— Про то не говорила. Самой себе обещала, что к озеру пойду, зарю на нём встречу.
Гореслава снова на сеновал пошла; Любава же постояла немного, подумала: спит ли мать, а потом решилась и проскользнула во влазню.
3
Медвежьим озеро назвали потому, что раньше на берегах его была медвежья берлога. Но вот уже двадцать зим прошло, как ушли медведи с его берегов. Впадала в озеро речка, которую прозвали Быстрой за течение.
Осторожно шла по мокрой от росы траве Гореслава.
Белые берёзки трепетали на ветру, шелестя зелёными листочками; им гулким эхом вторили сосны и старые ели.
В лесу было свежо: ночью пронеслась по небу перунова гроза, силу тёмную разогнала.
Наумовна шла не спеша, собирала цветы для венка. Пролетела бабочка; девушка остановилась, протянула к ней руку. Бабочка покружилась и села на один из перстов. " Красавица ты моя, летунья небесная, радость ты с собой из Ирия принесла", — с любовью прошептала Гореслава. Бабочка при звуке голоса встрепенулась, улетела куда-то к озеру. Проводила её глазами Наумовна и свернула на тропку, что показал ей Стоян. Отыскала она полянку с высокой елью, осторожно вытащила из-под её лап лодочку братца.
Пройтись по берегу озера летом — хорошо, но на лодке по нему проплыть ещё лучше.
Гореслава легко правила, лодочка с радостью слушалась его. Был бы рядом Стоян, похвалил бы сестру. Но с собой девушка его бы не взяла, помешал бы только тишину лесную слушать.
Лодочка по воде плыла, словно лебёдушка, стараясь не тревожить покой Водяного.
Вспомнила Наумовна, что при впадении Быстрой в озеро, в зарослях ольховых растёт цветок, краше которого нет в лесу. Направила она свою лодочку к тем зарослям, да вдруг вздрогнула, остановила ладью.
На мелководье, среди ольхи, чернели чьи-то сапоги. Видно, вода вынесла человека на берег.
Страх долго боролся с любопытством. Гореслава и хотела подплыть поближе, да боялась: вдруг чужак встанет и схватит её за косу. Но человек не двигался, и девушка решила, что если она подплывёт со стороны озера, то незнакомец её поймать не сможет.
Человек, вынесенный на берег водой, лежал лицом к земле. Рубаха на нём была разорвана, штаны все в грязи. По одёже девка смекнула, что незнакомец не из соседних печищ, да и на княжих кметей тоже не похож. Волосы у него были тёмные, вьющиеся, сам он роста большого, плечист и несколько полон. В руке сжимал он меч, длинный, с узкой рукоятью. Не словенский он.
Тут заметила Гореслава, что одёжа — то на нём в крови перепачкана: либо зверь, либо человек напал.
Стала девка править к берегу, спрятала лодочку в густых зарослях и побежала к кузне. Мудрёна Братиловна знает, что делать, не даром родители мудрой нарекли.
От быстрого бега щёки раскраснелись; коса на плечо упала. Возле двора кузнеца Гореслава отдышалась и тихо в ворота постучала.
Залаяли собаки, выбежали к ней, узнали, завиляли хвостами. Скрипнула дверь, отворились ворота, вышла к гостье ранней Мудрёна Братиловна в одной рубахе, лишь платок на плечи набросила, глянула исподлобья: зачем пожаловала.
— И часа не прошло, как солнце встало; Сила только что в кузню ушёл, а ты уж в гости пожаловала.
— Не я хотела потревожить я вашего покоя, да привела сюда чужая доля.
— О чём баешь, девка глупая?
— На берегу Медвежьего человека видела. Лежит пластом, рубаха в крови. Не из нашего печища он.
— Не меня бы звала, а Радия или Увара. Силу не хочу беспокоить: не любит он, коли кто от наковальни его отвлекает. Обожди немного.
Через некоторое время вышла Мудрёна уже в понёве и убрусе.
— Ну, славница, теперь расскажи толком, что случилось.
— Решила я на лодочке по озеру покататься, и вынесла меня вода к зарослям ольховым. Присмотрелась я: там человече лежит. Не из нашего печища.
— Вот что, Наумовна, беги к Радию (ты лучше меня тропки лесные ведаешь), скажи ему: пусть парней собирает. А я к Силе пойду, он — то знает, что делать.
Шибко бежала по лесу Гореслава, только пятки сверкали. Вывела тропинка к родному двору; мимо хотела пробежать, да Наум остановил.
— Куда спешишь, горлица, дом свой сторонкой обходишь?
— Спешу я, батюшка, Мудрёна Братиловна велела к Радию бежать.
— Давно ли кузнечиха тебе матерью стала?
— Уж, не осерчай, батюшка, беда приключилась.
— Что за беда?
— Чужака я на озёрном берегу видела, раненого.
— Об этом следовало прежде мне сказать, а не кузнечихе. Ну, ступай себе к Радию, а я вятших мужей соберу.
Радий сидел во дворе и что — то мастерил. Приметив Гореславу, робко жавшуюся у ворот, он отложил свою работу и пошёл ей навстречу.
— С чем пожаловала, славница? Батюшка прислал?
— Нет, Мудрёна Братиловна велела.
— Ну — ка сказывай в чём дело.
Девка подошла к крылечку, села. Нужно отдохнуть после быстрого бега, иначе ничего толком не скажет.
— Чужой человек на бережку лежит. Может, мёртвый, может, нет.
— Так что от меня треба?
— Велела передать Мудрёна Братиловна, чтоб парней собирал.
— Никогда я зверя не боялся, один на медведя ходил. Не бояться мне и человека. Веди туда, где его нашла.
… Робко раздвинула ольховые ветви Гореслава и отшатнулась при виде чужака. Радий отстранил её, подошёл поближе; за ним подбежал Лайко, обнюхал и отошёл.
— Мёртвый он, — сказал охотник. — Нечего пужаться.
— Кто ж его убил?
— По чём мне — то знать. Может, зверь лесной, может, человек. Из — за моря он, я таких в городище видел.
Когда отошли они на несколько шагов, вышли из леса мужики: кто с дубиной, кто с топором, а у кого и лук. Впереди всех Сила — кузнец, словно могучая сосна посреди молодого ельника.
— Прочь отойди, охотник, — сказал Сила.
— Я не боюсь мёртвых, — Радий с места не двинулся, — и про вас, Сила Жданович, то же думаю.
— Так мёртв он?
— Словно шкура звериная.
Кузнец подошёл к чужаку, повернул лицом к светлому солнышку.
— Свей или урманин, — процедил он сквозь зубы. — Ишь, как перед смертью оскалился.
Наум, неподалёку стоявший, подошёл к Гореславе, положил руку на плечо.
— Ступай домой, дочка. Добромира за тебя тревожится.
Послушалась девка, берегом озёрным к печищу пошла.
— Я девку провожу, а то голова закружится, в топь забредёт или в воду упадёт, — услышала позади себя голос Радия.
Гореслава обиделась: это у Ярославы головка при виде крови закружится, а у неё нет. Девушка часто видала, как шкуры звериные снимали, да и саму отец шутки ради учил из лука стрелять. Конечно, хорошо стрелять она не научилась, однако, с десяти шагов, может, и попала бы.
Наумовна специально медленно шла по лесной тропе, останавливалась, цветы собирала, плела венок для Желаны. Девчонке она его ещё вечор обещала, да после встречи с Радием и слов добромиреных не могла об этом и подумать. Конечно, Желана могла и сама сходить в лес, набрать дивных цветочков, но дальше поля никогда не ходила.
Радий шёл позади с луком в руках. До самого печища не проронил он ни слова. Возле Наумова двора распрощался охотник с девицей. " Не видать бы тебе больше смерти", — сказал и пошёл прочь.
Лишь только Гореслава во двор вошла, как окружили её сёстры.
— Что случилось, — Любава говорила чинно, но глаза блестели как в лихорадке. — Ты из леса прибежала, весь дом переполошила.
— Человека мёртвого нашла я у озера. Кузнец сказал, что свей он или урманин.
— От куда ж в наших лесах урмане.
— Боюсь я, — залепетала Ярослава. — Приплывут к нам на страшных ладьях по Быстрой, пожгут дворы, девок с собой заберут.
— Молчи, дурёха, беду накликаешь, — старшая Наумовна дёрнула плаксивую за рукав. — Не бывать этому, пока князю Вышеславу дань платим.
Подозвала Гореслава Желану, протянула ей венок: владей на здоровье. Девчонка сразу же его надела, побежала перед подружками красоваться.
… Долго ещё вспоминала девка мёртвого чужака, гадала, как очутился он в их краях. Помнила: мертвеца найти, потревожить — не к добру.
4
Редко в печище гости заглядывали, а если и забредали, то пешие или по воде приплывали. Вышеслав всегда поднимался вверх по Быстрой в Медвежье озеро на резной ладье; то ли боялся он лесов окрестных, то ли воду любил больше земли, а, может, другая причина какая была.
Долго ещё шептались о мёртвом свее вятшие мужи, а девки на берег озёрный ходить боялись.
Прошло дня два с тех пор, как Гореслава тело мёртвое отыскала. Жила девка как прежде: днём домостройничать помогала, а вечером за ворота ходила вместе с сёстрами погулять.
Заприметила как — то Наумовна, что Ярослава всё чаще на уваров двор посматривает, улыбнулась: не долго по Любиму сохла. А Любава змеёю на сестру поглядывала, вечером в сенях за косу оттаскает. Знала девка, что к зиме Влас её посватает; Наум с радостью дочку за него отдаст — вот и гуляла последнее лето с новым миленьким.
Остальные девки всегда ей до смерти завидовали. Хороша Любава, всем парням мила. И даже Мохнатый ей руки лизал. Помнила Гореслава, как сёстры поссорились, три дня не разговаривали. Сегодня тоже ссора будет, и снова Добромира по разным кутам сестёр растащит, а Лада царапины девичьи утирать станет. Но знала Наумовна, что обе старшие сестры завидуют и ей за то, что вечерами летними Лайко за ней бегал, хвостом вилял. Внять бы глупой девке материным словам да поласковей быть с охотником, а она и не думала под берёзками с ним стоять. "Нет того милого, с кем бы у воды в любви поклялись", — подружкам говорила.
Кого ждала, глупая, не знала, не ведала.
С Радием же лишь дружбу водила, соглашалась в лес с ним ходить, а попробуй он слово ласковое ей молвить, убежала бы.
… Ярослава шла в обнимку с Уваром, хворостиной отгоняла Мохнатого. Парень ей что — то на ухо шептал, а девка смеялась. Присела парочка на крыльцо Уварова дома, долго о чём-то щебетала. Потом парень встал, за ним и Ярослава пошла. Шли они к пою, где пасся белый жеребец Увара. На беду за коровами туда Любава пришла. Видела она, как Увар сестру на коня сажал, по полю катал. Смеялась Ярослава, похлопывала по шее лошадь.
Так вот кому по весне Ярилой быть!
Не утерпела Любава, бросила коров на попечение прихрамывающего Серого и побежала по тёплой ещё земле к сестре. Ярослава уже на травке зелёной стояла, венок из цветов полевых для Увара плела. Налетела словно ворон на цыплёнка малого старшая Наумовна, хворостиной прошлась по спине.
— Девка бесчестная, девка подлая, вот как ты с сестрой поступила, — приговаривала Любава, стараясь по лицу сестру ударить. — Говорила я тебе: не гуляй с Уваром, сохни сколько угодно по Любиму. Что ж, пеняй на себя, коли не слушала.
Ярослава тоже в долгу не осталась, вырвала хворостину, отбросила в сторону.
— Не жена ты Увару, чтоб запретить мне с ним гулять.
Парень в сторону отошёл, чтоб девичьей драке не мешать.
… Гореслава через поле шла, чтобы Любаву поторопить, когда увидела, что коровы без присмотра бродят. Серый её увидал, залаял, побежал, прихрамывая. Не к добру это. И тут увидала девка сестёр старших, по земле катавшихся.
Увар стоял возле коня, равнодушно наблюдая за девичьей дракой. Ни одна из них не была ему на столько мила, чтоб идти за ней в огонь и в воду.
Но Гореслава ждать, чем всё закончиться, не стала. Хорошо, если только ссадины да синяки останутся, а то могут друг дружке руки — ноги поломать из-за парня. Побежала к печищу; коровы за ней побрели.
Долго думала девка, кого на помощь позвать. Отца? Посмеётся только Наум, " Сами миром решат", — скажет. Власа? Нет, Любава ей потом не простит позора, самой с синяками придётся ходить. Любима? Не пойдёт он, узнав, что Ярослава его на Увара променяла. Оставался Радий; он не посмеётся над глупыми девками, поможет.
Охотник развешивал рыбачьи сети, когда к нему прибежала Гореслава.
— Что, опять кого на берегу нашла, — с улыбкой спросил.
— Нет. Радий, будь другом, миленький, подсоби.
— Чем же помочь тебе, славница?
— Сестёр разнять нужно. Они там, в поле.
— Из — за чего ссора вышла?
Наумовна молчала.
— Знать, из — за парня, раз молчишь.
Радий не спеша докончил работу и подошёл к девушке.
— А тебе, видно, не приходилось до синяков в поле бороться, — неожиданно спросил он.
Гореслава смутилась, опустила глаза.
— Ладно, веди к сёстрам.
Любава и Ярослава достаточно синяков друг дружке понаставили, в земле лица перепачкали.
Увар отошёл ещё подалее, собирался совсем уйти, когда к нему Радий подошёл.
— Из — за тебя дерутся?
Парень пожал плечами.
— И не остановишь глупых?
— А зачем?
Увар взял под уздцы коня и пошёл к печищу; Радий же принялся сестёр разнимать.
— Полно, девицы, полно, красные, зачем красоту свою напрасно губите?
Отступила Ярослава, лицо принялась утирать. Торопливо косу переплела, в сторону отвернувшись. Не видела, но знала Гореслава, что плачет сестра от стыда и обиды.
Любава держалась важнее, спокойнее, только губы чуть подёргивались. И про неё младшая сестра всё знала, догадывалась, что Увар крепко в сердечко запал. Если бы не Радий, то остаться Ярославе без косы.
— Ты позвала? — спросила Любава.
— Я. Не могли очи смотреть на то, как вы друг друга из — за парня убиваете, — Гореслава прямо в глаза сестре смотрела, за чужую спину не пряталась.
— Не понять тебе. Пройдёт время, сама готова будешь девку красную убить, что на парня твоего лукаво посмотрела.
— Но не сестру родную.
Старшая Наумовна лицо утёрла и пошла ко двору. Если бы не Серый, досталось бы ей от Добромиры. Но умный пёс давно уже загнал скотину в хлев и теперь, верно, поджидал хозяйских дочек у ворот.
После того, как старшая сестра скрылась из виду, собралась след за ней и Ярослава. Подошла к Гореславе, ядовито шепнула:
— Что, всякий раз за помощью к Радию бегать будешь?
Младшая Наумовна вспыхнула, на парня посмотрела.
— Никогда больше я к нему не пойду, — тихо ответила она. — Лишь бы сёстры мои меня не попрекали.
— Да полно вам Лес, вода и обитатели лесные знают, что друзья мы, — Радий ей руку на плечо положил, а она сняла.
— Не то ты да родные мои думают.
Обняла Гореслава старшую сестру за плечи; Ярослава тут же раскисла, расплакалась. Так в обнимку они и пошли через поле к родному очагу, где всегда рады им будут.
5
Липень к концу подходил, кончалось и девичье раздолье. Скоро уж девки с серпами в поле пойдут рожь жать.
…Стоян быстрее ветра прилетел на отчий двор, запыхался, чуть о крыльцо не споткнулся.
— Князь, князь едет, — сказал выбежавшим сёстрам. — У Медвежьего его видел.
— Рано что — то для Вышеслава, — покачал головой Наум, но всё ж пошёл в избу велеть Ладе отпирать сундуки, доставать шкуры звериные.
Князя вышло встречать всё печище: и вятшие мужи, и парни, и девки. Но вместо Вышеслава увидели они другого вождя.
Он был высокий, плечистый; загорелое лицо хранило память о битвах: левую щёку пересекал рубец, уже порядком залеченный временем. Чёрные волосы, не стянутые повязкой, ещё не подёрнула седина, но пройдут восемь — девять зим, и серебряные паутинки, должно быть, появятся в них.
Но больше всего поразили Гореславу его глаза — такие же, как осеннее небо, тёмные, бездонные. " Нет в нашем печище такого же красивого парня, как он", — подумала она.
Незнакомец приехал в печище не один: за спиной у него было ещё с десяток вершников. Вятшие мужи переглянулись, увидав у приезжих мечи.
— Зачем к нам пожаловали, гости незваные? — спросил Наум, выступая вперёд. — С добром или с лихом?
— Без злого умысла нарушили ваш покой.
— Как называть вас нам?
— Люди прозвали меня Светозаром. Приехал я спросить вас, добрые люди, не видали ли вы беглого свея.
Печище переглянулось.
— Одна девка нашла одного, но давно это было.
— Что ж с ним стало?
— Мёртвым его мы нашли. Так как не знали, какого он роду — племени, тризну некому было по нему справить.
— Так говоришь, добрый человек, что мёртвым его нашли. Ничего он перед смертью не сказал?
— Да вы у дочери моей спросите, она его нашла.
Наум подтолкнул Гореславу, шепнул: "Учтиво ответь гостю, верно, тоже князь". Девушка с опаской подняла глаза на Светозара, но не заметила в его очах ни суровости, ни холода, которые всегда были у Вышеслава.
— Ты, славница, свея нашла?
— Я, князь.
— Не величай меня князем, не князь я.
— Как угодно вам будет.
— Мёртв он был, когда нашла?
— Уж и не знаю, близко не подходила. А когда возвратилась, сказали люди, что мёртв.
— Где нашла ты его?
— На озёрном берегу, в зарослях.
Если поначалу Гореслава отвечала робко, то потом расхрабрилась немного. " Напрасно думал батюшка, что приехал он к нам со злым умыслом, не может такой человек зла нам пожелать", — подумала.
Долго шептались потом девки о том, что Светозару приглянулась Наумова дочка, и завидовали. А пуще всех сестра родная Любава. Как она не прохаживалась перед вождём, сколько глаза стыдливо не опускала, лишь раз он ей улыбнулся.
Печище не хотело отпускать дорого гостя, братчину для него устроило. Там девки сидели промеж парней, и каждая стремилась к Светозару поближе подсесть.
До ночи пировали, заступы у вождя чужеземного замаливали. Не ссорилось печище с тем, у кого люди оружные были, однако своим князем Вышеслава признавало, ему и дань платило.
… Тихо ушла с веселья Гореслава, зашла в клеть, проверила, спят ли сёстры малые, потом снова за ворота вышла на небо звёздное посмотреть. Долго звёздочки она считала, собралась уж в сени идти, когда возле ворот человека заприметила. Пригляделась: Радий.
— Зачем пришёл?