– Бедный Йорик.
Это что-то знакомое. Дарья смотрела в кино, старый фильм, там Смоктуновский играл. Тоже держал черепушку. А потом его самого отравили.
– Хватит кривляться! – Дашу вдруг одолела злость. Ничего не поделаешь – с такой жизнью нервов не осталось.
Даша со злостью отдернула занавеску, та оторвалась от проволоки с таким треском, что кого хочешь испугаешь.
Тетя Шура тоже испугалась. Она ведь глупая.
Тетя Шура завопила и запустила бутылкой в Дашу.
Даша не ожидала, что свекровь сможет расстаться с такой драгоценностью. Видно, в роль вошла.
Поэтому Даша и не отклонилась толком. Бутылка долбанула ей по скуле – синяк будет! – бабахнулась о стенку, и во все стороны полетели осколки. Стеклом Даше поранило руку, которой она хотела закрыться. Кошмар какой-то. Лучше бы и не просыпаться.
– Я тебя убью, – сказала она тете Шуре. – Я тебя, гадюка, собственными руками придушу!
Ей казалось, что она говорит спокойно, но, наверное, завопила, потому что с некоторой оттяжкой в стену замолотил пенсионер Срунов – честное слово, такая фамилия. Он бегает по своей квартире и молотит в стенки – всем соседям надоел, скорей бы его в психушку забрали. Даша ему говорила – будет себя так вести, напустят на него братву, они его в психушку, а квартиру на продажу! Да разве он поймет?
Тетя Шура села на диван и принялась рыдать. Что ее жизнь проклятая, что ей плохо, никто ее не любит и не уважает, и последнюю водку Дашка вылила. Как будто эта водка с Дашиной кровью не смешалась. Конечно, тетю Шуру можно пожалеть. Сын сидит, муж под электричкой пострадал, в доме инвалидов мается, даже внуков бог не послал. И сама артритом измучена. Все ясно, но зачем бутылками умышленно бросаться. Ведь ее счастье, что Даша ей попалась мирная, тихая, все говорят. Другая бы давно выгнала.
Тетя Шура рыдала, от страха или стыда, а может, жалела бутылку. Срунов все еще постукивал в стенку, ждал ответных действий.
Даша пошла в ванную, помылась, потом наложила пластырь на скулу. Надо бы еще и второй – на плечо, но пластыри кончились.
Посмотрела на себя в зеркало – краше в гроб кладут.
Долго причесывалась. И думала, возьмет ее на работу Ахмед или не возьмет. Ахмед человек немолодой, у него семья, может, приставать не станет.
«Ну почему я такая невезучая!» – внутренне закричала Даша. Ведь все было хорошо, жила в Ашхабаде, мать была, отец – бухгалтер. Девчонкой попалась на перестройку. Там, в Туркмении, осталась мать, отца уволили, он от инфаркта умер, а мать живет как-то с сестрой. Не пишет. На марках экономит. А Даша как окончила школу, познакомилась с лейтенантом Костей. Славный парень, танкист, загорелый до черноты, за ним многие увивались – часть стояла под Ашхабадом, как раз за школой. Вышла замуж, поехали потом с его частью на Север, в Кандалакшу. Кому нужны танки в Кандалакше? Кому-то нужны.
В дверь молотили.
Даша была в халате, кровь проступила на плече, вышла к двери.
Там стояла толстая, как квашня, мать Тамарки, той самой, с которой осенью Даша ездила в Турцию челноками, а их на обратном пути ограбили и изнасиловали в поезде. История противная, но еще и страшная, потому что за груз надо было расплачиваться – ездили на процентах от реализации.
Мария Павловна была заплаканная, вся тряслась. Даша сразу поняла – беда с Тамаркой.
– Что? Говори, что?
Даже не позвала зайти. Сама начала трястись.
– Машиной сбили, – плакала Мария Павловна. – В Туле, возле фабрики, вечером шла, ее и сбили.
– До смерти?
– В реанимации лежит, положение, говорят, средней тяжести. Позвоночник поломали.
Даша поняла, надо звать Марию Павловну внутрь, слушать ее, сочувствовать, а тут еще тетя Шура вмешается со своими глупостями.
Но Мария Павловна заходить не стала. Повернулась и пошла прочь. На лестнице, пролетом ниже, села на ступеньки и стала плакать дальше.
Даша не побежала за ней. Она закрыла дверь, заперла ее на нижний замок. И снова пошла в ванную. Там села на стульчак – санузел совмещенный. На стульчаке хоть думалось – никто не пристает. В санузле было окно – редко так бывает в трущобах, а тут было. Окно открыто, внизу под окном обычный скандал, опять Олеся грозится повеситься от любви к Леше Хруничеву. Она приехала на джипе своего нового парня, крутого, он ничего не понимает – зачем ей Леша? Но может и убить. Надо бы сказать Тане, его сестре, чтобы не выпускали Лешку из дома… Но тут мысли опять закрутились невнятно и бездарно.
Детей у них с Костей не было, что-то у него не так. И, наверное, это здорово – сейчас бы она возилась с малышом, никакой любви не хватит. Детей заводить – дорогое удовольствие, не по карману жене лейтенанта-наркомана. Костя недолго кололся, она даже не догадалась. Он стал воровать – на складе, в части, его поймали, он убежал, с автоматом, в состоянии наркотического опьянения, его догнали, он отстреливался, а потом с обрыва – вниз. Она осталась без копейки, хорошо еще у нее долгов не потребовали, но велели убираться из части. Отец-мать не помощники, запасов никаких, даже из Кандалакши не уедешь…
Снова стук в дверь.
Не дадут подумать раненому человеку.
Даша вышла к двери. Жалко глазка нет, давно бы пора поставить, особенно когда такое с Тамаркой случилось… Тамарка в Тулу уехала, думала, что ее не найдут.
– Кто там? – спросила она.
– От Гарика, – ответил голос.
От Гарика так от Гарика. Гарик – это второй муж. Ну почему у нее не жизнь, а сплошное несчастье? Она поступила в Питере в книготорговый техникум. Неважно сейчас, на какие деньги туда выбралась и на чьи деньги жила первое время. У каждой красивой женщины может быть слабость и надежда. А она в двадцать была красивой женщиной. Сейчас, в тридцать, кому она нужна? Может, Ахмеду в ларьке? В Питере, когда с тем человеком рассталась, она встретила Гарика. Он из книжников, то работал, то перепродавал, то в магазине ошивался и шутил. У него комната в двухкомнатной квартире, заставленная, заложенная, заваленная книгами, мать в городе Веревкине Тульской области и отец-алкоголик. Ну она и переехала к нему в комнату, как новая книжка. Гарику не очень была нужна жена – он привык не питаться, а перехватывать, не одеваться, а так, пользоваться обносками, не любить, а спать рядом. Она бы ушла от него, но если работаешь в книжном магазине, не столько платят, чтобы жить самостоятельно. В чужом городе. Так и существовали: Гарик ее использовал, ему были нужны книги для перепродажи, а теперь это стало как будто общим делом – ведь за комнату платить надо, за аборт платить надо, за пальто платить надо. Он увязывался, если ехали смотреть библиотеку, и Даша стала как бы наводчицей – лучшие книги должны были дешево достаться ему, Даше было стыдно, она врать так и не научилась. И, наверное, они бы разошлись, и к лучшему, на нее один профессор смотрел, специалист по сектантам, толстый веселый дядечка, вдовец с квартирой, но Гарик, ничего ей не сказав, ввязался в кражу из Публички. Они брали книги аукционные, сотрудник библиотеки помогал, а Гарик консультировал при продаже. Конечно, он не только консультировал, а несколько томов домой приволок, спрятал в грудах книг. Даша и не подозревала, но ее все равно таскали на допросы, хамили и угрожали, будто это все она придумала. Из магазина ее сразу поперли, наступила безнадега, не на панель же идти, да еще вдовец здороваться перестал – видно, его информировали должным образом. Вот и пришлось временно укрыться в Веревкине. Уже скоро год как она здесь укрывается, перебивается случайными заработками. Самое время запить и пойти по рукам, но держится.
От Гарика давно нет вестей, ему еще три с лишним года трубить, амнистия на него не распространяется.
За дверью стоял корявый мужчинка, прищурился, голова набок.
– Ты – Дарья?
– Дарья. – Сама насторожилась, но не испугалась.
– Тогда я к тебе. Пропусти, мне некогда.
Человек втиснулся в крохотную прихожую, прикрыл входную дверь.
– Скажи, где вы жили, когда с Гариком поженились. Адрес скажи.
– А вам зачем?
– Проверка слуха.
– На Большой Подьяческой, дом двенадцать.
– Нормально, – сказал мужичок.
От него пахло махоркой и какой-то кислятиной. На нем был ватник, хотя погода стояла теплая, летняя.
– Вот, – сказал он, – возьми и спрячь. Гарик мне сказал, что ты не заложишь. Спрячь как следует. И если будут пытать, не сознавайся. И меня ты не видела. Ясно?
Он не сказал, как там Гарик, не представился, тут же выполз на лестницу и застучал вниз стоптанными каблуками.
Пакет был небольшим, как две книжки, но тугим, замотан в тряпку и для страховки многократно заклеен скотчем. Не порвав ленту, внутрь не заглянешь.
Даша бы выругалась, да язык не поворачивался.
Еще не хватало держать дома такую опасную вещь! А в том, что пакет опасный, она не сомневалась.
Хорошо бы еще не бомба. Впрочем, кому надо ее взрывать?
Она пошла с пакетом в комнату. Куда спрячешь? Вся квартира – комната, кухня, совмещенный санузел и коридорчик. Посреди комнаты на стуле сидит тетя Шура, дремлет, слюни по подбородку.
Ей нельзя пакет показывать, сразу полезет открывать, искать выпивку или деньги.
В какой-то книжке Даша читала, что женщины прячут драгоценности в белье, а мужчины в книги. Книг дома немного, только собрание сочинений братьев Стругацких, которое Даше в магазине как премию дали. Даже у тети Шуры на эти книжки с дарственной надписью рука не поднялась. А в белье нельзя, может, они тоже ту книжку читали. Значит, надо положить так, чтобы видели, но не догадались.
Даша сунула пакет наверх, на полку над вешалкой, где лежали зимняя шапка, ломаный зонтик и щетка для сапог.
Пора идти, дядя Ахмед будет сердиться, он еще вчера велел не опаздывать. А она забыла чаю разогреть! Раньше по утрам кофе пила с молоком, а теперь на кофе денег нет. После того как они с Тамаркой разорились. Зачем ее убили, если взять нечего? Ну накажи, заставь работать на себя, издевайся, но убивать зачем? Может, рассердились, что Тамарка пыталась убежать? Значит, Дашу не тронут?
Даша вышла на улицу и захлопнула дверь. Спустилась на улицу, по дороге заглянула в почтовый ящик, он без замочка, все равно никто не пишет, и газет они не выписывают. На грязной стенке под ящиками была кровь. Свежая кровь. Даша провела пальцем, и пальцу было липко. Мальчишки, что ли, подрались? Один другого головкой об стенку?
На полу тоже была кровь.
За лестницей был темный угол, оттуда несло мочой и кошками. Даша никогда туда не заглядывала. А сейчас заглянула. Там лежал мертвый человек. И понятно, что мертвый, потому что лежал на спине, а глаза были полуоткрыты. Это был мужчина в ватнике, который приносил ей пакет.
Даша кинулась бежать.
Потеряла контроль над собой. Нельзя бежать, все вокруг чуют твой страх. Но что поделаешь – ты только что говорила с человеком, а он уже мертвый.
Добежав до автобусной остановки, где были люди, было светло и не так опасно, она поняла, что надо вернуться домой, взять этот пакет и выкинуть его подальше.
Но не сделала этого. Не потому, что страшно было возвращаться. Конечно, страшно, но не в этом дело. Она сообразила, что если пакет ищут, то к ней все равно придут, а пакета не будет – нечего отдать, нечем откупиться. Пускай лучше пакет останется, и когда они придут, она его отдаст и, может быть, останется живой. Ведь у мужика не было пакета, его и убрали. Может, сначала замучили, а потом убрали.
Может, вызвать с автомата милицию? Но автомат сломан, Даша знала, что он сломан, уже пыталась звонить. А как ему не сломаться, если в него суют все что ни попадя.
Подошел автобус. Уже набитый. И когда он успевает наполниться, если там и домов нет? Первые настоящие дома в городке – наши четыре пятиэтажки, веревкинские небоскребы, местные Черемушки.
В автобусе было душно и все злые.
Но Даша на злость и толчки не отвечала, она была занята мыслями. Жизнь становилась все сложнее. А тут еще угроза, исходящая от пакета. И нет мужчины, который мог бы о ней позаботиться. Но, конечно, не обычный, беспомощный, а сильный, со связями, может, даже из милиции.
На оптовке, или на рынке – называйте как хотите, между кладбищем и новым Сбербанком – откуда только у них деньги берутся? У нас ведь отнимают! – несмотря на ветреную, чреватую дождем погоду, было много народа. Ахмед сидел у своей торговой точки на ящике, покрытом газетой, и играл в нарды.
Нарды стояли на другом ящике, а незнакомый черномазый сидел на третьем. Вокруг стояли три или четыре бездельника из азербайджанцев. У них в ларьках сидели наши, веревкинские, а они поставляли товар, собирали деньги и контролировали. Но что на них обижаться? Обижайся не обижайся, а виноваты мы сами. Азеры друг дружку поддерживают, помогают, а мы норовим своего же утопить.
– Здравствуйте, Ахмед Рахимович, – сказала Даша.
Вдруг ей почудилось, что ее колготки измазаны кровью, и она посмотрела вниз. Но ничего такого не увидела.
– Ну вот, – сказал Ахмед, обращаясь к зрителям. – Где дисциплина? Я ее с утра жду, в Тулу не поехал, а она дома спит, манную кашу кушает. Почему опоздала?
– Извините, – ответила Даша. – Больше не повторится.
Но Ахмеду хотелось поговорить.
Он был толстый, пожилой, но почти не седой, волосы черные, блестящие. Живот вываливался между ног, будто не принадлежал телу, а был кое-как привязан.
На красной футболке были нарисованы скрещенные американские флаги. Футболка была грязная, зачем чистую на рынок надевать?
– Я теперь сомневаюсь, – произнес Ахмед, – следует ли доверять большие денежные ценности такой неорганизованной девушке? Скажи, следует? Особенно если она с фингалом под глазом нахально на работу выходит. Пьянство подвело?
– Я не пью, – сказала Даша без улыбки.
Здесь не улыбались. Смех доставался только своим.
– Пойди помоги моему племяннику, – велел Ахмед. – Он у меня здесь стажировку проходит, в Америку поедет, в университет поступать будет. Хорошее место ему купили. Роберт, к тебе девушка Даша идет. Будет твоим ассистентом. Я через полчаса подойду.
Даша поблагодарила Ахмеда и пошла к его магазину.
Магазин представлял собой железный верх грузовика, а может быть, это когда-то был типовой железный гараж.
Племянник Роберт оказался совсем молоденьким парнем, наверное, еще паспорт не получил. Лицо приятное, птичье.
– Ну, что будем делать? – спросила Даша, стараясь выглядеть опытной торговкой.
– Здравствуйте, – формально протянул ей руку Роберт. Она пожала длинные влажные пальцы. – Роберт Магометович.
– Что мне делать? – повторила Даша. А думала все время о теле мужика в подъезде. И о том, что ее ждет.
– Тогда сначала я рекомендую сахар по пакетам сыпать. Вон мешок, видишь? А вон там возьми пластиковые пакеты. В каждый пакет по кило, у нас сахар дешевый, люди покупают.
Роберту Магометовичу нравилось быть начальником.
Он сел на стул, глядя наружу и ожидая, когда придут за сахаром покупатели. Покупателей пока не было, потому что время наступало мертвое – полдень.
В железной коробке было тепло, душно и, наверное, просто страшно будет в жару.
Воздух попадал только через дверь в передней стенке. Там сидел Роберт Магометович, и его узкая спина загораживала половину двери.
Работа двигалась медленно. С непривычки было нелегко отсыпать ковшиком сахарный песок в тонкий и непослушный пластиковый пакет, да сделать это так, чтобы получился точно килограмм.
Роберт Магометович подошел к ней, стоял как столб? и, конечно же, стало совсем трудно, даже рука дрогнула и рассыпала сахар.
Она замерла, боясь крика и выговора, но Роберт отнесся к этому спокойно.
– Ты не спеши, – сказал он. – Привыкай. А у тебя муж есть?
– У меня муж бандит, – сказала Даша. – В лагере сидит.
Она знала, что муж-бандит, хоть и в лагере, бывает неплохой защитой от домогательств.
– Бандит – это нехорошо, – сказал Роберт. – Зачем он тебе денег не оставил? Плохой бандит, бедный бандит.
– Бедных бандитов не бывает, – возразила Даша.
– А где деньги? Любовнице отнес? Давай покажу, как надо песок сыпать.
Он нагнулся и взял у нее ковшик, а другой рукой сжал грудь.
Это было неожиданно, надо было быть к этому готовой. Но совсем мальчик – она и не подумала. И лицо приятное.
Она вырвалась, выпрямилась, вскочила.
– Ну как тебе не стыдно! – сказала она. – Вы же мальчик совсем. Я вам в матери гожусь.
– Не годишься, – засмеялся Роберт. – В России так рано не рожают. Мне уже семнадцать.
Он совсем не смутился.
Наоборот, когда она вскочила, ее лицо оказалось на одном уровне с его лицом. Он сразу потянул ее к себе и поцеловал в губы.
Звякнул ковшик – Роберт уронил его.
Пальцы Роберта побежали, хватаясь и приминая кожу, вниз по спине, к ягодицам.
Даша возмутилась – уже и мальчишки начали приставать.
Она толкнула Роберта.
Роберт ударился спиной о весы, весы свалились со стола, за ними посыпались пакеты с сахарным песком. Роберт взвыл, и тут в дверях показался силуэт дяди Ахмеда.
– Ах ты, пилядь! – Дядя Ахмед очень рассердился. – Ах ты, хулиганка базарная! Я тебя культурного мальчика бить нанимал? Я тебя сахар развешивать нанимал!
Он схватил ее за волосы и так сильно потянул к себе, будто старался спасти мальчика от ее ядовитых когтей.
– Ой, вы что! – Было больно. Даша старалась оторвать его пальцы.
А тут еще, возбужденный видом сражающейся девушки, из завалов сахарного песка выбрался племянник и включился в бой.
Почему-то он выкрикивал:
– Не посмеем дискриминацию! Не позволим, честные люди!
Он рванул за ворот блузки – пуговички полетели в разные стороны, затрещала ткань.
Вот дура, успела подумать Даша, ну кто надевает такую хорошую блузку на базар?
Ее пальцы враждебно переплелись с пальцами дяди Ахмеда и сражались с ними, так что она оказалась беззащитной перед нападением племянника. Тот пытался сорвать лифчик, но лифчик был итальянский, эластичный, видно, в Италии девицам тоже приходится защищать свою честь. Он оттягивался, но не рвался. Словно тетива лука.