Мы пили пиво. Воровали друг у друга еду из тарелок. Ребята тем временем о чем-то оживленно говорили – я не прислушивалась. Совершенно не хотелось напрягаться и разбирать во всеобщем гвалте течение их разговора. На всякий случай я разместила на губах «всепонимающую» улыбку, откинулась на стуле и стала активно получать удовольствие от жизни. Просто не верилось: это я, благополучно преодолевшая давний, уже больше походивший на тупик, сексуальный барьер – причем так естественно и плавно, что не чувствовала в процессе ни страха, ни боли; я, только что бродившая по волшебной ночной Москве; я, сидящая в каком-то переполненном баре с таким видом, будто делаю это каждый вечер. И виновник всех этих метаморфоз один – Артем. Чудесный, непостижимый, невероятный мой Артем. Я едва сдерживала себя, чтобы не запищать от восторга и не броситься к нему на шею. Нет. Не нужно лишних эмоций. Еще неизвестно, как ему понравятся эти бурные проявления. Да и пусть мужчина – мой мужчина (я попробовала это сочетание на язык – тихонько, чтобы никто не услышал) – отдохнет. Он это заслужил. Я прикрыла глаза – слишком откровенным был в них сейчас блудливый и радостный до безумия блеск. Нечего окружающим лишнего обо мне знать!
Остаток ночи прошел в темпе, заданном с вечера. Без отдыха, без перерыва, без мыслей мы снова и снова занимались любовью. Я бредила и готова была разреветься от счастья. Никто не говорил заготовленных заранее фраз, никто не пытался продолжить «душевный стриптиз» – нам больше не нужно было слов. Их время прошло.
Утро настало медленно и все равно внезапно. С одной стороны, за прошедшие сутки мы прожили целую жизнь. С другой – это были всего лишь двадцать четыре часа. Но каких! Невольно в голову пришла мысль о том, что за прошедший день и минувшую ночь я пережила лучшее время в своей жизни. Стало невыносимо больно оттого, что оно может никогда больше не повториться. И если бы меня спросили, что я выбираю – целую жизнь без любви или еще двадцать четыре часа с Артемом, – не колебалась бы ни минуты: только любовь.
– Хочешь, останемся здесь до вечера? – мы лежали, усталые и невесомые, в объятиях друг друга.
– Но ты же бронировал на сутки, – не пошевелившись, ответила я. Было такое ощущение, что сейчас я могу сделать какое-либо движение, только насилуя собственные тело и волю.
– Можно продлить.
– Не надо. – Я подумала, что из-за нескольких часов Артему придется оплатить дополнительный день. – Давай куда-нибудь пойдем.
– Как скажешь.
И мы снова провалились в блаженную дрему, чтобы вскочить буквально за несколько минут до «расчетного часа», быстро принять душ, одеться и молниеносно выскочить в коридор. Мне ужасно не хотелось, чтобы дверь за моей спиной закрывалась. Я придержала ее рукой, обернулась и долго смотрела прощальным взглядом на загадочный оазис блаженства, который мы покидали. Теперь мне и в голову не могло прийти, что передо мной обычный, заурядный гостиничный номер – это были врата в другой, волшебный и не до конца еще изведанный мир. Тяжелая дверь давила мне на руку, пространство, открытое для глаз, постепенно сужалось, пока не превратилось в узенькую щель. Я опустила глаза, чтобы не видеть, как пропадет эта последняя полоска ускользающего света. Хотя бы в моем воображении, хотя бы мысленно, но дверь должна остаться открытой. Интересно, думал ли о чем-то подобном Артем? Или ему, измотанному этой счастливой ночью, было сейчас не до романтических мыслей и мистических сантиментов?
Глава 7
– Куда поедем? – Мы снова брели по протоптанной в снегу тропинке к метро. На улице было значительно холоднее, чем вчера. Или только так казалось.
– А какие варианты? – Я поежилась, плотнее укутываясь в шубу.
– Ну можно в музей, в кино, можно еще что-нибудь придумать. Я, конечно, предпочел бы туда, где сидят. – Артем, довольный собой, улыбнулся. – Что-то проблемы с ногами – не нравится им передвигаться.
– Ладно, – я, старательно скрывая ответную самодовольную улыбку, поправила капюшон. – Тогда в кино.
Народу в кинотеатре было немного – Москва отсыпалась после рабочей недели. Мы долго стояли перед афишами, пытаясь сообразить, чего нам хочется. Обе наши головы работали одинаково плохо.
– Так, будем последовательны. – Артем наконец нарушил молчание. – Тебе что нравится: фантастика, боевик, мелодрама?
– Знаешь, – четко формулировать мысли мне было явно затруднительно, – хочется чего-нибудь ненавязчивого, романтичного и про любовь.
– Отлично! – Артем взял меня за руку и потащил к кассам. – Тогда идем на «Бар «Уродливый койот».
– Господи! – меня аж передернуло. – Ну что это за название такое?
– Не обращай внимания. – Артем уже подобрался к окошечку, за которым сидела билетерша. – Форма не всегда соответствует содержанию и наоборот. Как раз будет повод проверить верность этой теории на практике.
– А надо? – Я, прикрыв рот ладошкой, зевнула.
– Конечно, надо! – Артем оживился. – Вот посмотри на себя, например.
– Это еще зачем? – Я испугалась, что сейчас он начнет городить какую-нибудь малопристойную чушь.
– Твоя форма никак не позволяет догадаться о содержании: милая такая хрупкая девушка, занимается наукой, растит ребенка – с виду все прилично, пристойно. Но стоит докопаться до сути…
– Прекрати! – резко оборвала я Артема. – Больше ни слова!
– Да-а-а? – Его интонация снова стала повелительной и надменной. – Девочка будет мне указывать, что можно, а что – нет? Ай-яй-яй! Придется ее отшлепать!
– Ну, пожалуйста, здесь же люди! – Я страшно боялась, что нас услышат или по блудливому выражению моего лица догадаются, какой вихрь чувств и желаний поднимается внутри меня.
– А разве это меняет дело? – Артем продолжал играть моим состоянием. – В библиотеке тоже были люди, а ты так неосмотрительно возбуждалась, читая письма своего драгоценного Аполлинера.
– Хватит! – Я начала задыхаться – от злости на Артема и от сладострастного тепла, неумолимо разливавшегося по всему телу.
– Думаешь? – Он впился взглядом в мои обезумевшие от нарастающей страсти глаза. – Действительно, хватит. А то еще начнешь на людей сейчас бросаться.
Он отвернулся к кассе и стал общаться с билетершей. Я стояла, покачиваясь, совершенно потерянная и обалдевшая, и пыталась как-то призвать себя к порядку, скинуть непристойное состояние. Никогда бы не подумала, что могу дойти до грани возбуждения от пары-тройки слов. Со мной никогда такого не было! Артем то ли намеренно, то ли случайно открыл тайные шлюзы в глубине моего дремавшего существа, в лабиринтах сонной души. Или в том, что эти шлюзы раскрылись, была заслуга незабвенного Гийома Аполлинера? К глубокому анализу я была сейчас не готова. Ясно только одно – именно Артему предстоит иметь с этим дело, именно у него в руках оказался мистический, все позволяющий ключ.
Купив билеты, Артем обернулся ко мне, ласково взял за руку и повел внутрь уже темного зала. Отыскал наши места, усадил меня рядом с собой и, не выпуская моей ладони из своих рук, прошептал: «Ну вот, а ты не хотела остаться в отеле». Я ничего не сказала в ответ, только напряженно и тяжело вздохнула.
Фильм и вправду оказался неплохим: в лучших традициях того, что в принципе может изобрести американский кинематограф. А может, романтичное состояние, в котором я пребывала, сделало свое дело.
Главная героиня была неприлично красивой и неправдоподобно наивной провинциалкой, которая приехала в большой город искать свое счастье (терпеть не могу аналогий!). У девушки был замечательный дар – она сочиняла милые песни и неплохо их пела. Но беда заключалась в том, что выступать на публике она не могла, – был какой-то эмоциональный барьер. Поэтому пела только для себя – в д́уше, в пустой квартире, ночью на крыше. Поскольку таким образом рассчитывать на кусок хлеба благодаря музыкальным талантам не приходилось, красавица устроилась работать в экзотический бар под названием «Уродливый койот». Там, в фильме, хозяйка бара даже объясняет, откуда она вытащила это жуткое название. Ей-богу, лучше бы уж она совсем на эту тему молчала. В общем, девушка в этом самом баре учится быть раскрепощенной, пару раз спасает заведение от разгрома, параллельно знакомится с приятным молодым человеком. Назревает бурный роман, и в итоге, путем неимоверных хитростей и уловок, юноша спасает ее от этой странной болезни – боязни сцены. Так что все хорошо – хеппи-энд. В зале зажигается свет.
– Жалко, что ты так быстро уезжаешь. – Мы сидели в полупустом баре кинотеатра и печально-жадными глазами смотрели друг на друга. Внезапное понимание того, что наше свидание подошло к концу и впереди только лишь пугающая неизвестность, охватило нас. Еще полчаса назад казалось, что времени осталось очень и очень много. И вдруг оно испарилось в один-единственный миг.
– И мне.
А что еще я могла на это сказать?
– Жалко, что ты так быстро уезжаешь. – Мы сидели в полупустом баре кинотеатра и печально-жадными глазами смотрели друг на друга. Внезапное понимание того, что наше свидание подошло к концу и впереди только лишь пугающая неизвестность, охватило нас. Еще полчаса назад казалось, что времени осталось очень и очень много. И вдруг оно испарилось в один-единственный миг.
– И мне.
А что еще я могла на это сказать?
– Ты знаешь, мы обязательно что-нибудь придумаем, чтобы встретиться снова. – Артем погладил мои пальцы, я смущенно отняла их и спрятала руку.
– Не знаю. Все так сложно. – Я тяжело вздохнула и отвернулась.
– Что сложно? – Артем извлек из-под стола мою руку и завладел ею – на этот раз настойчиво, жестом, который не терпел возражений.
– Я же не должна была в тебя влюбляться! – этот неистовый шепот был больше похож на крик отчаяния, на попытку утопающего, уносимого бурным потоком горной реки, схватиться за промелькнувшую перед лицом спасительную ветку.
– Я тоже… – Артем отпустил мою руку и откинулся на спинку красного дивана.
Дорога в Казань была долгой, грохочущей и бессонной. Станции сменяли одна другую, а в голове с той же быстротой мелькали тревожные, отчаянные мысли. Что теперь будет? Как я смогу жить по-прежнему, зная, что где-то внутри меня есть совсем другая жизнь? На что мне надеяться в своем положении? Куда я денусь из всех этих клеток, застенков и темниц? Если бы мы могли встретиться раньше, если бы Катя была ребенком Артема – все, абсолютно все у меня сложилось бы иначе: я заботилась бы о своей семье не из чувства долга, руководствуясь терпением, не по принуждению, а по велению сердца, движимого любовью и счастьем. Страшно оказалось вот так, сразу, это понять. Жутко было даже думать о том, чем понимание это может обернуться для меня, для моей заученной повседневности, для уже отведенной мне жизни.
Часть четвертая Встречи
Глава 1
Время шло. Вторая глава продвигалась медленно. И, кое-как разобравшись с «Подвигами юного Дон Жуана», я надолго застряла на романе «Одиннадцать тысяч палок». Странный сюжет, сдобренный невероятным количеством плохо перевариваемых пряностей и острот, пугающе жестоких*censored*графических сцен, от которых в жилах стыла кровь, развивался на фоне исторических событий эпохи.
Главный герой романа и по совместительству концептуальный двойник Аполлинера – граф Выбеску доводил читателя до ручки. Даже маркиз де Сад ни в жизни, ни на страницах своих романов не позволял себе столь жестоких и омерзительных выходок, как этот не в меру развоевавшийся тип. Роман оказался нашпигован жутким смешением реальности и порочного вымысла настолько, что голова отказывалась его воспринимать. Одна только сцена, в которой офицер Мони Вибеску насилует немую шведку, недавно разрешившуюся от бремени, предварительно исполосовав ее тело розгой, а потом совершает то же преступление с ее четырехмесячным младенцем – девочкой, – была способна подорвать душевное здоровье кому угодно. И вызывала настолько тошнотворную волну отвращения, что просто не хотелось жить. А главное, я не могла понять, был ли это абсолютный вымысел ради гротескной демонстрации общественного строя, безнаказанности «потомственных господарей» – таких, как князь Мони Вибеску, – или где-то между строк скрывалась подслушанная, пусть преувеличенная, но реальность. В любом случае становилось страшно.
Аполлинер создал неудобоваримый коктейль, вкус которого приводил в исступление: мною владели то бешенство, то сострадание, то тошнотворное отвращение. Я уже не видела в тексте никакой системы, повествование сливалось в острую смесь разнообразных чувств. Какой уж тут, к черту, анализ?! А может, дело было вовсе не в романе? И эмоциональная чрезмерность, которой я на тот момент страдала, оказалась связана с тем, что я заблудилась в собственных душевных лабиринтах, сама постоянно путая, где вымысел, а где – правда жизни. И виною тому был Артем.
Наша переписка после моего возвращения в Казань постепенно разгорелась с утроенной силой. Но поначалу я ужасно боялась, что, получив воплощение своей «идеи фикс», Артем потеряет ко мне интерес. Я мучительно размышляла на эту тему несколько дней подряд, а потом все-таки рискнула – заглянула в почту. Там меня терпеливо дожидалось одинокое непрочитанное письмо. При виде его сердце затрепетало.
«Здравствуй, Артем. Спасибо тебе за письмо – только сегодня вот решилась зайти на mail.ru. Разумеется, я могла бы открыть свой почтовый ящик и раньше, могла бы написать тебе сама, но у меня после приезда из Москвы начался какой-то малообъяснимый психоз: когда-то давно мне внушили (я так подозреваю, это дело рук моей мамы и тургеневских романов), что мужчина, овладев женщиной, теряет к ней всякий интерес. Теоретически понимаю, что в жизни бывает и по-другому, но никак не могу отделаться от страшных мыслей на эту тему. Поэтому лучше сразу скажи, если что-то не так – я могу исправиться или избавить тебя от своего присутствия (виртуального в том числе). В любом случае извини, если была слишком наглой, слишком доступной или недостаточно внимательной. Ох, что-то я не то пишу.
Одним словом, не сердись, если можешь. Я только хотела как лучше.
Ну вот – Катенька изо всех сил требует к себе внимания. Надо идти. Хотя какая, по сути, разница – буду я стучать по клавишам или разговаривать с тобою мысленно: легче от этого не станет. Мне было с тобой так хорошо, так легко и свободно, что я, несмотря на то что мы пробыли вместе так мало, с трудом привыкаю жить без тебя.
Напиши мне, пожалуйста, как можно скорее, так у меня меньше шансов окончательно сойти с ума. Целую. Яна».
Я долго ругала себя за то, что так разоткровенничалась. Уже по опыту давно минувшей любви к Славику знала, что стоит раскрыться перед мужчиной, доверить ему свои чувства, как он вместо ответных признаний начинает одаривать тебя самодовольным безразличием. А чего, в самом деле, распыляться-то? И так ведь дело в шляпе: девушка любит и на все готова.
Артем ответил мне длинным и нежным посланием. И хотя в нем не было слов «Я люблю тебя» или «Не могу без тебя жить», которых я с таким трепетом ждала, ему удалось угомонить мои страхи: он беспрерывно говорил о том, что нам жизненно необходимо встретиться снова, что ему было безумно радостно и счастливо со мной. А я читала и удивлялась тому, каким же он может быть разным: и сдержанным, и открытым, и чувственным, и циничным, и заботливым, и жестоким. И все это проскальзывает в одном-единственном письме! Как будто кто-то неосторожно намешал в этом человеке самых разных качеств, а главные выделить забыл.
А через неделю он уехал в Англию по своему очередному гранту. Теперь мы писали друг другу каждый божий день, а я окончательно и с удовольствием сменила жизнь на глупые мечты. Мы оба с непозволительной страстью погрузились в опасное занятие – изводили друг друга сексуальными фантазиями и изнывали потом долгими одинокими ночами под бременем этого безумия. Так же, как и в романах Аполлинера, в этих письмах на реальные события накладывалась канва непристойных грез, которые не имели выхода наружу и раскаляли добела нутро каждого из нас. «Душевный стриптиз» по сравнению с тем, что мы затеяли теперь, казался просто детским лепетом и воплощением невинности. Условия переписки заключались в том, чтобы каждое послание содержало один сценарий для будущих любовных игр. Наверное, воображение Артема было более легким на подъем – он без труда изобретал сценарий за сценарием, а может, у него тогда было много свободного времени. Мне же приходилось сложновато – целыми днями и ночами я корпела над выдумыванием всевозможных малопристойных сюжетов, чтобы собрать требуемую коллекцию игр. Я старалась изо всех сил – просто не могла себе позволить разочаровать Артема.
«Представь себе, что ты – учитель физики, – фантазировала я в одном из писем, – а я – твоя нерадивая ученица. Одиннадцатый класс. Скоро выпускные экзамены, но при таких оценках меня к ним просто не допустят, а отвечать за это безобразие, как классному руководителю, тебе. Ты страшно устал от моей тупости и лени, от вечно не выполненных домашних заданий и еще больше – от того, что я разрешаю соседу по парте залазить к себе под юбку прямо во время урока. Тебя уже просто трясет от одного моего вида – от наглой усмешки, от длинных темных волос, собранных в два легкомысленных хвостика по бокам, от чересчур короткого форменного платья. Ты оставил меня после уроков, чтобы вправить мозги, и теперь меряешь раздраженными шагами пространство перед доской – два шага влево, два – вправо. А я сижу за партой одна в целом классе и первый раз в жизни по-настоящему боюсь последствий своего разгильдяйства.
Ты резко останавливаешься напротив меня, смотришь красными от бешенства глазами и приказываешь: «Встать!» Я поднимаюсь со стула и, выйдя из-за стола, встаю в проходе. «К доске!» – Ты орешь так, что слышно, наверное, по всей школе. Только сейчас в ней никого уже нет – поздно, даже за окном давно стемнело. Я встаю около доски и беру в руки мел.