В давние дни, когда Аннабель была молода, мисс Уэллингтон настойчиво уговаривала нас позволить бедной девочке обзавестись осленком. Всякий раз, когда она отправлялась погостить к своей подруге в Девонширском приморском городке, мы получали от нее открытки, на которых ослицы со своими мохнатыми отпрысками прогуливались по пляжу, а поперек них размашистая надпись гласила: «Когда-нибудь — это?» Мамаша Уэллингтон опять за свое, сообщал почтальон, доставляя нам эти курортные весточки. А когда мы решили-таки получить осленка… Веселая эта вышла история с ее талией (то есть Аннабели) обхватом в пятьдесят четыре дюйма! Хлопнулась как-то посреди дороги, заявив нам, что Больше Не Может Сделать Ни шагу — она же В Положении! И не желала разминаться, и продержала нас три месяца на горячих угольях, пока мы ждали запоздавшего разрешения, хотя вовсе не была беременна. Так многие люди считали, что нас принудила мисс Уэллингтон, хотя мы просто надеялись, что Аннабель обзаведется малышом.
И теперь, когда миссис Бинни была занята тем, что высматривала из-за занавесок мистера Тутинга, к калитке начала являться мисс Уэллингтон, стоило мне высунуть нос наружу, и сообщала мне, какая прелестная кошечка милочка Шантун, и какая очаровательная из нее выйдет мать, и каким чудесным обществом будут для меня котята.
Я вспомнила единственных котят, которых нам подарила Саджи, — Соломона, Шебу и двух голубеньких мальчиков. Под водительством Соломона, самоназначившего себя их атаманом, они в те давно прошедшие дни терроризовали всю долину. Играли в салочки вокруг труб на крыше, потому что тогда мы еще не перестроили коттеджа, и со склона холма за ним можно было прыгнуть на покатую крышу одноэтажной кухни и помчаться маленьким конным отрядом шерифа к ее коньку.
Мне вспомнилось, как Соломон, не способный взобраться на дерево выше чем на фут, хотя он и считал себя первым во всем, как-то чисто по инерции взлетел на сливу у калитки и свалился на голову священника, который с тех пор, намереваясь нанести нам визит, останавливался в нескольких шагах от калитки, вытягивал шею и всматривался в крону, проверяя, не сидит ли там в засаде Вельзевул, как он его называл. И та же сила инерции помогла Соломону взобраться на сосну у вершины холма, когда за ним погналась собака. До Самой Вершины, наставляла их Саджи, ну он и добрался до самой вершины, откуда его пришлось снимать пожарным. Он увенчивал макушку, точно звезда — рождественскую елку, и орал на всю долину, взывая о помощи. А вся их компания прогрызала дыры в носках и одеялах, дралась, падала в бочки с дождевой водой и в свои миски, постоянно требуя «Еще», точно взвод Оливеров Твистов.
Нет, второй раз я такого не выдержу, сказала я. Тем более одна. И как же я потом расстанусь с котятами? Ведь именно это было главной причиной, почему мы тогда решили больше котятами не обзаводиться. Какой мучительной была разлука с Голубыми Мальчиками, и как мы почувствовали себя убийцами от того, что не оставили их себе вместе с Соломоном и Шебой, а один из них попал под машину. И ведь Шани не ограничится одним-двумя, с которыми я могла бы не расставаться. С моим счастьем она родит их восемь, если не больше, и все они будут хором стрекотать, чуть я сяду за машинку, так что я неминуемо свихнусь.
А потому в шесть месяцев она была стерилизована. И если не считать того, что мисс Уэллингтон несколько недель со мной не разговаривала, а Сесс зашипел на Шани, когда она вернулась от ветеринара, — от нее Разит, заявил он. (На следующий день, так как она чувствовала себя великолепно, я посадила их в вольеру, чтобы они погрелись на солнышке, но тут налетел внезапный летний ливень, и когда я проходила мимо, направляясь в гараж, то Шани не увидела — несомненно, она уютно устроилась в их домике, который любила, зато Сесс сидел под хлещущим дождем, объявляя, что он Внутрь Не Пойдет, от нее Разит, и больше он никогда рядом с ней спать не будет.) Так, если не считать одной-двух невзгод вроде этих, в коттедже царили мир и благодать.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Длились они недолго. Мисс Уэллингтон приютила семейство голубей, от которых отказался кто-то в соседней деревне, и вновь вершина холма превратилась в бедлам.
Увидев выкрашенный розовой краской коттедж с обомшелой крышей, частый переплет его окон, сад, полный лаванды, шпорника и роз, а посреди них старую даму в соломенной шляпке с белой горлицей на руке, почти всякий случайный прохожий сказал бы, что они — истинное воплощение Сельской Англии. Увы! Да, сад мисс Уэллингтон, бесспорно, выглядел именно так, а ее шляпка с цветами вносила необходимый штрих, создавая атмосферу милой старины, беда была в том, что ее коттедж выходил прямо на дорогу, а голубятню она поместила между окнами спальни, обращенными туда же. Птицы освоились с новым жилищем мгновенно, однако вместо того, чтобы любовно спархивать на ее руку среди шпорника, они проводили почти все свое время, расхаживая по дороге, поклевывая гравий и мешая людям ездить по ней.
Совершенно очевидно, что там, где они жили раньше, дороги рядом не имелось, и им были неведомы опасности. Они просто сновали по ней, играя в игру «Кто Боится», когда подъезжали машины. Практически всякий раз, когда я отправлялась в деревню, мне приходилось вылезать вспугивать их, а затем прыгать на сиденье, чтобы успеть проехать, пока они снова не опустились на дорогу. А однажды я увидела, как развозчик угля стоял перед своим грузовиком и яростно махал на них мешком, а мисс У. верещала, повышая и понижая тон, что у него Нет Души, абсолютно Нет Души, и теперь она будет покупать уголь у кого-нибудь другого, на что он ответил «подумаешь, напугала», а голуби знай себе прогуливались перед грузовиком. Кульминация наступила, когда в одно прекрасное утро миссис Бинни проходила мимо и остановилась, чтобы осведомиться у мисс Уэллингтон:
— Так чего с ними-то будет, а?
Это был один из ее обычных зачинов, всего лишь предлог, чтобы завязать разговор. Фред Ферри, проживающий напротив мисс Уэллингтон, как раз стоял, положив локти на верх своей калитки, и тут же заорал:
— А пирог с голубятиной! — И так громко заржал над своей шуточкой, что вспугнул голубей, они, трепеща крыльями, взмыли в воздух и унеслись в голубятню, но в спешке кто-то из них слегка попачкал фиолетовую прическу миссис Бинни.
Фред Ферри хлопнул себя по колену и чуть не повалился на землю от хохота, а миссис Бинни выкрикнула слова, которые, безусловно, подхватила не в Материнском союзе, и мисс Уэллингтон сказала, что женщина, способная пользоваться подобными выражениями, меньше всего истинная леди, после чего миссис Бинни удалилась, оскорбленная до глубины души.
В тот же день, когда коттедж на вершине холма утопал в золоте заходящего солнца, а голуби вновь бродили по дороге, из-за угла «Розы и Короны» выехала машина и медленно проследовала мимо фермы — так медленно, что еле ползла. Когда она поравнялась с коттеджем мисс Уэллингтон, из окошка высунулась рука и швырнула что-то на дорогу впереди.
Раздалось громовое «бу-у-ум!», голуби взмыли кто куда, машина покатила вниз по склону, а внизу — там, где я выглядывала в окно, недоумевая, что произошло, — развернулась и неторопливо двинулась обратно. Когда она проезжала мимо коттеджа мисс Уэллингтон, ни единого голубя на дороге не было. Фред Ферри сообщил, что они еще кружили в небе. Все остались целы и невредимы. Видимо, это была просто шутиха. Однако все обитатели коттеджей поблизости выскочили из дверей и успели узнать и машину, и ее водителя. Как я слышала, вечером в «Розе и Короне» все наперебой угощали пивом Берта Бинни. И в следующий вечер, и в следующий, потому что с этих пор голуби начали уважать машины и уступать им дорогу. Мисс Уэллингтон была вне себя, но сделать ничего не могла, только, встречая миссис Бинни в деревне, проходила мимо, гордо вздернув голову, как вздергивала голову миссис Бинни, едва завидя мисс У. Два сапога — пара, сказал старик Адамс.
Разумеется, виноват в первую очередь был Фред Ферри, дернуло же его разразиться этим своим хохотом. Прямо-таки чертова гиена, как утверждал старик Адамс. Да я и сама часто слышала этот хохот, когда Фред отпускал дурацкое замечание по адресу кошек, и еле удерживалась, чтобы не отвесить ему оплеуху. Именно это желание охватило меня как-то вечером на лесной тропе. Я старательно выбрала время для прогулки — сразу после ужина, когда мало шансов встретить кого-нибудь с собакой. Сесс был на поводке, с которым совершенно свыкся. И Шани вышла на свою первую прогулку за границами коттеджа в легоньком эластичном ошейничке с длинным поводком. Я сочла нужным приучить ее к этой сбруе, которую сама изготовила, ну а кроме того, при появлении собаки я могла сразу подхватить малютку на руки, не опасаясь, что она заберется куда-то, откуда ее будет очень трудно извлечь.
Ну и вела она себя довольно прилично. Поизвивалась, попробовала высвободиться из ошейничка, пятясь назад, но мы дошли почти до ворот заказника, и она начала двигаться нормально, но тут мы наткнулись на Вонь.
И воняло, надо признаться, весьма и весьма. Примерно за полчаса до этого с холма спустилась всадница на незнакомой лошади, попыталась повернуть ее через ручей, чтобы подняться по лесной тропе, а лошадь заартачилась. За некоторыми лошадьми это водится, когда от них требуют пересечь незнакомый поток. Она пятилась, вздыбливалась, брызгала пеной. Естественно, никогда не следует допускать, чтобы лошадь взяла верх в таких случаях. Уступишь, повернешь — и она уже никогда не пересечет этого ручья. А потому всадница ударила ее пятками, я выскочила из калитки и громко затопала позади. Так что лошадь сдалась и затрусила по тропе… только, чтобы напустить лужу величиной с наш садовый прудик перед воротами заказника. После чего встряхнулась, фыркнула и продолжала путь.
Лошадь позволяет себе облегчиться на дороге только в экстремальных случаях. Она предпочитает солому в стойле или сходит на траву. Шани никогда прежде ничего подобного не видела, но явно поняла, что натекло. Да и кто не сообразил бы при таком запашке. Прежде ей приходилось наблюдать только Сесса, и она сочла, что это его работа, ведь он мальчик, небрежен, ну и не озаботился выбрать место поудобнее. Вот так! Я стою перед слякотным и вонючим пятном на дороге, Сесс беззаботно устремляется вперед, натягивая поводок, а Шани, крохотная такая мышка у меня за спиной, яростно скребет задними лапками, чтобы присыпать подобное безобразие.
Я потянула поводок, но она уперлась, а вернуться к ней я не могла, потому что Сесс тянул в свою сторону. И в этот момент позади меня с холма деловито спустился Фред Ферри и свернул на тропу. (Фред всегда появляется вот так, с рюкзаком на плече, откуда у него и репутация нашего местного браконьера.) Он сказал, округляя глаза в два блюдечка:
— Черт, это она напрудила?
И ведь прекрасно знал, что она тут ни при чем! Что не помешало ему сообщить о рекорде Шани в «Розе и Короне» как о доказанном факте, так что еще немало дней люди проходили мимо специально, чтобы спросить, правда, что у меня есть кошка, которая льет, как пожарная кишка?
Они останавливались и ждали, не продемонстрирует ли она это свое качество, а ей это крайне не нравилось. Она убегала в дом, пряталась за кушеткой, утверждая, что Похитители Девочек, которых она всегда опасалась, наконец явились ее схватить.
Вносила сложности в наше существование и моя тетя Луиза, которой скоро должно было исполниться восемьдесят. В молодости она помогала бабушке растить меня, а теперь пришла моя очередь заботиться о ней. Она по-прежнему жила в старом доме нашей семьи в Бристоле и благодаря гордому духу независимости, добрым соседям и моей помощи в нужные моменты управлялась со всем прекрасно.
«Управлялась» — наиболее точное слово. Она была бойкой как птичка, выглядела шестидесятилетней, командовала местными делами, как до нее — моя бабушка. Ну, просто королева-мать! Ближайшую ее подругу, женщину заметно моложе нее, жившую совсем рядом, звали Дорин, как меня, хотя писала она свое имя иначе: с двумя «эн» на конце.
Каждый день, пока Доринн была на работе, Луиза являлась выпустить Нортона и Лепесток, двух ее кошек, в сад, после прогулки забрать их обратно, ну и вообще присматривала, чтобы все было в порядке. Доринн в свою очередь каждый вечер приходила к Луизе поболтать: сообщить, что происходит вокруг, и описать собственные занятия, довольно-таки разнообразные. Чтобы покрывать расходы на свой большой старинный дом, она вдобавок к основной работе сдавала комнаты двум-трем студентам, учившимся на специальных курсах при политехническом институте поблизости. Обедали они в колледже, на выходные отправлялись домой, и это хорошо согласовалось с распорядком недели самой Доринн. Им у нее жилось удобно, и ей приходилось кормить их завтраками и ужинами только по будним дням, а заботы о них с ней разделяла Луиза. Например, именно Луиза, застав кого-нибудь из студентов в постели с простудой или расстройством желудка, принималась ухаживать за ним. А Доринн поставила на место нераскаянного грешника, который объявил, что не терпит кошек, и был застигнут на месте преступления, когда вознамерился наградить Нортона увесистым пинком. О нем сообщили в колледж, и ему пришлось переехать в общежитие. И все-таки я еле устояла на ногах, когда в один прекрасный день обнаружила на кухне Луизы целую полку, тесно заставленную бутылками с кетчупом, и Луиза объявила, что прячет их от студентов Доринн. Накануне Доринн явилась, меча молнии и прижимая к груди сумку с бутылками, и заявила, что эта компания (поселенные у нее студенты) — предел пределов. Они льют томатный соус на все подряд — даже на деликатесы, которыми она угощала их раз в неделю, когда ужинать приходил ее приятель. Она подобного не потерпит, так не согласится ли Луиза поставить бутылки у себя, чтобы она, Доринн, могла, не кривя душой, утверждать, что у нее в доме нет ни капли кетчупа?
И мстительно добавила, что спрятала у них в спальне освежитель воздуха, и они только зря комнату обыскали — им его в жизни не отыскать. Она не поскупилась на освежитель, потому что один из них курит не переставая и в спальне дышать нечем. Луиза осведомилась, почему они ищут освежитель. Куда Доринн его запрятала? А потому, что им его запах не по вкусу, ответила Доринн. А где он спрятан? Так в матрасе куряки. Засунула "его в маленькую прореху. Рассказывая мне это, Луиза смеялась буквально до слез, даже не подумав, какими странными иногда выглядели ее собственные поступки.
Среди ее соседей был Эдвард, холостяк, примерно мой ровесник. Мы с ним были знакомы с детства. После смерти своей матери он перестроил часть дома в очень удобную квартиру для себя, а остальное начал сдавать. Приходящая уборщица поддерживала чистоту в квартире, Луиза по-матерински приглядывала за ним и пекла ему пирожки, а Доринн, всегда готовая подзаработать, иногда стирала для него, что-то чинила, что-то штопала. А потому я совсем растерялась, когда Луиза сообщила мне, что Эдвард просил ее попросить меня покрасить его занавески для ванной. Они были голубые, полотняные, но заметно вылиняли. Да и вообще он предпочел бы темно-коричневые и был бы весьма благодарен, если бы я…
Но почему он не попросил Доринн? Неужели… Мы ведь примерно одного возраста, а теперь оба одиноки… Да нет же, не может быть, сказала я себе. Он — закоренелый холостяк, я ни о чем подобном и не помышляю, что прекрасно известно Луизе. И вот я их по-дружески перекрасила. Правду говоря, красить я умею хорошо. Вероятно, Луиза как-то упомянула про это в разговоре с ним, решила я. И занавески теперь выглядели чудесно. Я отвезла их, мы с Луизой пошли к Эдварду, пока его не было дома, повесили их, и я поехала домой, блаженно радуясь хорошо сделанному доброму делу… И только для того лишь, чтобы Эдвард позвонил, едва я вошла в дверь, и принялся извиняться с таким усердием, что я просто увидела, как он весь вспотел. Он не мог понять, почему Луиза попросила покрасить занавески именно меня.
— Мне подобное и в голову бы не пришло, — повторял он. — Никогда бы не пришло.
И объяснил, что хотел, чтобы она отнесла занавески Доринн дальше по улице, и почему она вдруг вообразила…
Ну, это-то я понять могла. Ведь наши имена произносятся одинаково, а уж если кто-то мог напутать, то именно Луиза, которая всю жизнь лихо занималась словотворчеством. Например, когда в розыгрыше Кубка мира национальная сборная Англии играла против сборной Камеруна, Луиза с восторгом сообщала мне и всем, кого ни встречала, что смотрела по телевизору матч нашей сборной с макаронами. Ну, точь-в-точь ее мать, моя бабушка, которая, когда я была девочкой, называла Гитлера не иначе как геррпес Гитлер, а Сталина — старым Столбом. Как ни странно, Луиза, когда была моложе, так в словах не путалась. Или эта наследственная черта развивается с возрастом, подумала я в ужасе…
Ну, случай с окраской занавесок я все-таки уладила к собственному удовлетворению — если не к удовлетворению Эдварда, который еще недели и недели продолжал рассыпаться в извинениях, — и вернулась к главному моему занятию тех дней: я пыталась приучить кошек к прицепу, чтобы потом брать их с собой в путешествия.
Когда Чарльз был еще жив, мы намеревались взять с собой Сесса и Шебалу. Но эти планы так и остались планами. Нет, мы несколько дней отвели практике, поставив прицеп на собственном лугу, но попытка оказалась столь катастрофической и настолько утвердила наших соседей во мнении, будто мы слишком чокнутые даже для нашей деревни, что мы отказались от этой идеи. Однако Сесс с тех пор повзрослел, Шани была еще робкой крошкой, а я так нуждалась в их обществе во время короткого отпуска… Мое воображение рисовало картины, как мы втроем гуляем по пляжу моей любимой корнуоллской бухты и, уютно свернувшись на наших постелях в прицепе, читаем при свете лампы… И я начала брать их с собою в прицеп, когда ходила проветрить его. Они сидели слева и справа от двери и смотрели на проезжающих всадников и всадниц, точно парочка цыганских кошек — им не хватало только пестрых шалей да болтающихся серег в ушах, — или же Шани обследовала шкафчики, а Сесс, как в давние дни, забирался повыше проверить, можно ли вылезти через световой люк. Зачем ему это требовалось, когда дверь стояла открытая настежь, понять трудно, но Сесс никогда не уставал изображать Гудини. И вот как-то в летнее утро, когда валки травы, которую я скосила, прокладывая Г-образный путь, чтобы облегчить буксировку прицепа туда и назад, достигали почти до моих плеч, — кипрей, ромашки и золотарник, перебравшийся на луг из сада, — они исчезли. То есть кошки. Исчезли без следа.