. Разделся. Засыпая, вспомнил: «На свете счастья нет, а есть покой и воля». Счастье — это Надька. Счастья — нет. Покой — это Светлана. Без Светланы покоя не получается. А воля в виде съемной квартиры с чужим и чуждым противным запахом ему не нужна.
Значит, покой и воля — это Светлана. И стабильность.
Стабильность — основа основ. Пульс стучит стабильно: 70 ударов в минуту. Дыхание стабильно: вдох — выдох. На фоне стабильности идет умственная работа. И даже фактор Надьки — чувственный расцвет — тоже на фоне стабильности.
Среди ночи Андрей нашарил руку Светланы и сжал ее в своей руке. Так они спали в молодости, убегали в молодой сон, держась за руки, как будто боялись, что их растащат.
Утром Андрей спросил:
— Ты знала, что я вернусь?
— Ну конечно. И ты знал.
Он задумался: знал или нет? Но какая разница? Главное, что пуля попала в мягкие ткани, кость уцелела. Все срастается и заживает как на собаке.
А может быть, не срастется. И не заживет. Будут жить с болью. Но будут жить.
Утром без звонка приперлась Нина с письмом к мэру города. Ни больше ни меньше.
— А что в письме? — спросила Надька.
— Просьба. Мы с мужем хотим получить лицензию.
— Что за лицензия? — не поняла Надька.
— Не забивай себе голову, — посоветовала Ни-на. — Лицензия — это дорога в рай.
— Ну так и передай сама.
— Меня к нему никто не пустит. А для Ивана Савельевича это — раз плюнуть. Вошел в кабинет и положил на стол. Несложно.
Надька едва заметно ухмыльнулась. То, что для Нины казалось несложно, на самом деле — большой напряг. Просить за кого-то — это все равно просить. И значит, в следующий раз попросят у губернатора.
Нина отстала от жизни. После перестройки ничего не просят. Все покупается и продается.
— Ладно. Я передам. — Надька взяла конверт.
Нина заподозрила, что она не передаст, и решила перепроверить.
— Дай мне телефон Ивана Савельевича.
Надька записала на бумажке.
Это оказался старый мобильный номер, который неизменно отвечал, что абонент находится вне досягаемости. Голос в телефоне был женский, вкрадчивый и какой-то подлый.
Нина позвонила Надьке и спросила:
— Почему ты так поступаешь? Мы же с тобой дружим с детства…
— Я берегу Ивана Савельевича, — ответила Надька.
— Но существует понятие: делиться. Если тебе повезло, должен же быть процент от успеха.
— Кто сказал? — спросила Надька.
Нина все поняла. Придется идти к высокопоставленному лицу через служебный вход, а не через Надькину раковину.
Через неделю Надька позвонила Нине как ни в чем не бывало.
Просто так. У них это называлось «потрындеть».
У Надьки было тяжело на душе. Андрей исчез из поля зрения. Его машина больше не стояла под домом. Это означало — конец. А всякий конец — маленькая смерть. А всякий мертвый возвеличивается в глазах.
Надька все понимала, но страдала. Хотелось с кем-то поделиться, слить пену с закипевшей души. Однако Нина не захотела предоставлять свои уши для слива.
— Позвони Нэле, — предложила она.
— А ты занята?
— Нет. Не занята. Просто не хочу.
— Интересно… — удивилась Надька. — Подруга называется…
Она привыкла к тому, что Нина охотно выслушивала ее душевные метания. В Нининой жизни, как в стоячем болоте, ничего не происходило, кроме труда. И выслушивать Надьку — все равно что смотреть нескончаемый сериал. Но видимо, Нина потеряла интерес к сериалу. Все и так ясно. Надька любит и любима. Ждет ребенка. Что еще?
Надька звонила Карине во Францию, но и Карина тоже не хотела слушать. Говорила:
— Иди к психоаналитику. У меня нет времени.
Надька позвонила Нэле.
— Привет, — сказала она. — Как ты думаешь, рожать мне или нет? У меня еще неделя впереди.
— А что говорит губернатор?
— Он не знает. Если оставлю, тогда скажу.
— Конечно, рожай.
— Трое детей от трех разных мужчин. Я что, маргинал?
— Маргиналы не рожают. Они аборты делают. Слушай, дай в долг на три месяца.
— При чем тут «в долг»? У меня вопрос жизни.
— Так и у меня вопрос жизни, — сказала Нэля.
Надька хлопнула трубку. Знает она эти долги. Сама брала на четыре дня. Все только и норовят отщипнуть от нее кусок. Всем кажется, что губернатор печатает деньги на станке. А он, между прочим, зарабатывает в поте лица и напряжении мозгов.
Надька злилась. Кровь приливала к лицу. Хотелось позвонить Светлане и наговорить ей гадостей. Но Надька сдерживалась. Все-таки она была невеста губернатора. Без пяти минут жена. Первая леди. Ну, вторая…
Губернатор отложил свой развод до новых выборов. Он опасался, что оппозиция воспользуется «моральной неустойчивостью» и разыграет развод как козырную карту. Избирательницы не любят неустойчивых, он потеряет голоса. Его скинут. А падать с высокого коня — очень больно и обидно. Одно дело — губернатор, другое дело — бывший губернатор. Тогда что остается? Стареющий дядька с амбициями. Тогда зачем он Наде? А себе зачем?
Губернатор любил власть. Черпал в ней свои силы. Он не считал властолюбие достоинством или недостатком. Просто он был ТАКОЙ. Власть давала свободу выбора, а именно это определяет качество жизни. Можно было делать добрые дела и складывать их на чашу весов. А потом в накопителе предоставить груз добрых дел и получить пропуск в рай.
— Ты хитрый! — Надька трясла пальчиком. — И тут хочешь устроиться и там…
— А что, лучше ни тут ни там? — вопрошал губернатор.
Надька задумывалась. Ей казалось: так не бывает — и тут и там. Что-то одно…
Надька ждала из Германии копию свидетельства о разводе.
Пришлось разыскать Райнера.
Райнер оказался в полном порядке. Он женился на Сюзи, той самой, которая получила от ворот поворот. Видимо, Райнер каялся и клялся.
— А что, Сюзи не могла нормального мужа себе найти? — поддела Надька.
— О! Нормальный мужик в Германии сейчас большая редкость, — сообщил Райнер.
— А куда они подевались?
— Голубые. Или старые. А я всего лишь пьяница…
У Райнера было хорошее настроение. Видимо, он был навеселе.
Первый муж, Гюнтер, снова женился. На немке. Так спокойнее.
Жан-Мари разбогател еще больше. Лева Рубинчик живет на две страны. Хочет купить квартиру в Израиле. Так что будет три страны.
Все как-то устаканилось в жизни ее мужей и любовников. Живут себе, не тужат. И Надька живет себе, не тужит. Собирается замуж за Онассиса. Кто еще может похвастать такой женской карьерой?…
Умные и скромные сидят в блочных домах, жарят яичницу с колбасой. Злобствуют и завидуют. Злость — от бессилия. Надька это знает. Она тоже была злая, стыдно вспомнить. Гнобила бедную Светлану. А Светлана при чем? Это Надька — захватчица. А Светлана — стойкий солдат, защищала свою территорию от врага.