Когда сотник скрылся за дверью, Юрий Игоревич обвел присутствующих долгим взглядом и промолвил:
– Значит, татары уже возле Нузы стоят, от Рязани в двадцати верстах, а от Белгорода – в пятнадцати. В нетерпении пребывает Батый, торопит нас с выдачей дани и изъявлением покорности. Что делать станем, братья?
– Медлить больше нельзя, пора выдвигать полки к Черному лесу и ударить на татар! – решительно проговорил Роман Ингваревич.
– Так ведь не все еще ратники подтянулись к Рязани, – заметил Глеб Михайлович, средний брат пронского князя. – Надо бы еще обождать денек-другой.
– Нельзя более ждать! – возразил Роман Ингваревич. – Коль расчухают мунгалы, что мы силу ратную против них собираем, мигом вся их орда в одном месте соберется и к сече изготовится. Пока же станы татарские по степи разбросаны, а это нам на руку, братья.
– Роман прав, – сказал Юрий Игоревич, – пора за мечи браться, други мои. Несметную рать нам все равно не собрать, а посему лишь на внезапность и храбрость уповать нам приходится. Давайте же урядимся, в каком порядке полки наши на татар выступят, кто с головным полком пойдет, кто фланги держать будет, кому в дальний охват идти. Примерное расположение становищ татарских мы знаем. Самый ближний стан мунгалов передвинулся к Нузе, как выяснилось ныне. Самый дальний где-то в степи, у истоков реки Воронеж. Батыев стан где-то возле Черного леса…
Князья расстелили на столе нарисованную на холсте углем карту местности к югу от Оки и собрались вокруг нее плотным кругом. Было решено, что на татарский стан близ Нузы нападут полки муромского князя и князя белгородского. Князья пронские и основная рязанская рать во главе с Юрием Игоревичем должны были выйти к Черному лесу в обход Нузы, чтобы ударить по главной Батыевой ставке. Братьям Ингваревичам с их конными дружинами предстояло совершить скрытный обходной маневр по заснеженной степи, чтобы обрушиться на Батыев стан с южной стороны.
После совещания князья все вместе отправились в Успенский храм, чтобы помолиться у алтаря об успехе своего дерзновенного замысла. Князья знали, что не все из них вернутся обратно после столь неравной битвы. Может случиться, что и никто из них назад не вернется. Однако слова Юрия Игоревича, сказанные им перед молебном, только укрепили князей в их смелом намерении потягаться в сече с Батыевой ордой.
«Братья, лучше нам в сече принять смерть доблестную, нежели быть в воле поганого Батыя!» – сказал рязанский князь.
Эта фраза Юрия Игоревича не затерялась в безвестности, но была услышана в тот день многими рязанцами и впоследствии попала на страницы летописи, повествующей о татарском нашествии на Рязанское княжество.
* * *Полки муромского и белгородского князей двигались к Нузе вдоль Оки. После утомительного дневного перехода муромцы и белгородцы расположились станом в сосновом бору в опустевшей деревне Ярустово, жители которой спешно ушли отсюда в Исады и Белгород, прознав, что татары спалили Нузу. От Ярустова до Нузы было не более семи верст.
С полудня и до вечера валил снег. Небо было затянуто плотным пологом из туч. В тишине и безветрии густой снегопад приглушал и без того блеклые краски хмурого зимнего дня.
Князья устроились на отдых в избе здешнего ратайного старосты, сын которого еще в Исадах присоединился к муромо-белгородскому воинству. Юношу звали Улеб. Он хорошо знал окрестности вокруг Ярустова, поэтому был зачислен в передовые дозорные.
Юрий Давыдович сидел на табурете возле печи-каменки, в которой гудело сильное пламя, пожирая сухие березовые поленья. Муромский князь был высок и сухопар. В свои пятьдесят с небольшим он был все так же вынослив и неутомим, каким был и в молодые годы. Чего нельзя было сказать про его двадцатилетнего сына Олега, который едва прилег на скамью у дальней стены, так и заснул, сраженный сильной усталостью.
В углу на другой скамье похрапывал Олегов стремянной, совсем юный отрок.
– Ну и воители! – усмехался Олег Игоревич, поглядывая на княжича и его стремянного, спящих беспробудным сном. – И двадцати верст верхом не проехали, а уже без сил попадали! Как же они против татар выйдут, а?
Олег Игоревич облокотился на край стола, взглянув на муромского князя. По сравнению с Юрием Давыдовичем белгородский князь был более широк в плечах, более грузен, поскольку был падок на хмельное питье и жирные яства. В свои сорок девять лет Олег Игоревич выглядел значительно старше своих лет благодаря тучности, а также густым усам и бороде.
– Пусть поспят, сил наберутся, – проговорил Юрий Давыдович, не оборачиваясь к белгородскому князю. – Да и ратникам нашим передохнуть нужно перед решающей сечей.
– Не разминуться бы нам с полками Юрия Игоревича и Всеволода Михайловича, брат, – обеспокоенно промолвил Олег Игоревич. – К тому же в темноте можно своих за татар принять, а татар за своих. Не дело это в ночь-полночь на врага идти. Нет, не дело!
Юрий Давыдович никак не отреагировал на сказанное Олегом Игоревичем, задумчиво глядя на огонь в печи.
Когда совсем стемнело, снегопад прекратился.
Вскоре вернулись дозорные, приведя с собой пленного татарина.
Как выяснилось, сидевшие в засаде русичи обнаружили пятерых конных мунгалов, крадущихся лесной просекой к Ярустову.
– Четверых нехристей мы убили, а одного взяли живьем на всякий случай, – сказал князьям глава дозора.
Похвалив дозорных за бдительность, Юрий Давыдович велел им и дальше сидеть в засаде у просеки.
– Через часок-другой поднимем полки и двинемся по этой просеке к Нузе, – сказал муромский князь, подмигнув Олегу Игоревичу. – Мунгалы будут ждать возвращения своего дозора, а дождутся наших мечей и копий!
– Надо бы расспросить у пленника, много ли татар в стане близ Нузы? – проговорил Олег Игоревич, не скрывая своего беспокойства. – Ежели нехристей там тьма-тьмущая, то не одолеть нам их. У нас всего-то пять сотен конников и две тыщи пешцев.
– Одолеем, брат. Не робей! – уверенно промолвил Юрий Давыдович. – И ночь нам в подмогу, и глубокий снег. Лучше приляг, вздремни. Силушка скоро понадобится, брат.
* * *Сразу после выступления из Рязани мысли и чувства Юрия Игоревича заполнила какая-то гнетущая пустота, схожая с полнейшим безразличием. Воеводы что-то говорили ему о численности собранных ратников, о том, что конные дозоры уже выдвинулись в сторону Дикого поля, о каких-то добрых предзнаменованиях… Юрий Игоревич выслушивал каждого из воевод с ничего не выражающим лицом, молча кивая. Если его спрашивали о чем-то, он или отмалчивался, или отвечал невпопад.
Старшие дружинники переглядывались между собой, не скрывая своей обеспокоенности: мол, битва предстоит с сильнейшим врагом вдалеке от Рязани, а князь рязанский что-то явно не в себе. Как он с таким настроем полки в сечу поведет?
Гридничий Супрун ворчал на бояр втихомолку:
– Отстаньте вы от князя! Видите, не до вас ему. Он уже простился с бренным своим существованием и готовится, утолив жажду мести, воссоединиться с любимым сыном Федором в небесных райских кущах.
У городка Ольгова рязанская рать соединилась с войском пронских князей и дружиной Давыда Юрьевича. Пронские князья привели четыреста конников и полторы тысячи пешцев. В дружине молодого Давыда Юрьевича было семьдесят гридней.
Полки растянулись на извилистой дороге, направляясь к пограничному городку Суличевску, от которого до Черного леса было меньше девяти верст.
Из-за густого снегопада видимость была очень плохая, от этого создавалось впечатление, что рязанская рать уходит в белую снежную мглу.
Облепленные снежными хлопьями, пешие ратники в шубах поверх кольчуг и островерхих шлемах шли где строем, где вразброд, забросив за спину овальные щиты. Шли в молчании, берегли силы. Конные дружинники двигались в голове войсковой колонны по четыре всадника в ряд. Печально и грозно взирали на снежные вихри лики Спасителя и святых угодников на багрово-пурпурных княжеских стягах.
К Суличевску полки подошли уже в сумерках. В городке стоял отряд пограничной стражи числом в полсотни воинов.
Вместиться в кольцо крепостных стен, вздымающихся на обрывистом берегу речки Суличи, вся рязанская рать не могла, поэтому войско расположилось на отдых прямо на заснеженной равнине, а в городок въехали лишь князья со своей свитой.
В доме местного воеводы было довольно жарко от двух протопленных печей. Князья сняли шубы и шапки, расселись в просторной горнице с низкими потолочными балками и маленькими слюдяными оконцами.
– Ну вот, до мунгалов один бросок остался, – сказал Всеволод Михайлович, стирая широкой ладонью с лица и усов капельки холодной влаги, в которую превратились в теплом помещении снежные хлопья. – Теперь дождемся полуночи, братья. Тем временем лазутчики наши прощупают подходы к становищам татарским. Ежели выступим после полуночи, то как раз к рассвету пожалуем в гости к нехристям нежданно-негаданно! Токмо бы Роман Ингваревич с братьями своими в степи не заплутал.
– Этот не заплутает! – уверенно проговорил Глеб Михайлович, снимая сапоги, чтобы дать отдых ногам. – У этого нюх и хватка, как у волка!
– Сколько всего всадников под стягами братьев Ингваревичей? – обратился Всеволод Михайлович к Юрию Игоревичу.
Тот в этот момент пил медовую сыту из глиняной кружки и не расслышал вопроса.
На вопрос пронского князя ответил гридничий Супрун, находившийся тут же:
– Около девяти сотен конников, княже. Дружина покойного Федора Юрьевича ушла с ними же.
– Эти будут мстить мунгалам лютой местью! – развалившись на скамье, заметил Глеб Михайлович. – У князя Федора все гридни как на подбор! С такими воинами и сам черт не страшен!
На какое-то время в горнице повисло молчание, нарушаемое лишь треском горящих лучин и лязганьем бруска о клинок. Это Супрун точил свой кинжал.
– Интересно, гонец рязанский уже добрался до Владимира? – задумчиво произнес юный Кир Михайлович, взглянув на старшего брата.
Поймав этот взгляд, Всеволод Михайлович вновь обратился к Юрию Игоревичу:
– Скажи, брат, кого ты направил посланцем ко князю Георгию?
– Оверьяна, старшего сына моего тысяцкого Веринея Дерновича, – ответил Юрий Игоревич. – Он и смел, и расторопен, за словом в карман не полезет.
Скрипнула дверь, и в горницу вошел здешний воевода Яробор. На нем был короткий полушубок из волчьего меха, на голове шапка с бобровой опушкой, на ногах – мягкие половецкие сапоги.
– Снегопад прекратился, княже, – сказал воевода, обращаясь к рязанскому князю.
* * *Каждодневно общаясь с ханом Кюльканом, Моисей как-то незаметно вошел в близкое его окружение. Он уже запросто общался с начальником телохранителей Кюлькана, длинноволосым крепышом Боролдаем. По-приятельски относился к Моисею и Хоилдар, глава всех ханских слуг. Свел Моисей знакомство и с Тулусун-хатун, любимой из жен хана Кюлькана. Именно ее хан Кюлькан взял с собой в этот поход, оставив остальной свой гарем в своем родовом улусе близ истоков Черного Иртыша.
Тулусун-хатун по вечерам частенько развлекала хана Кюлькана игрой на трехструнном хуре и пением монгольских песен. У нее был приятный негромкий голос, в интонации которого несколько смягчались грубые и резкие звуки языка монголов.
По монгольским меркам, Тулусун-хатун считалась красавицей. У нее было круглое лицо с пухлыми щеками и округлым подбородком, небольшой, чуть приплюснутый нос, раскосые темно-карие глаза и красиво очерченные алые уста. Свои длинные черные волосы Тулусун-хатун заплетала в две длинных косы, которые она укладывала в дугообразные берестяные футляры, украшенные цветной материей, когда выходила из юрты прогуляться на свежем воздухе. Эти берестяные дуги крепились к круглой шапочке из плотной кожи, поверх которой одевалась другая, из войлока и меха. Этот необычный женский головной убор имели право носить только знатные монголки, жены ханов и нойонов.
Хан Кюлькан настолько был привязан к Тулусун-хатун, что позволял ей присутствовать при беседах с лазутчиками и наблюдать за тем, как на его секретную карту раз за разом наносятся все новые города и деревни юго-восточной окраины Руси, обозначаются притоки Оки, лесные чащи и болота.
Тулусун-хатун видела, что Моисей старательно осваивает монгольский язык, поэтому в общении с ним она старалась четче выговаривать наиболее трудные слова и повторяла по нескольку раз различные фразеологические обороты. Владела Тулусун-хатун и языком половцев, вернее, одним из его диалектов, на котором разговаривали подвластные монголам карлуки. Воинов из этого племени было довольно много в туменах хана Кюлькана и хана Бури.
Иногда, когда рядом никого не было, Тулусун-хатун начинала заигрывать с Моисеем. Она либо толкала его локтем, либо легонько щипала за шею. Эта юная монголка была непоседлива и проказлива, как мальчишка-сорванец. Ей было всего-то шестнадцать лет. Она обожала сладости и виноградное вино, была любопытна и смешлива.
Хан Кюлькан, который был всего на три года старше Тулусун-хатун, по своей натуре ничем не отличался от нее. Он был так же легок на подъем, любил пошутить и посмеяться. Эти двое часто понимали друг друга без слов, порой начиная давиться от смеха, едва обменявшись взглядами, или употребляя никому не понятные жесты.
Тулусун-хатун обучила Моисея правилам китайской игры боа, суть которой заключалась в том, что два игрока, разложив перед собой сорок маленьких палочек в четыре ряда, должны были поочередно убирать из любого ряда одну или две палочки, но можно было убрать и сразу целый ряд палочек. Побеждал тот, кто заканчивал игру последним, то есть убирал либо последнюю палочку, либо последний ряд.
Тулусун-хатун так наловчилась играть в эту старинную китайскую игру, что Моисей, как ни старался, никак не мог ее обыграть.
Вот и в этот зимний вечер Моисей проиграл в боа Тулусун-хатун семь раз подряд. После каждого проигрыша Моисей становился на четвереньки, а Тулусун-хатун садилась ему на спину и со смехом ездила верхом на Моисее по юрте от одной войлочной стенки до другой.
Хан Кюлькан сидел, скрестив ноги, возле очага и, попивая айран из круглой пиалы, с улыбкой наблюдал за развлечениями своей юной жены.
Но вот в ханской юрте появился Бадал, начальник кебтеулов, ночных дозорных, в тумене хана Кюлькана.
Поклонившись молодому хану, Бадал произнес с тревогой в голосе:
– Уже три часа прошло, как ушли на разведку в лесное село урусов пятеро моих кебтеулов. Путь туда недалек, а они все еще не вернулись. Заплутать они не могли, так как в село ведет одна-единственная просека. Похоже, с моими воинами стряслось что-то неладное. – Сутулый кривоногий Бадал вновь отвесил поклон. – Повелитель, позволь выслать по следам ушедшей в дозор пятерки десяток других кебтеулов.
Кюлькан лениво зевнул и поставил пиалу на низенький круглый стол.
– Может, снегопад задержал тех пятерых дозорных? – проговорил он.
– Снегопад уже кончился, повелитель, – сказал Бадал, косясь на Тулусун-хатун, которая слезла со спины Моисея и со смехом глядела, как тот с кряхтеньем распрямляет натруженную спину и растирает руками стертые колени.
– Хорошо, Бадал, – кивнул хан Кюлькан. – Отправь к тому лесному селу другой дозор, да воинов отбери поопытнее.
Бадал отвесил низкий поклон и, пятясь спиной к выходу, исчез за тяжелым дверным пологом.
Повелев слуге расстелить ему постель, хан Кюлькан хотел было лечь спать. Но тут появился гонец от хана Бури, стан которого находился в степи, в трех перестрелах из лука от лагеря хана Кюлькана.
Хан Бури спешно звал Кюлькана к себе на совет.
– Что случилось? – Хан Кюлькан недовольно взглянул на гонца. – До утра нельзя подождать?
– Нельзя, господин, – ответил гонец, почтительно прижав ладонь к груди. – В степи, к югу от стана Бату-хана, появилась конница урусов. Урусы подкрались, как волки, и напали на становище хана Байдара, убили многих его людей, разогнали табуны его. Хан Байдар просит о помощи.
Кюлькан мигом вскочил с ложа, его сонливости как ни бывало! Рявкая на слугу, он стал торопливо облачаться в боевой наряд. Другого слугу Кюлькан послал к своим конюхам: пусть готовят лошадей ему и его телохранителям.
– Куда ты, мой бесстрашный? – Тулусун-хатун подскочила к хану Кюлькану. – В такую темень!
– Слышала, урусы напали на лагерь хана Байдара? – промолвил Кюлькан, не глядя на жену. Он затягивал на талии пояс с пристегнутой к нему саблей. – Бури зовет меня на совет. Надо что-то делать, а не сидеть сложа руки!
– Я понимаю, хан Байдар доводится Бури родным дядей, но ты и Бури находитесь в головном отряде всего монгольского войска, – сказала Тулусун-хатун, уперев руки в бока. – Не ваше дело беспокоиться о том, что творится в тыловых туменах. Для этого есть ханы правого и левого крыла. Это их забота! Если Гуюк-хан проспал появление урусов, пусть он и исправляет свою оплошность! Там же неподалеку становище хана Менгу. Уж ему-то гораздо сподручнее оказать помощь хану Байдару, нежели тебе и Бури.
Тулусун-хатун в дневное время любила покататься верхом на коне между разбросанными по степи татарскими становищами, поэтому она прекрасно знала, где какой тумен находится. Знала Тулусун-хатун и всех ханов наперечет, поскольку была дружна со многими ханскими женами.
– Я знаю, что делаю, – сухо обронил Кюлькан, взглянув на жену, перед тем как покрыть голову высокой монгольской шапкой с меховой опушкой.
Кюлькан вышел из юрты, в спешке даже не обняв супругу.
Тулусун-хатун это не понравилось.
– Хан Бури слишком много себе позволяет, вызывая к себе моего мужа посреди ночи! – ворчала она, глядя на то, как Моисей вновь раскладывает на ковре палочки в четыре ряда. Он был полон решимости отыграться.
– А ты упорен, Мосха! – с одобрительной улыбкой промолвила Тулусун-хатун, усаживаясь на ковер напротив Моисея. – Это мне нравится в тебе. Мужчина и должен быть таким!