— Ах ты, негодный!
А сама украдкой глянула на него. Взгляд робкий, любящий, преданный, и от этого взгляда сладостное тепло разлилось в груди Словена. Посидев с часок, Словен стал прощаться с хозяевами.
— Ты заходи почаще, мне интересно с тобой беседовать, — приглашал его Довбуш. — Обсудим сегодняшнее положение в стране, наметим планы на будущее. Я ценю твои дельные советы.
И хотя Словен на сей раз не проронил ни слова, Довбуш остался доволен разговором с ним и проводил до выхода. «Если с ним молчать и давать возможность говорить, будешь при нем первым человеком!» — подумал Словен, выходя из шатра.
Следом за ним выскользнула Бажена.
Они не спеша пошли в лес, остановились под большим дубом. Солнце с трудом пробивалось сквозь густую листву, было тихо, даже птиц не было видно, одна желтоголовая овсянка прыгала между деревьями, выискивая червячков.
— Красота-то какая, — чуть слышно произнесла Бажена. — Век бы не ушла!
— Недаром охотники неделями пропадают в лесу.
— Как жаль, что я не мужчина. Я бы тоже из лесу не выходила…
— Просись в артели, там всегда поварихи нужны.
— Не очень-то берут, они и сами кашеварить умеют.
— Как соберусь на промысел, обязательно приглашу. Пойдешь?
— Не задумываясь!
— И не побоишься?
— С тобой мне ничего не страшно.
Словен помолчал и, немного поколебавшись, спросил:
— Я хотел у тебя узнать…
— Про Изяслава? — тотчас догадалась Бажена.
— Да, про него. Ты с ним… встречаешься?
— Я прогнала его.
— Как прогнала?
— А так. Он пришел в шатер великого князя, начал упрекать меня в недостойном поведении, что я позорю его перед всеми, а невеста должна вести себя… Ну и начал расписывать, какой я должна быть. А я ему возьми и брякни: «Я тебе уже не невеста и никогда за тебя замуж не пойду!» Он вскочил со стула, хотел, видно, кинуться на меня с кулаками, но рядом стояли Довбуш и Гудни, и он не решился. Покрутился на месте — и вон из шатра, только я его и видела!
— Но чем он пришелся тебе не по нраву? Воевода, красивый, сильный. За ним, я думаю, столько женщин бегает!
— Ну и пусть бегают! Только мне он противен.
— Вон как! Даже противен. Чем же это?
— Он как начнет волноваться или торопиться куда-то, то на краях губ у него белая пена выступает, а глаза становятся бешеными. Ненормальный какой-то! Я так пугалась его вида! А он еще в это время порой лез целоваться — с такими губами! Бр-р-р-р, как вспомню, жуть берет!
С этого дня они стали встречаться ежедневно, часто забредали далеко в лес. Рядом с Баженой ему было хорошо, на душе наступали мир и спокойствие. Приятно было видеть ее хрупкую фигурку, слышать негромкий голос, ощущать на себе ее ласковый, светлый взгляд. Он все больше и больше привязывался к ней.
Как-то Словен шел по становищу. Неожиданно из-за палатки вывернулся Изяслав, преградил ему дорогу. Проговорил хрипловатым басом:
— Вот ты мне, князь, и повстречался! Будешь отвечать за свое поведение?
— Мне не за что стыдиться. Я ничего плохого не сделал.
— Врешь! Нагло врешь! Кто обещал оставить в покое Бажену? Разве не ты? Не ты ли жал мне руку в знак мужской солидарности?
— Слово я сдержал. Пока вы были вместе, я к Бажене не подходил. Но она оставила тебя.
— Это не твоего ума дело! Бажена моя! И останется моей! Ты слышишь это, князь?
— Слышу, боярин. Но с кем ей быть, пусть решает сама. Только имей в виду, если она выберет меня, я не отступлюсь!
— Вот как?
— Да, так!
Они стояли друг перед другом, оба рослые, здоровенные. Только Словен был широкоплечим и узким в поясе, а Изяслав широкогрудым и с брюшком.
— Так знай, — боярин сузил глаза и ощерил крепкие, с желтоватым налетом зубы, — так тебе это не пройдет. Я тебя достану!
— Если успеешь. — Князь презрительно свел толстые, сухие губы в сторону, толкнул плечом в плечо своего соперника. — Мы тоже не лыком шиты.
— Это мы еще посмотрим, кто чем шит. Но я обиды не прощаю!
— Никакой обиды я тебе не чинил. Но если нарвешься, получишь сдачи.
Они разошлись.
III
В начале русальной седмицы, которая приходилась на первые числа червеня (июня), и когда почитались духи рек и источников — русалки, берегини, мавки, — было открыто давно не собиравшееся вече. За неделю до него было объявлено, что на народном собрании можно будет обсуждать все вопросы, касающиеся жизни страны, высказывать свое мнение по любому поводу и даже изливать обиды в отношении знатных людей и правителей, кроме великого князя, и за это никого не станут преследовать и наказывать.
На центральную площадь собралось едва ли не все мужское население Рерика. Руководил работой веча посадник Клуд, человек весьма уважаемый в столице, из купцов. На помосте, чуть в сторонке, в кресле сидел Довбуш, весело поглядывал то на толпу, то на посадника, пока ни во что не вмешивался.
— Вот, значит, какое дело, — говорил Клуд, открывая собрание. — Нам великий князь Довбуш дал большую свободу. Мы должны воспользоваться ею для наведения порядка в столице и в стране. Выходите сюда, на видное место, и излагайте свои соображения, говорите о наболевшем. Кто выступит первым?
По толпе прошел шелест, как будто по тростнику пронесся порыв ветра. И стихло. Люди переминались, переглядывались, опасливо косились на великого князя. Выйти на помост никто не решался.
— Ну что же вы? — пытался укорить их Клуд. — Неужто нечего сказать? Знаю, между собой вы многое и многих перетираете, а тут никак не соберетесь!
— Так ведь между собой! — выкрикнул кто-то с площади. — А тут при всем честном народе. Боязно как-то…
— Великий князь с нами, кого опасаться?
— Его-то мы и страшимся…
Довбуш живо вскочил с кресла, вскинул вверх руку, привлекая к себе внимание, прокричал тонким голосом:
— Слово мое твердое! Я от него не отступлюсь! Сказал, за правду не накажу, значит, так и будет! Так что можете смело излагать то, что у каждого накипело!
— Эх, была не была! — Высокий мужчина в первом ряду снял с себя безрукавку и кинул ее на землю. — Раз сам великий князь разрешает, буду резать правду-матку, как она есть!
Он легко взбежал по лесенке на помост, оглядел всех отчаянными глазами и стал говорить, прикладывая сухую руку к груди:
— Из торговцев я, а звать Вольга. И дед, и отец мои торговали на рынке, я их дело продолжаю. Только скажу вам, в последнее время стало невмоготу, хоть бросай дело и иди на все четыре стороны. И все из-за боярина Рачи, которому покойный великий князь Велемудр поручил собирать с нас, торговцев, налоги. Собирает не он сам, а его мытники, но ведь он их подбирал и он за ними следит и наставляет. Так вот, эти мытники житья не дают. Чуть что, давай им в руки посул (взятку). Не дашь, засунут в такой угол рынка, куда покупатель не заходит, и остаешься в убытке. Но и платить этой жадной братии тоже себе в разоренье, потому что нет у них ни стыда ни совести, а главное — никакой меры. Вот я и обращаюсь к тебе, великий князь, от всех нас, мелких торговцев, с пребольшой просьбой: защити нас от хищного отродья! Тогда и торговля пойдет лучше, и прибыток нам будет, и страна станет богаче!
— Так что предлагаешь, Вольга, — проговорил Довбуш, — уволить со службы только некоторых мытников или всех гнать?
— Всех, как есть всех, великий князь!
— Может, и боярина Рачу вместе с ними?
— Я бы и его турнул!
— А что! Уберем и Рачу.
Толпа ахнула.
Некоторое время людьми владело колебание, но потом вдруг сквозь толпу к помосту стали пробиваться сразу несколько человек. Первым оказался худой, юркий мужичишка с маленькой бородкой и живыми, хитрыми глазками. Не тратя времени зря, он сразу обратился к великому князю:
— Вот, государь, рассказал тебе этот человек, как мытари наживаются. А я тебе хочу сообщить, что и судьи твои все продажны! Будешь ты хоть трижды прав, но если у тебя карман пустой, то засудят ни за что ни про что. В народе даже ходят расценки, за какое дело сколько им надо платить. Иной за хорошую мзду так дело повернет, что из правого делает виноватым. И нигде правды не найдешь!
— У великого князя на красном крыльце торжествует справедливость, — произнес Довбуш.
— Но ведь ты, великий князь, не сможешь рассудить беспристрастно и непредвзято всех людей в стране. Нас слишком много для одного человека!
— Так что, и судей следует гнать?
— Всех, кто мзду берет! Ты спроси народ, он тебе скажет, кого надо убрать, а кого оставить.
— Что ж, и до судей доберемся! — пообещал Добруш.
— Я только что прибыл из крепости Бугры, что стоит на самой границе с герцогством Тюрингия, — говорил пожилой мужчина в военном снаряжении. — Состоял в отряде, который держит рубеж на очень опасном направлении. Что ни месяц, то нападают разные племена, хотят поживиться нашим добром. Так вот, из казны нам пришли средства на постройку новых стен и башен, на углубление рвов. А что сделал наш воевода Хотибор? Он кое-где заменил бревна, кое-где подновил, кое-где подкрасил, а остальные денежки положил к себе в сундук. Все защитники знают про это, но кто поднимет голос против воеводы?
— Я только что прибыл из крепости Бугры, что стоит на самой границе с герцогством Тюрингия, — говорил пожилой мужчина в военном снаряжении. — Состоял в отряде, который держит рубеж на очень опасном направлении. Что ни месяц, то нападают разные племена, хотят поживиться нашим добром. Так вот, из казны нам пришли средства на постройку новых стен и башен, на углубление рвов. А что сделал наш воевода Хотибор? Он кое-где заменил бревна, кое-где подновил, кое-где подкрасил, а остальные денежки положил к себе в сундук. Все защитники знают про это, но кто поднимет голос против воеводы?
— Доберусь я и до ваших Бугров, — стукнув кулаком по подлокотнику кресла, сурово проговорил Довбуш. — Этот Хотибор будет гнить у меня в порубе!
Далее жалобщики и просто любители поболтать, порассуждать, потолковать на разные темы жизни пошли косяком. Солнце стало клониться к вечеру, а их поток не иссякал. И тогда по знаку Довбуша посадник прекратил выступления. Последнее слово взял великий князь:
— Я буду краток. Всех я внимательно выслушал, всех мздоимцев и нечестных управителей запомнил. Можете не сомневаться, в ближайшие дни я их заменю людьми с чистой совестью, которые будут радеть о ваших нуждах и приумножать славу нашего государства. Приходите завтра, смело говорите о всех недостатках. Совместно мы каленым железом выжжем наши болячки, и жизнь наша будет радостной и счастливой!
— Неужели ты вправду хочешь уволить столько государственных служащих? — удивленно спросил Словен Довбуша, когда они ужинали во дворце. — Ведь эти сподвижники Велемудра сделали славу Руссинии. Они знающие люди и умелые руководители. Не так просто найти им замену.
— Но они воры и мздоимцы!
— А ты уверен, что новые люди не займутся взятками и расхищением казны? Сегодняшние управители и судьи разбогатели, нахапались, а новым еще надо ой как много!
— Я им сразу хвоста прижму!
— За всеми не уследишь. Ты думаешь, Велемудр не пытался бороться со взяточниками? Еще как пытался. И при нем были многие увольнения, только не в таком количестве. Вряд ли добьешься таким образом своего.
— А что ты предлагаешь?
— Не знаю, но гнать ценных работников…
— Неужели тебе непонятно. — Довбуш приблизился к Словену, его глаза превратились в две длинные узкие щелочки, из которых уперся в его лицо злой, колючий взгляд. — Неужели непонятно, — повторил он, — что мне наплевать на гласность, на то, как беснуется на площади толпа, сходя с ума от данной ей свободы. Главное для меня — опорочить имя Велемудра и разогнать его приспешников. Я должен укрепить свою власть, а для этого везде должны сидеть мои люди. Когда я это сделаю, я проведу такие преобразования, что народ восславит меня и поставит выше Русса. Вот к чему я стремлюсь!
— Русс создал государство Руссинию, и никто не сравнится с ним по величию.
— А я ее сделаю еще более могучей, подчиню другие племена и раздвину границы от Балтики до Альпийских гор!
На другой день вече продолжало бурлить. А на третий день Довбуш по своим делам вынужден был уехать из столицы и случилось неожиданно чрезвычайное.
На вече явился Изяслав. Может, он и в предыдущие дни на нем присутствовал, но терялся в толпе. А тут первым вышел на помост, высокий, здоровенный, и во весь свой зычный басовитый голос прогремел на всю площадь:
— Бодричи! Знаете ли вы меня, воеводу Изяслава!
— Зна-а-ам! — выдохнула толпа.
— Помните, как на Боярской думе вступился я за права нашего племени?
— Бы-ы-ло! — прокатилось из одного конца площади в другой.
— Так вот что скажу теперь. Бодричи во главе с Руссом создали государство Руссинию, бодричи несут основную тяжесть по его обороне, больше других племен вносят средств в казну. Вы — самое могучее племя в нашей державе, у нас самое большое население, мы всех больше выставляем воинов в сражениях. Это так?
— Верна-а-а! — ответили люди.
— И вы единственное племя в Руссинии не имеете своего князя!
— А-а-а, — растерянно простонала площадь…
— Да, не имеете! Потому что великий князь заботится обо всей стране, он в первую очередь старается и думает обо всем населении Руссинии, а потом только о вас. Ему некогда о вас думать! Вы как брошенный на произвол судьбы беспризорный ребенок, вы никому не нужны и никому нет до вас дела. Я это понял на заседании Боярской думы, когда каждый князь защищал интересы своего племени и никто, представляете, никто не сказал ни слова в вашу пользу. Только мне, простому боярину, пришлось выступать в вашу защиту. Хорошо это или плохо?
— Пло-о-о-хо! — дружно ответили бодричи.
— Стало быть, вам надо иметь своего князя! Я думаю, есть среди вас достойный человек, который возглавит племя бодричей и рядом с великим князем будет крепить мощь и племени, и родного государства!
Изяслав неторопливо сошел с помоста и двинулся сквозь толпу; ему, почтительно отступая, освобождали дорогу, и он шел по живому коридору, шел медленно, степенно, величественно, а люди с восторгом и обожанием смотрели на него. Изяслав дошел до середины площади и скромно встал, приготовившись слушать других выступающих. Толпа сомкнулась вокруг него.
Некоторое время люди молчали. Растерянный от неожиданного поворота работы веча, не подавал голоса и посадник Клуд. Молчание затягивалось.
И вдруг звонкий голос прорезал тишину:
— А что тут думать? Выберем своим князем Изяслава, и вся недолга!
Площадь тотчас взорвалась криками восторга:
— Изяслава! Изяслава! Изяслава!
Дюжие мужики подняли боярина на руки, понесли сквозь толпу и поставили на помост. Он стоял перед ними, словно истукан, богатырского роста, спокойный, невозмутимый, только на краешках губ его таилась легкая двусмысленная улыбка, словно он знал больше, чем остальные, но не собирался говорить, а оставлял свое мнение для более подходящего случая. А вокруг него бесновалась толпа. Каждый считал, что все беды, которые были у них, теперь, с избранием князем Изяслава, исчезнут сами собой, и с обожанием, сродни обожествлению, смотрели на него.
К Изяславу подошел Клуд, спросил:
— А как отнесется к твоему избранию князем бодричей Довбуш?
— Великий князь одобрит, — не поворачивая к нему голову, ответил Изяслав.
— Откуда такая уверенность?
— Я хорошо его знаю. Он будет рад иметь около себя верного помощника.
— И все же я не стал бы так торопиться.
Изяслав не удостоил его ответом.
Словен присутствовал на вече и был поражен происшедшим. Он был уверен, что Довбуш быстро увидит в избрании Изяслава князем бодричей опасность для себя и для всей страны, и с нетерпением ждал его приезда. Однако, к его удивлению, тот воспринял новость весьма спокойно, пригласил к себе новоиспеченного князя, долго беседовал с ним, а потом объявил своим приближенным:
— Зря вы так опасаетесь Изяслава. Я вам скажу так: идет смена руководства государством, которое сложилось при Велемудре. Старые работники уходят, на их место приходят новые, молодые. Изяслав — один из таких деятельных и многообещающих правителей. Он пообещал быть моей, так сказать, правой рукой.
Новые назначенцы, из которых состояло окружение Довбуша, закивали головами, стали говорить слова одобрения:
— Изяслав — ценный работник.
— Он будет хорошим князем бодричей.
— С его приходом твоя власть, великий князь, только усилится и укрепится.
— А ты, Словен, чем недоволен? — спросил Довбуш. — Или опять у тебя есть на этот счет свое мнение?
— Да, и я хотел бы его высказать немедля.
Они прошли в горницу. Довбуш сел в кресло, откинулся на спинку и, глядя свысока на Словена, спросил:
— Ну, высказывайся, слушаю тебя.
— Да нет, сначала я хотел бы услышать от тебя, почему не отменил решение веча об избрании Изяслава князем и почему считаешь, что он поможет укрепить тебе власть?
Довбуш закатил глаза к потолку, пожевал губами, ответил:
— Все очень просто. Мне было трудно управлять государством, потому что раньше я был одновременно и князем бодричей, и великим князем Руссинии. Поверь мне, это очень трудно — совмещать сразу две должности, да еще какие! Теперь я наполовину свободен, мне не придется влезать в дела племени бодричей, этим будет заниматься Изяслав, а я все силы сосредоточу на многочисленных и трудных задачах Руссинии. А это значит, что я лучше буду знать положение в стране, вовремя поправлять своих помощников, приходить на помощь людям… Да мало ли чего случается у нас! А я тут как тут, потому что у меня будет время для этого.
Довбуш взглянул на Словена, как видно, ожидая слова одобрения, но князь молчал, лицо его было непроницаемо, и невозможно понять, что он думает.
Довбуш продолжал:
— К тому же зачем мне идти против воли народа? Ведь Изяслава избрало вече племени бодричей. Зачем мне с ним ссориться? Нет, надо быть последовательным в своих решениях, это мое твердое убеждение и от него отказываться не собираюсь.