Он развернул Зайца и подтолкнул в спину, а когда тот сделал шаг, пнул его под зад, оставив на штанах пыльный след от протектора. Заяц заверещал и зигзагами скрылся за ближайшим холмом. Охотники проводили его дружным хохотом.
— Перепугался? — спросил меня узкоглазый. — Зайца не надо бояться.
Я опустил взгляд и заметил у него на поясе тяжелый глубинный кинжал в черных пластмассовых ножнах. Остальные подступили почти вплотную ко мне. Один долговязый и тощий, а у другого, широкоплечего, да к тому же лысого, на щеке виднелся большой крабовидный шрам от ожога. У них не было ни полотенец, ни других принадлежностей для умывания, только тощий держал в руках коробку из пластокартона. Я решил, что они просто проходили мимо, когда я собрался сразиться с дурачком врукопашную. Мне снова стало стыдно.
— Заяц — это наш кочегар, — пояснил тощий и поставил коробку на кожух насоса. — У него крышу перекосило после одной разборки. В суматохе по «дедовщине» получил баночкой по голове.
Остальные рассмеялись, видимо, вспомнив подробности.
— Он у нас теперь почетный «дед», — добавил лысый со шрамом. — Заслуженный.
— Вообще ты крут, салага, — одобрительно улыбнулся долговязый и похлопал меня по плечу. — А то приезжали сюда такие, что в штаны ссались, когда Заяц на них наезжал.
Я тоже улыбнулся, хотя чувствовал себя неловко, совершенно не представляя, чего можно ожидать от нечаянных избавителей. На мой взгляд, они вели себя вполне дружелюбно, но снижать бдительность мне не хотелось.
— Зовут тебя как? — поинтересовался узкоглазый.
— Рома, — несколько замявшись, ответил я.
Впервые в жизни собственное имя показалось мне каким-то мягким, не соответствующим серьезности выбранного пути. «Старики» удивленно переглянулись.
— А прозвище? — спросил широкоплечий со шрамом.
Этот вопрос поставил меня в тупик. В учебке у меня было прозвище, как и у всех, но оно мне не нравилось, поскольку было просто сокращением от фамилии. Да еще искаженным к тому же. Я надеялся, что оно навсегда останется за воротами училища, и вдруг такой вопрос. Но с ходу придумать себе новую кличку я не смог.
— Сова, — неохотно признался я.
— Почему? — удивился узкоглазый. — На сову не похож совсем. Видишь хорошо?
— Фамилия у меня Савельев.
— Похоже, быть Совой тебе не очень нравится? — сощурился долговязый. — Приедешь на базу, там назовут по-другому. Никто не носит прозвище, которым его наградили в училище. На базе кликуху дают по заслугам, и она же становится позывным, когда приходит время уходить в океан.
Это была первая информация об особенностях жизни за чертой горизонта. В учебке нам говорили о несении службы, вдалбливали устав и тренировали до изнеможения. Мы знали, с какими тварями нам придется столкнуться, как поступать в критических обстоятельствах, как отвечать начальству и как выполнять приказания. Но нам не у кого было узнать самое важное — как мы будем жить за чертой горизонта. Как обращаться со «стариками», в какие отношения с ними можно вступать, а в какие опасно. На каких койках нам придется проводить ночи, какую еду нам предложат, будет ли у каждого отдельная тумбочка или придется делить одну на двоих. Не говоря уже о том, что никто из нас не имел ни малейшего понятия о распорядке, по которому живут боевые базы. Ну а уж о системе раздачи прозвищ нам тем более никто не рассказывал. И никто не говорил, что сами «старики» называют себя «дедами».
— Кушать хочешь? — участливо спросил узкоглазый.
Этот вопрос окончательно сбил меня с толку. Все рассказы о коварстве и зверствах «дедов» в действительности могли оказаться досужими байками, как большая часть из того, о чем в полутьме после отбоя говорили курсанты на Языке Охотников. Но пока я не был в этом уверен. Береженого боги морей берегут.
— Вообще-то не отказался бы, — ответил я.
Широкоплечий одобрительно кивнул и сказал долговязому:
— Давай, Куст, вываливай запасы. Надо поделиться с салагой, а то неизвестно, когда Огурец надумает устроить им кормежку. Заодно и сами перехватим.
— Давай, давай, — одобрительно закивал узкоглазый, — а то в животе совсем пусто.
Долговязый Куст достал из коробки консервы и хлеб. Узкоглазый принялся ловко открывать банки — податливая жесть скрежетала под натиском стали и волнисто корежилась по надрезу. Воздух наполнился запахом приправленного перцем паштета, шпротов и ветчины.
— Хорош, Чабан, — прервал узкоглазого Куст. — Порежь хлеб, а к банкам вернемся по мере необходимости.
Лысый заглянул в коробку и довольно сощурился.
— Доставай, доставай! — подбодрил Куст.
Лысый мигом достал небольшую канистру из полупрозрачного пластика. В ней было литра три темно-красной, почти черной жидкости. Такого же цвета был кисель из черники у моей бабушки. Но содержимое канистры казалось слишком жидким для киселя. Широкоплечий отвинтил крышку и потянул носом у самого горлышка.
— Барракуда тебя дери, Краб! — рявкнул на него Куст. — Еще соплей туда напусти! Лучше бы кружку достал.
Он забрал у лысого крышку и снова ее закрутил.
От всех этих манипуляций, от запаха и вида еды у меня в желудке началась авральная подготовка — там что-то забурлило, зажурчало, как в наполняемых водой балластных цистернах. Только тише, конечно.
Чабан принялся мазать паштет на хлеб. Первый бутерброд достался Кусту, второй Крабу, а третий он соорудил для себя, после чего перехватил нож за лезвие и протянул мне.
— Намазывай. Там еще много осталось.
Цилиндрическая рукоять тяжело легла в мою ладонь, и мне пришлось шагнуть ближе к насосному кожуху, чтобы скрыть охвативший меня восторг. Конечно, мне и раньше приходилось держать глубинный нож, но одно дело ощущать его тяжесть под присмотром инструкторов, а совсем другое — когда никого из командиров поблизости нет. Примерно то же самое я ощутил, когда дедушка впервые разрешил мне заправить свою старенькую «Дрофу» на водородной станции. А ведь к тому времени я наездил уже километров пятьсот под его присмотром, но самостоятельно ощущать мощь мотора оказалось совсем другим удовольствием. Не ждать окрика за слишком резвое троганье с места, не слушать причитания о стучащих амортизаторах, не смотреть на спидометр и держать руль одной рукой.
Так и с этим ножом. К тому же он совершенно не походил на пособие для обучения — на гарде виднелись зазубрины, клинок был чуть выщерблен, словно им рубили каленую проволоку, а пластиковый оклад рукояти изобиловал сколами. Видимо, нож часто пытались метать, но не всегда попадали острием в цель. В учебке такое использование глубинного инструмента было немыслимым, здесь же, судя по всему, оказалось нормой.
Намазывая паштет на хлеб, я остро ощутил освобождение от оков постоянного надзора, под которым мы находились в училище. Вот она, свобода, барракуда дери! Шататься по территории базы с ножом на поясе!
Пока я создавал бутерброд, стараясь за один заход использовать как можно больше продуктов, у меня за спиной слышался скрип свинчиваемой крышки и характерное бульканье.
— Хорош копаться, салага! — окликнул меня Куст. — Давай-ка к снаряду.
Мне пришлось обернуться и взять протянутую Крабом кружку. Она была почти доверху наполнена жидкостью из канистры. До меня вдруг дошло, что это вино, хотя мысль о возможности расфасовки столь дорогого напитка в дешевую тару привела меня в замешательство. Оставалось лишь принять версию из ночных баек — ходили слухи о вине, входящем в глубинный паек.
Я вдохнул поистине божественный аромат и, сделав небольшой глоток, хотел передать кружку по кругу, но Куст лишь усмехнулся.
— Пей все. Здесь еще три литра. На всех хватит.
Не сказать, чтобы это вино было особенно вкусным. За год до моего отъезда в учебку Ритка стянула со свадьбы брата бутылку привезенного из Европы «Порто». Мы с Леськой, Лукичом и Милкой целый вечер смаковали вино наперстками, нюхали с видом знатоков и щелкали языками. Потом напились и хохотали, как сумасшедшие. Кажется, в тот вечер Милка Лукича и соблазнила, по крайней мере, они довольно долго пропадали в стороне от поляны, и Леся только посмеивалась по этому поводу.
Вино в кружке было довольно кислым и терпким, я с трудом выпил его до дна.
— Зачем морщишься? — покачал головой Чабан. — Люди старались, делали.
Краб хохотнул и шлепнул его по плечу, затем забрал у меня кружку, снова наполнил ее до краев и выпил в несколько гулких глотков. Я взял бутерброд, впился зубами в его слоистую конструкцию и с наслаждением начал жевать.
— По кайфу? — спросил Куст, забирая у меня нож.
Я кивнул.
Вино показалось мне слабым, бутерброд кончился быстрее, чем хотелось, и я не знал, можно ли намазать еще. Куст отдал нож Чабану, тот вытер его о хлебный мякиш и сунул в ножны.
— На, — Краб снова передал мне полную кружку. — Тебя в салаги еще не принимали?
— Как это? — удивился я.
Куст хмыкнул и покачал головой.
— Чему вас в учебке учат? — пожал он плечами.
— По жопе ремнем получал? — пояснил Чабан.
— Нет.
Мое сердце забилось чаще, тревожное ощущение возникло в груди.
«Зря я с ними связался, — мелькнуло у меня в голове. — Надо было послушаться Жаба и не вылезать из амфибии. Все из-за Паса, чистюли. На фиг я поперся к колодцу?»
— На базу приедешь, получишь сполна, — со вкусом сообщил Куст. — По полной программе.
Меня чуть отпустило — стало ясно, что прямо сейчас бить не будут. Чтобы окончательно успокоиться, я залпом выпил вино до дна. По горлу прокатилась волна кислого тепла, в голове начало проясняться, и внезапный приступ тревоги показался мне смехотворным. Место открытое, утро, домик посыльного неподалеку, да и до штаба рукой подать.
Чабан вынул нож и передал мне.
— Кушай еще, поправляйся, — с ухмылочкой сказал он.
Я принялся намазывать второй бутерброд.
— Слушай! — окликнул меня Краб. — Захвати и нам по бутербродику!
Мне пришлось сделать еще три бутерброда, причем постараться, чтобы они получились не хуже, чем у меня. Двигал мной не страх, а чувство приличия, не позволяющее объедать хозяев провизии. Охотники дождались принесенных мной бутербродов и благодарно кивнули, принимая еду. Честно говоря, мне польстило, что они обращаются со мной почти на равных.
— Вот барракуда! — нахмурился Куст. — Хоть бы кто-нибудь догадался вино прихватить! Сова, ты бы притащил «дедушкам» канистру, пока не уселся.
Потом мне еще несколько раз пришлось сбегать туда и обратно, перетаскивая банки, хлеб, коробку с едой. С каждым рейсом во мне усиливалось ощущение припаханности, но в столь доброжелательной атмосфере мой отказ выглядел бы идиотским поступком. Вот если бы они меня прямо погнали, мол, давай, салага, обслужи «стариков», тогда бы я их послал подальше, несмотря на их численное превосходство.
Когда все было готово, Краб похлопал ладонью по траве рядом с собой.
— Садись, салага, а то совсем замотался. — Он сунул мне в руку полную кружку вина.
Это было то, что нужно для тела, распаренного беготней, и для разума, загруженного бесполезными размышлениями. Эта кружка пошла лучше двух первых — вино уже не казалось мне таким кислым, как раньше.
— Забить «косяк»? — спросил у Куста Чабан.
— Под жранину — пустое дело, — отмахнулся тот.
Вино снова пошло по кругу.
— Салага! — Куст помахал ладонью перед моими глазами. — Не спать, замерзнешь!
Я механически взял кружку и выпил. Несколько капель потекли по подбородку за ворот рубашки. Где-то на границе сознания мелькнула мысль о том, что лучше больше не пить. Пришлось помотать головой и взять себя в руки. С неожиданной легкостью туман отступил, и голова осталась совершенно ясной. Я вновь ощутил дуновение ветра, мягкость травы и звуки окружающего пространства. Ими дирижировал жаворонок — все вокруг так или иначе подчинялось ритмике его песни.
Уже без стеснения я намазал еще один бутерброд. Чабан мурлыкал песню на незнакомом мне языке и пожевывал травинку, Краб вытягивал за хвостик шпроты из банки и лениво отправлял в рот.
— Зря ты не хочешь в салаги прописываться, — с набитым ртом обратился он ко мне. — По правилам каждый «дед» должен ударить тебя по заднице один раз. На базе все равно пропишут, но там «дедов» больше. Пару дней даже жрать стоя будешь.
— А если я вообще не хочу прописываться? — осторожно попробовал я вытянуть дополнительную информацию.
— Никто не заставит, — лениво ответил Чабан. — Но если не будешь салагой, то и «дедом» не станешь. Свои же потом заклюют.
Пас меня бы не заклевал, это точно, но я не был уверен насчет других одногодков, которые, подобно нам, могут оказаться на той же базе. Окажись там, к примеру, Влад, он бы соблюдал все законы, установленные «дедами», потому что наверняка захотел бы стать «стариком».
— А как на базе узнают, что меня здесь прописали?
Куст так рассмеялся, что пролил из кружки вино.
— Ну ты даешь, салага! — помотал он головой. — У тебя же язык есть. Скажешь, что тебя прописали Куст, Краб и Чабан.
— И мне что, поверят?
— А как по-твоему? Ведь охотники не служат всю жизнь на одной базе, они время от времени переезжают, так что не дрейфь, есть способы узнать обо всех накопленных тобой грехах и бонусах.
— Точно, — с улыбкой добавил Краб. — У нас тут был салага по прозвищу Говнодав. Мыться не любил, падла, как его ни учили. Когда он переехал на другую базу, думал избавиться от позорной кликухи, но у него не вышло.
— Да ладно, — недоверчиво протянул я. — Неужели охотники все обо всех знают?
— Охотников не так много, как ты думаешь, — сказал Куст. — Слухи ходят вместе с письмами и людьми с базы на базу, так что на этот счет можешь не грузиться.
— Ну что, будешь жопу подставлять, а? — приподнялся на локте Чабан.
— Действительно, Куст, — нахмурился Краб, — что-то мы долго с ним разговариваем. Вина налили, а он ломается, словно целка.
— Остыньте, — остановил их Куст. — У салаги задница не распечатана, а вы напираете, как приливная волна. Дайте человеку подумать. Может, у него с арифметикой туго.
От такого напора у меня душа ушла в пятки.
— У тебя с арифметикой туго, да? — подлил масла в огонь Чабан.
— Нет, — я шумно сглотнул слюну.
— Ну так снимай штаны, да? Есть разница, три раза получить или пятнадцать?
Разница, конечно, была, но мне бы хотелось вообще избежать экзекуции. У меня даже мелькнула мысль вскочить и убежать, но бежать было некуда. Ну, от этих еще смыться можно, тут до амфибии рукой подать. А потом что?
Я уже готов был дать согласие, но смелости все же не хватало. Прошло минуты три, Краб достал из коробки батон хлеба, забрал у меня нож и открыл еще четыре банки паштета. Мне уже ничего не хотелось, после невеселых раздумий аппетит поубавился. Куст молчал, Чабан задумчиво ковырял в зубах травинкой. Краб сделал три бутерброда и протянул один мне.
— Спасибо, — помотал я головой.
— Слушай, Куст! — возмутился Краб. — Ты когда-нибудь видел такого борзого салагу? Прописываться он не хочет, продуктами брезгует! Мне что, выкидывать открытый паштет?
— Но я не просил его открывать! — теперь мне сделалось по-настоящему страшно.
— Ладно, салага, — Куст ласково похлопал меня по плечу. — Ты действительно, борзей, да знай меру. Кушай паштет, для тебя ведь открывали. Вина выпей, легче пойдет.
Я понял, что надо тянуть время. Придет Жаб и разгонит их, как щенков. Уж в его превосходстве я нисколько не сомневался.
— Открою-ка я еще пару баночек, — почесал в затылке Краб.
«Открывай, открывай, — мстительно подумал я. — Сам же и будешь давиться своим паштетом».
У меня словно открылся второй желудок — бутерброд пошел значительно легче. Видимо, тренированный организм перешел в боевой режим. Правильно — это был настоящий бой, но не столько физический, сколько моральный.
— Вот барракуда! — вскрикнул Краб, отбросил не до конца открытую банку и присосался губами к пальцу на правой руке.
— Что такое? — недовольно глянул в его сторону Куст. — Банку открыть не можешь, чтоб не порезаться?
— Да иди ты! Сам вчера Пню ящик на ногу уронил!
— Тоже мне, сравнил бак с баллоном! Одно дело ножиком жесть всковырнуть, а другое — вшестером затянуть три ящика с гадостью в погрузочный люк.
— Плохому пловцу все время глубины не хватает, — съязвил Краб.
Я напрягся, прислушиваясь, — очень хорошо, что кружка с оставшимися глотками вина закрывала мое лицо. Слово «гадость» в подобном контексте ни о чем мне не говорило, но ясно было, что речь идет о содержимом ящиков, лежащих в отсеке «Ксении». Какая-никакая, а это была зацепка.
«А ведь я победил! — мелькнуло у меня в голове. — «Деды» ничего не добьются, а я уже получил то, что надо».
Чабан уставился на меня цепким взглядом. На миг мне представилось, что это не взгляд, а два скрещенных глубинных ножа ударили меня в лоб.
— Почему такой веселый? — подозрительно спросил он.
— Радуюсь, что появилась возможность покушать всласть, — сказал я.
— Умный, да? Вы на него посмотрите!
— Ну и что такого смешного случилось? — покосился на меня Куст.
— Вот урод! — неожиданно вспылил Краб. — Он что, надо мной прикалывается?
— И не думал! — поспешил я ответить, чувствуя, как душа уходит в пятки.
Честно говоря, такого поворота событий я ожидал меньше всего. Никогда не думал, что легкая улыбка может вызвать такую бурю негодования. Краб наклонился ко мне и ухватил за ворот рубашки. От неожиданности я выронил бутерброд.