«Фух, кажись, все!» – вздох облегчения вырвался из моей груди. Несколько секунд я просто сидел и отрешенно глядел на маячившую за бронестеклом облезлую оранжевую кабину старого самосвала.
Глава 2
Томас Крайчек ждал, облокотившись о броню. Мы столкнулись взглядами, как только я высунулся из боковой двери БТР.
– Здорово, шпион, – я устало махнул рукой.
– Привет, полковник, – Крайчек ответил мне таким же вялым взмахом. – А у нас тут видишь что творится!
С первого взгляда я заметил, что Томас изменился. Как-то сдал, осунулся, посерел, что ли, на лбу проступили первые морщины. Даже голос его стал скрипучим, словно у старика.
– Вижу, – я спрыгнул на землю и тут же протянул ему руку. – И до Одинцова докатилось. Я ведь тебя предупреждал, что так все и будет.
Мы обменялись рукопожатием, во время которого Томас тяжело вздохнул. Он как бы говорил мне: «Тут уж ничего не поделаешь. Все идет, как идет, а мы делаем, что можем».
– Люди все целы? – я огляделся по сторонам. – Эти твари никого не задрали?
– Как говорят у вас, «бог миловал», – Крайчек улыбнулся первый раз за все время нашего разговора. – Вижу, ты стрелком обзавелся. Что, надоело кучевать в одиночку?
– Кочевать, – поправил я его и тут же отрицательно покачал головой: – Не угадал. Это я твоих к родному дому подкинул. Видишь, оказались друг другу полезными.
Тут я побарабанил кулаком по броне и громко прокричал:
– Эй, молодежь, где вы там? Заснули, что ли?
В ответ внутри бронемашины послышалось громыхание железа и звук ссыпающихся в ведро патронов. Когда все стихло, на свет показалась Пашкина русоволосая голова, которая виновато проинформировала:
– Я Лизке патроны помогал искать. – Пацан заметил начальника лагеря. Его глаза вспыхнули живым восторженным огнем, который как нельзя лучше проиллюстрировал доклад юного разведчика: – Товарищ командир, а вы видели, как я их из пулемета сделал? Штук десять положил!
– Товарищ командир, ты видел? – пришла моя очередь улыбнуться. Никогда не слыхал, чтобы Крайчека кто-нибудь называл «товарищ командир».
Тут мне вспомнилась наша первая встреча. С того дня прошло… А сколько же прошло? Наверняка года три, да еще и с гаком. Шумная, бурлящая жизнью Москва. Праздничный вечер, посвященный Дню 8 Марта. Сейчас уж и не вспомню, в каком Доме культуры мы гуляли: то ли на Петровке, то ли в «Молодежном». Жене подарили приглашения, и мы поехали. Я вообще не любитель таких мероприятий, тем более на выезде, но надо же было хоть раз в году сделать ей приятное.
На вечере кто-то из приятелей жены и познакомил нас с обаятельным американцем Томасом Крайчеком, дипломатом, каким-то там советником в посольстве США. Этакий был красавчик, лощеный, подтянутый, как бы символизирующий собой все преимущества западного образа жизни. Помню, у него на руках висели сразу две девки, которые, я так понимаю, страстно желали к этому самому образу приобщиться, возможно, даже этой же ночью.
Погуляли мы в тот вечер хорошенько. Водку Крайчек пил, по-русски чесал как по писаному, и только небольшой акцент выдавал в нем иностранца. Оба этих фактора в значительной мере поспособствовали нашему быстрому переходу на «ты». Разошлись мы в числе последних посетителей праздничного мероприятия, пообещав друг другу, что как-нибудь обязательно созвонимся и встретимся.
Недели через две он действительно позвонил. Пригласил нас с женой и сыном на загородный пикник с шашлыками. Что ж, времена «холодной войны» и непримиримого противостояния двух сверхдержав давно прошли, поэтому я не имел ничего против. Там, в Красносельском лесничестве, и состоялся наш разговор по душам. Крайчек предложил шестьдесят тысяч вечнозеленых американских долларов за кое-какую информацию о нашей бригаде. Мне, как заму по вооружению, ничего не стоило ее раздобыть. Ну, я, как положено, поломался чуток, а потом и согласился. Ведь хоть и противно это осознавать, но деньги в современном буржуазном мире – основная цель и стремление каждого. Без них, проклятых, никуда.
Как сейчас помню, передавал я ему эту информацию в красной картонной папочке, на которой в уголке стоял штемпель «СЕКРЕТНО». Эту папочку, естественно, вместе со всем ее содержимым мне вручили в особом отделе нашей бригады два сотрудника ФСБ. Вручили и проинструктировали о моих дальнейших действиях как ценного дезинформатора, которому предстояло стать частью американской шпионской сети. Кстати, одним из первых пунктов в этом инструктаже значилось – немедленно сдать полученные от врага денежные средства куда положено. Это, как я понимаю, они на мои кровные, заработанные непосильным трудом шестьдесят тысяч зеленых намекали.
Само собой, я как дисциплинированный, добропорядочный россиянин и сдал… полтинник. С честными глазами доложил, что проклятые янки зажали десятку. Получу, мол, только после проверки сведений. С логикой тут, откровенно говоря, не очень-то… Но, с другой стороны, кто их разберет, эти шпионские выкрутасы, тем более рожденные извращенным американским умом? Что же касается Крайчека, то он расписки с меня не брал. Все только на словах. Так какого черта стесняться! Мне вон сына учить надо было. Он у меня совсем не звезда по части наук. Так что в университет пойдет по контракту. Плюс комнату в Москве снимать придется. А то в общаге он и до второго курса не дотянет: либо сопьется, либо женится. Короче, сплошные расходы!
Как потом выяснилось, правильно сделал, что десятку прикарманил. Это были мои первые и последние доходы от шпионского бизнеса. Крайчек больше не объявлялся. Наверное, заподозрили они там чего… или утечка с нашей стороны имелась. Как бы то ни было, дальше я жил обычной размеренной жизнью зама по вооружению Четвертой Отдельной танковой бригады. И жил я так до того самого момента, как все полетело в тартарары, до того, как на Землю пришли ханхи.
Новая встреча с Томасом Крайчеком состоялась уже здесь, в Одинцове, в совершенно другом мире, где нет ни американцев, ни русских, ни китайцев, ни евреев, где есть только люди – редкий быстроисчезающий вид эндемиков этой опустошенной планеты.
– Ты, Павел, очень много патронов потратил, – голос Крайчека оторвал меня от воспоминаний. – Нельзя так. Эффективность должна быть.
Пашка сразу поник. Счастье на его лице сменилось гримасой испуга.
– Нам за все это придется платить?
– Конечно, придется, – я картинно нахмурил брови. – Твоя сестра уже нарвалась на штрафные работы, теперь и ты ей будешь помогать. Возьмешь в зипе резиновые перчатки, наберешь ведро воды и вымоешь от крови колеса. А то по моему следу целые толпы кентавров кинутся. Они запах крови за километр чуют. Да, и помни, что на колесах могла остаться выжимка из наездника. Смотри, не обожгись!
– Откуда кровь? – Крайчек пристально поглядел на колеса.
– Потом расскажу, – я глазами указал в сторону мальчугана и, отрицательно покачав головой, намекнул Томасу, что не хочу говорить об этом при детях.
Второй оболтус, только женского рода, как раз именно в этот момент вынырнул из двери БТР. Лиза в сложенных лодочкой ладонях держала пригоршню патронов.
– Максим Григорьевич, их двадцать три, – девушка произнесла это с восторгом и одновременно с затаенным страхом: вдруг часть ее находки злой дядя надумает отобрать.
– Я же тебе сказал, что найдешь, то твое. А слова свои я назад не беру.
– Спасибо! Огромное вам спасибо! – Девушка стала спешно рассовывать патроны по карманам.
– Лиза, вы что-нибудь нашли? – Нашу беседу прервал сухой и властный голос начальника лагеря.
– Нет, пока нет. Нас преследовало какое-то животное, и… и… еще дядя Витя Сотников погиб.
– Плохо, – Крайчек сокрушенно покачал головой. – Но тем не менее завтра придется попробовать еще раз. Нам очень нужен этот склад. Так что заканчивайте тут с машиной и ступайте на ужин, а потом отдыхать. Завтра вам понадобятся силы. – Давая понять, что разговор окончен, Томас повернулся ко мне и спросил: – Ты надолго к нам? Сколько сможешь пробыть?
Я неопределенно пожал плечами:
– Спешных дел пока нет, так что воспользуюсь твоим гостеприимством денька так три-четыре.
– Это хорошо!
Томас кивнул и расплылся в улыбке. Такие улыбки я хорошо знал. Меня одаривали ими руководители практически всех поселений. Оно и понятно, ведь, пока я гощу у них, оборона лагерей усиливалась мощной огневой единицей, да еще к тому же мобильной и бронированной.
– Вот и договорились.
Обернувшись к ребятне, я пожелал им успеха в труде, захватил автомат и вещмешок, закрыл бронированную дверь на висячий замок и вместе с Крайчеком двинулся в глубь лагеря. Мимо нас пробегали люди с топорами и крючьями. Они спешили побыстрее вышвырнуть разрубленное тело кентавра прочь за стену. В пищу оно было непригодно, да и на удобрения не годилось. Кентавры порядком фонили. Складывалось впечатление, что они каждый день жрали стронций. И где они его только находили? Загадка, на которую пока никто не отыскал ответа.
– Вот и договорились.
Обернувшись к ребятне, я пожелал им успеха в труде, захватил автомат и вещмешок, закрыл бронированную дверь на висячий замок и вместе с Крайчеком двинулся в глубь лагеря. Мимо нас пробегали люди с топорами и крючьями. Они спешили побыстрее вышвырнуть разрубленное тело кентавра прочь за стену. В пищу оно было непригодно, да и на удобрения не годилось. Кентавры порядком фонили. Складывалось впечатление, что они каждый день жрали стронций. И где они его только находили? Загадка, на которую пока никто не отыскал ответа.
Томас вел меня к себе. Когда я приезжал, мы всегда пару часов общались у него в кабинете. Чаще всего наедине, хотя иногда к нашей компании присоединялась Нина – его жена, русская жена. У Крайчека где-то там, за океаном, осталась семья, двое детей. Но это ведь там… далеко… почти что на другой планете. Добраться туда практически невозможно. Да и нужно ли пытаться? Существует ли сейчас она – эта великая Америка? Цел ли Вашингтон? Жива ли его семья? Столько вопросов, на которые нет и, скорее всего, уже никогда не будет ответов. Так что Крайчеку оставалось лишь одно – начать жизнь заново, как говорится, с чистого листа.
Резиденция начальника лагеря располагалась в небольшом трехэтажном здании, которое находилось практически в центре периметра. Раньше в подобных домишках обычно располагались школы или детские сады. Такие П-образные уютненькие особнячки под двухскатными крышами, со всех сторон окруженные сквериками, клумбами, лужайками и детскими площадками. Может, и здесь все это когда-то было. Да не может, а точно было. Вот только мертвым все стало, пригодным разве что на дрова. И так бы это воспоминание о былой красоте и гнило, превращая окрестности в подобие старого, заброшенного кладбища, не появись здесь Томас Крайчек со своими переселенцами. Они расчистили территорию, выкорчевали пни старых деревьев и попытались вернуть сожженной кислотными дождями земле ее былое плодородие.
– Ну, как дела у вас с регенерацией почвы? – Я оглядел ровные ряды затянутых полиэтиленовой пленкой теплиц. – Есть уже какие-нибудь результаты?
– Идем, Макс, покажу, – Крайчек взял меня на буксир и перетянул на тропинку, которая вела к старым теплицам, тем самым, что я помогал строить полгода назад.
Еще на подходе сквозь исчерченный грязными белесыми разводами полиэтилен я разглядел небольшие зеленые пятнышки. Господи, зелень! Настоящая живая зелень! Я такого уже черт знает сколько не видел.
– Неужели получилось?
– Загляни внутрь, – Крайчек с гордостью откинул пластиковый полог.
Долго меня уговаривать не пришлось. Увидать живые растения, пусть даже самый распоследний и вредоносный бурьян, сейчас казалось настоящим чудом. Не теряя ни секунды, я нагнулся и проскользнул внутрь. На ровненьких ухоженных грядках и впрямь проклюнулись первые ростки. Высотой они были сантиметров пять и выпустили всего по нескольку круглых листочков. Я присел на корточки и осторожно, словно крошечного котенка, погладил молодую поросль.
– Что это? – продолжая касаться растений, я поднял глаза на Томаса.
– Капуста.
– Почему именно капуста?
– Из тех семян, что мы нашли, взошла только она. Может, семена испортились, а может, почва еще недостаточно очистилась. Оказалась пригодной только для капусты. Местные фермеры говорят, что она не очень привередлива.
– А много уже земли очистили? – с надеждой в голосе поинтересовался я.
– Нет. Только эта теплица и еще две таких же. Процесс оказался довольно долгим и трудоемким. И мы бы не справились сами, не окажись тут профессора Дягилева.
– Да, упорный мужик, и дело свое знает.
Я вспомнил высокого сухощавого старика, который в памяти моей запечатлелся вечно ползающим на коленях, отмахивающимся от бьющегося на ветру пластикового полога. Он напоминал длинноногого богомола. И двигается точно так же – медленно и осторожно, правда, это только до того момента, пока его ученую голову не посетит какая-нибудь очередная гениальная идея. Тогда богомол превращался в надоедливую муху, которая с завидной энергией и напором начинала напрягать всех окружающих, требовать новых работников, площадей и материалов.
Меня вдруг посетила мысль, что Крайчек действительно выделяет недостаточно людей для такой важной работы. Ведь растения – это не только пища и чистый воздух, это еще и символ возрождения. Один их вид придает силы, вселяет веру в усталые отчаявшиеся человеческие существа.
– Томас, а сколько у тебя народу в лагере? – Прежде чем что-либо советовать, я решил разжиться последними новостями.
– До вчерашнего дня было тысяча шестьсот двадцать семь человек. А вот сегодня уже стало на одного меньше.
– Добавилось. Все равно добавилось. – Я одобрительно кивнул. – Ведь в прошлый мой приезд, дай бог памяти… вы не дотягивали и до полутора тысяч.
– Две недели назад здесь проживали тысяча семьсот десять, – при этих словах Крайчек помрачнел.
– Ушли или… – Я поднялся на ноги и внимательно посмотрел ему в глаза.
– Или, – Томас отвел взгляд. – Об Одинцове идет хорошая молва. К нам люди приходят. Как-то пробираются, сам не пойму, как. Но только мы их сберечь не можем.
– Что, опять был прорыв? – всполошился я.
– Прорыва не было. А вот караван наш, тот, что мы в Москву отправляли, не вернулся. Да и охотники с разведчиками все чаще и чаще пропадать стали.
– И ты не придумал ничего лучшего, как посылать наружу детей? – В моем голосе был не только укор, в нем слышался настоящий гнев.
– Это ты о Павле и Лизе? – Как мне показалось, Крайчек даже удивился моему вопросу. – Да они намного опытней и тренированней всех остальных. Они последние пять месяцев прожили в том мире, без колючей проволоки, стен, фонарей и пулеметов. И, кроме того, Павлу скоро шестнадцать, а сестре его уже девятнадцать. Не такие уж и дети.
– Четыре месяца, – поправил Томаса я.
– Что «четыре месяца»? – он непонимающе округлил глаза.
– Они четыре месяца по пустоши топали.
– А-а-а… – понимающе протянул Томас. – Значит, уже успели как следует познакомиться?
– Успели, – кивнул я. – Причем при крайне печальных обстоятельствах. – Я призадумался и как бы сам для себя добавил: – Зверья развелось – уйма.
Тут Крайчек на меня испытывающе поглядел и произнес:
– Думаю, не хищники наша главная проблема.
– Это ты о чем? – Я уловил отзвуки тайны, сквозящие в словах американца.
– Пойдем ко мне. Там намного удобнее. Сядем, поговорим, по рюмочке пропустим. У меня еще осталась та бутылка… Помнишь?
– Бережливый ты наш. – Я проглотил слюну, вспоминая литровую бутылку «Смирнова», которую мы откупорили почти три месяца назад.
Пока мы шли, Крайчек рассказывал об одинцовских новостях и достижениях. На одной из пригородных автозаправок удалось разжиться солярой. Наполнили и притащили целую автоцистерну. Так что с топливом пока порядок. Дизель-генератор получил запас горючки на несколько месяцев. Это значит, по ночам периметр будет освещен и призраки не подойдут близко. Еще в лагере родилось восемь младенцев. Тут я поздравил начальника. Восемь малышей – это лучше, чем у соседей в Звенигороде, Истре и даже в гораздо большем лагере Красногорска. Томас благосклонно принял поздравления и похвастался еще одним успехом – удалось собрать новые, более мощные фильтры для воды. Так что теперь ее можно пить даже без кипячения. Правда, тут же главный одинцовец оговорился, чтобы я не смел этого делать. Береженого, как говорится, бог бережет.
– Вот видишь, несмотря ни на что, жизнь продолжается, – произнес я, когда мы вошли в просторную комнату на втором этаже штаба.
Оглядевшись по сторонам, я не обнаружил в ней особых изменений. Стены с желтыми потеками и пятнами плесени у потолка. Старый, если даже не сказать древний, двухтумбовый письменный стол возле окна, на котором стояли закопченная керосиновая лампа и старомодный настольный прибор со встроенными часами и термометром. Рядом рабочее кресло. У стены дерматиновый «под кожу» диван. В центре комнаты стол заседаний – три ученические парты, составленные паровозиком. Вокруг него с десяток разных по форме, стилю и мягкости стульев. Еще пару штрихов: это большой книжный шкаф, заваленный различными истрепавшимися справочниками, энциклопедиями и пособиями, а также огромная, потертая, кое-где прожженная политическая карта Советского Союза. Масштаб, естественно, не позволял разглядеть такие урбанистические мегаполисы, как Одинцово и его окрестности, но зато вполне позволял сделать другое – оценить убогость оставшегося нам мира. Хотя и о нем мы знали слишком мало. Вот Крайчек и занимался тем, что скрупулезно собирал, а затем отмечал на бумаге все те сведения, которые до нас кое-как доходили. В настоящий момент карта, вернее, ее европейская часть, выглядела примерно следующим образом: основными, сразу бросающимися в глаза отметками были большие, круглые, заштрихованные черной зеброй области. Это так называемые Проклятые земли. Что ханхи там творили, одному богу известно. Вернее, не богу, а дьяволу, поскольку только нечистый мог знать судьбу миллионов безвозвратно сгинувших там людей. Туда и сейчас соваться никто не решается, ну разве что такие придурки, как я. Жизнь уцелевших людей протекает на сравнительно узких лоскутках земли, убого ютящихся между Проклятыми землями. Пустоши – так мы их называем. Наша пустошь, наш обрезанный со всех сторон мирок, простирается от Твери до Тамбовской области. Похоже, дальше на северо-запад, в сторону Питера, Проклятых земель нет. Только вот все, кто туда уходил, так и не вернулись. Вместо них из Балтии нахлынули орды кентавров – наши главные конкуренты и враги.