Неудержимые слезы хлынули из очей Пребраны, когда она рассказывала дружинникам о творимых мунгалами насилиях во взятой Рязани и о том, какую страшную смерть приняла гордая и красивая княгиня Евлампия.
Здесь же, на теремном дворе, среди многих других мертвых тел Пребрана обнаружила и обезглавленное тело своего отца.
После того как Ингваря Игоревича разбил паралич, главенство над княжеской дружиной принял боярин Евпатий Коловрат.
* * *Среди рязанцев, державших оборону в Успенском соборе и перебитых там татарами, были найдены тела епископа Паисия и архидьякона Ферапонта. Татары, разграбившие Успенский храм, так и не отыскали потайное подвальное помещение под полом ризницы.
Там успели укрыться инок Трофим со своей летописной книгой и несколько женщин с детьми, среди которых оказались жена и сын боярина Евпатия Коловрата.
Не обнаружили татары и подземелье в рязанском детинце – это был неоконченный подземный ход, ведущий к оврагу, где пролегает русло ручья Серебрянка. Этот потайной ход начали рыть еще двадцать лет назад, но оставили эту затею, наткнувшись на прочный каменный пласт. Ныне это подземелье спасло от смерти и плена около тридцати женщин и детей, в основном это были жены и дети бояр.
Чтобы дать весть всем русичам, прячущимся в лесах вокруг Рязани, что в городе свои, а татар здесь нет, Евпатий Коловрат повелел каждый день утром и вечером звонить в главный колокол на звоннице Успенского храма.
В Рязань потянулись отовсюду люди: кто-то шел пешком, кто-то ехал верхом или на санях. В большинстве своем это были смерды из окрестных деревень, которые тоже подверглись разорению татарами. Одними из первых в Рязань пришли из леса сотник Лукоян и половчин Кутуш.
Рассказывая Евпатию Коловрату о том, как ему удалось спастись, Лукоян хвалил Кутуша за находчивость. Тот нацепил на себя татарскую шубу и шапку, связал Лукояну руки и повел его из захваченной врагами Рязани в сторону татарского становища. Со всеми встречными татарами Кутуш разговаривал на своем родном языке, а поскольку в Батыевой орде было много половцев и саксин, то никто из мунгалов ничего не заподозрил.
«Не доходя до лагеря нехристей, Кутуш развязал мне руки, и мы с ним сиганули в лес, – с усмешкой молвил Лукоян. – Все это время мы по лесам и шастали, пока не набрели на лесную заимку, где укрывались от мунгалов старичок и две девицы. Они потеснились и приняли нас к себе. Кстати, одна из девиц оказалась дочерью боярина Турдея».
Боярин Турдей был не просто давним знакомым Евпатия Коловрата, он доводился ему тестем.
Дед Евстрат, Фетинья и Милослава пришли в Рязань уже на другой день вместе с Кутушем, который сходил за ними в Излучинский лес.
Милослава нашла всех своих родственников убитыми. Фетинья как ни искала мать и сестру среди множества трупов, так и не смогла их найти.
– Значит, живы они и уведены мунгалами в полон, – сказала Фетинье Пребрана. – Это тоже неплохо. Мать твоя не из робких, а сестра Варька и подавно. Они удерут от нехристей при первой же возможности.
Слушая Пребрану, Фетинья согласно качала головой, а у самой слезы так и бежали из глаз капля за каплей.
Аннушка тоже обливалась слезами, но это были слезы безудержной радости от встречи с братом, уцелевшим в жесточайших схватках с мунгалами и ускользнувшим, казалось бы, от неминуемой смерти в день падения Рязани.
В эти же дни в Рязани объявился Гурята, сын боярина Бронислава. Отстав в лесу от рязанского войска после сечи у Черного леса, Гурята оказался отрезанным от Рязани полчищами татар, обложившими город уже на другой день после битвы. Все это время Гурята скрывался в лесах за Окой на дальних выселках, куда бежали от татар многие смерды со своими семьями.
Самый удивительный побег из татарского плена совершил княжеский толмач Шестак, который приехал в Рязань верхом на гривастом степном скакуне. Оказалось, ему помогла бежать из неволи монголка Уки, взятая Шестаком в татарском стане у Черного леса. После взятия татарами Рязани Уки вернулась к своему прежнему господину – хану Бури, а раненный в сече Шестак угодил к татарам в рабство. Господином Шестака стал все тот же хан Бури, который повелел своим слугам вылечить пленника, владеющего несколькими степными диалектами.
Когда Шестак оклемался и смог самостоятельно ходить, то Уки, помня его доброе к ней отношение, увела коня из ханского табуна и привязала его к дереву в лесу. Затем Уки украдкой сообщила Шестаку, как отыскать в лесу коня с притороченной к его седлу сумкой с провизией. Во время сильного снегопада Шестак сумел ускользнуть из татарского лагеря в лес. Он умело изображал из себя больного, еле передвигающего ноги, поэтому мунгалы толком и не следили за ним, полагая, что такому слабому пленнику бегство не по силам.
Шестак сообщил Ингварю Игоревичу, что он видел среди невольниц в татарских обозах его супругу Софью Глебовну, а также жену покойного Юрия Игоревича – Агриппину Давыдовну. С княгиней Зиновией, женой Глеба Ингваревича, Шестаку даже удалось перекинуться парой фраз в неволе.
Еще Шестак поведал убитому горем Ингварю Игоревичу о доблестной смерти его сыновей Романа и Глеба, оборонявших от мунгалов Коломну. К моменту бегства Шестака из становища хана Бури Коломна была уже разорена татарской ордой.
Глава семнадцатая. Евпатий Коловрат
Свое прозвище боярин Евпатий получил за свою неимоверную физическую силу. Коловратом в здешних краях называли стоячий вал с рычагами для подъема тяжестей.
Однажды на рязанском торжище у какого-то купца отвалилось колесо от телеги с грузом кричной железной руды. Четверо сильных мужиков не могли приподнять край груженого воза, чтобы поставить колесо на место. Купец и его люди уже собрались разгружать повозку, когда мимо проходил боярин Евпатий. Он без особого труда приподнял воз с рудой, дав возможность слугам купца закрепить отвалившееся колесо на тележной оси.
После этого случая за боярином Евпатием закрепилось прозвище Коловрат.
По-прежнему прикованный к постели, Ингварь Игоревич вызвал к себе боярина Евпатия и обратился к нему с такими словами:
– Друже Евпатий, ты был лучшим из воевод моего брата, в сечах бывал не раз и от врагов никогда не бегал. Ратники тебя боготворят и пойдут за тобой в огонь и воду! Недуг проклятущий свалил меня с ног, поэтому не могу я сейчас войско возглавить. Сын мой Игорь тоже в полководцы не годится, ибо молод и неопытен еще. Племянника Ярополка я отправил в Пронск собирать там людей, кто уцелел, да восстанавливать наши грады вдоль реки Прони. – Ингварь Игоревич стиснул в своих руках могучую длань боярина Евпатия.
Голос князя зазвенел от еле сдерживаемого гнева:
– Нельзя допустить, чтобы наши жены и дочери томились в неволе у нехристей. Нельзя оставить безнаказанными злодейства мунгалов! Надо настичь Батыеву орду и расквитаться с татарвой за все мучения рязанцев, за каждого убитого младенца, за каждую опозоренную женщину! И прежде всего, боярин, надо сторицей отплатить мунгалам за смерть моей матери и моих братьев. Пусть безбожный Батыга не думает, что рязанские копья до него уже не дотянутся, что иссякла в Рязани воинская сила! Возьми мою дружину, Евпатий, и стяг мой возьми, догони орду татарскую, освободи из рабства жен и дочерей наших, поруби мунгалов, соединясь с суздальскими полками. Не может такое зло оставаться безнаказанным, боярин. Кровь за кровь! И смерть за смерть!
Сидя у постели больного Ингваря Игоревича, боярин Евпатий сурово промолвил:
– Наказ твой, княже, я сохраню в сердце своем. Будь уверен, княже, не уйдет от моей мести поганый Батыга. Как волк, я буду гнаться за ним. Меч мой будет истреблять мунгалов без всякой пощады! В плен нехристей брать не стану. Сколь раз их увижу, столь раз и убью!
Из девяти сотен дружинников Ингваря Игоревича и его сына Игоря боярин Евпатий отобрал семьсот человек, тех, что покрепче и помоложе. В пешую сотню были взяты Евпатием те из смердов и ремесленников, кто не имел телесных увечий, был не слишком стар для трудного дальнего похода, но и не слишком юн для беспощадной резни. Во главе пешцев встал испытанный в сечах сотник Лукоян.
Хотел было и Кутуш вступить в пешую сотню, но Лукоян отговорил его от этого шага.
– На твоем попечении сестра, друже, – сказал он. – Кроме тебя, у Аннушки из родни никого нет. Нельзя тебе оставлять сестру одну-одинешеньку во граде, полном мертвецов.
Не взял Лукоян в свой пеший отряд и боярского сына Гуряту. Он сразу распознал своим опытным оком, что младень не годится для военных трудов, ибо телом хлипок и душа его злостью не закалена.
Не хотел Лукоян брать в войско и инока Трофима, но вынужден был взять его по распоряжению Ингваря Игоревича, который хотел, чтобы воинская доблесть рязанцев, занесенная Трофимом на страницы летописи, осталась на века в памяти потомков. Ингварь Игоревич был уверен, что дружина Евпатия Коловрата вкупе с суздальскими полками разобьет орду ненавистного Батыя. И летописец Трофим, как очевидец этого, напишет об этой славной победе в летописном своде Рязанского княжества.
Пребрану и Милославу, пришедших с намерением встать под стяг пешего полка, Лукоян не стал даже слушать.
– Ступайте, красавицы, по домам! – заявил сотник. – Не для сечи вы рождены, а для счастливого замужества. В Рязани и так девиц почти не осталось после Батыева разора. Где теперь нашим молодцам невест искать?
– О каком замужестве ты молвишь, бородач, коль сам же собрался увести из Рязани последних крепких юношей! – огрызнулась на Лукояна смелая на язык Милослава. – Что же нам, за отроков несмышленых замуж выходить?
– Мунгалы убили моих отца и мать, – сердито вставила Пребрана. – Я мести хочу, а не замужества!
Однако Лукоян был непреклонен. Не внял просьбам девушек о принятии их в войско и боярин Евпатий.
– Пусть дружина выступает из Рязани без нас, – сказала упрямая Милослава, оставшись наедине с Пребраной. – Мы тайком двинемся за ратью следом, а когда дойдет до битвы с мунгалами, тогда и мы в ряды ратников встанем. Тогда-то нас уже никто не прогонит, ибо перед лицом врага все воины равны.
Пребрана одобрила замысел Милославы.
В день выступления дружины из Рязани Родион пришел домой к Пребране, чтобы попрощаться с нею. Он понимал, что может сложить голову в сражении с татарами, поэтому обнял Пребрану так крепко, что у девушки перехватило дыхание.
У Пребраны навернулись слезы на глаза. Она схватила Родиона за руку и потянула за собой в светелку, где находилась ее кровать.
– Хочу стать твоей женой перед Богом, – промолвила Пребрана, глядя в очи Родиону.
Фетинья и Милослава, переглянувшись, молча накинули на себя платки и шубейки и вышли из дома во двор, чтобы не мешать двум влюбленным. Обе временно обосновались в доме у Пребраны, поскольку у одной дом наполовину сгорел, подожженный татарами, в доме другой поселилась семья смердов из Ольховки, так как от их деревни остались лишь головешки.
* * *Деятельная Милослава приобрела где-то коня и оружие, используя серебро своего отца, укрытое в тайнике.
– Поедем вдвоем на одном коне, – сказала она Пребране. – На второго коня у меня денег не хватило. Лошади ныне подорожали, просто жуть!
Подруги не спешили трогаться в путь из опасения, что если они слишком быстро догонят дружину Евпатия Коловрата, то их просто-напросто могут силой вернуть домой.
Тем временем в Рязани объявился Улеб, ездивший в Ярустово, дабы посмотреть, много ли домов уцелело от его села и кто из односельчан вышел из лесов обживать родное пепелище. Никого из друзей и родственников Улеб не нашел в родном краю, где на месте сел остались лишь обгорелые развалины.
По этой причине Улеб был хмур и неразговорчив. Его сильно огорчило, что полк Евпатия Коловрата ушел бить татар без него. Узнав, что Пребрана и Милослава вознамерились выступить вдогонку за ушедшим войском, Улеб заявил, что поедет с ними. Оружие у него имелось, а коня ему подарил Кутуш в благодарность за спасение сестры из татарской неволи.
– Хотя лучше бы тебе не ехать с нами, младень, – сказала как-то Улебу Пребрана. – Я же вижу, как по тебе Аннушка вздыхает. По сердцу ты ей. Оставайся в Рязани, молодец, бери в жены Аннушку. Она с радостью за тебя пойдет.
– Не могу я в стороне оставаться, когда на земле нашей безбожные мунгалы бесчинствуют! – твердо произнес Улеб. – За родню свою погибшую и без вести пропавшую я обязан с татарами расквитаться сполна! А коль уцелею в сечах с нехристями, тогда сам с радостью вернусь к золотоволосой Аннушке.
Аннушка при прощании с Улебом поцеловала его в уста, не стесняясь брата и подруг, серьезным голосом велев ему непременно вернуться к ней живым. Потом половчанка обняла Милославу и Пребрану, облаченных в мужскую одежду.
– Храни вас Господь! – промолвила Фетинья, поцеловав своих отчаянных подруг. – Жаль, я не могу поехать с вами, дитя у меня под сердцем шевелится. Моя жизнь теперь ему принадлежит.
Солнечным зимним утром Улеб и две его спутницы, не торопя коней, проехали по пустынным заснеженным улицам Рязани. На Успенской улице им встретился скорбный обоз из нескольких саней, груженных мертвыми телами. Это смерды по повелению Ингваря Игоревича очищали город от трупов. Мертвецов каждый день свозили за линию городских валов на Зыряновскую пустошь, где в мерзлой земле полсотни мужиков выдалбливали глубокие ямы – место последнего упокоения защитников Рязани, а также стариков, женщин и детей, умерших от бесчинств мунгалов.
Работы по захоронению погибших продолжались уже несколько дней, но все равно мертвых в Рязани по-прежнему было больше, чем живых.
Глава восемнадцатая. Сеча на Берендеевом болоте
После гибели хана Кюлькана его тумен возглавил нойон Тохучар. Это был военачальник из монгольского племени тайчжиудов, из которого происходил непобедимый Чингис-хан. Как истинный знатный монгол, Тохучар-нойон относился с нескрываемым презрением к тюркам-карлукам и прочим воинам немонгольских корней, которых было подавляющее большинство в тумене хана Кюлькана.
Тохучар и при жизни Кюлькана не выказывал ему особого почтения, зная, что матерью хана была не монголка, а женщина из тюркского племени. Когда хана Кюлькана не стало, Тохучар и вовсе стал позволять себе говорить вслух о нем всякие гадости.
Всех бывших любимцев хана Кюлькана и тех, кому он доверял, Тохучар отправил в отряд-куроласы. Такие подразделения имелись во всех монгольских туменах, они состояли из трусов, посмевших отступить перед врагом, преступников, запятнавших себя воровством среди своих же соратников, и воинов из кочевых племен, оказавших в свое время наиболее упорное сопротивление монголам.
Отряды-куроласы всегда направлялись в самое пекло сражения, а при штурме крепостей – на самые неприступные участки стены. В случае победы воины из этих отрядов не получали никаких наград, им просто давали как следует отдохнуть. В случае поражения воинов-кершу, то есть «проклятых», подвергали порке и различным унижениям, а предводителям десятков и сотен отрубали головы.
Для трусоватого Моисея первое же сражение в рядах отряда-куроласы едва не стало последним. Тохучар-нойон при штурме Коломны бросил воинов-кершу на участок стены, идущий по краю высокого обрывистого берега Москвы-реки. Высота берегового обрыва и бревенчатой стены на нем достигала почти пятнадцати сажен, далеко не все лестницы доставали до края стены, это сильно затрудняло штурм. Защитники Коломны отталкивали вражеские лестницы длинными рогатинами или сбрасывали на них сверху тяжелые бревна. Одно такое бревно подломило лестницу, по которой карабкался Моисей, проклиная все на свете, вместе с десятком других воинов-карлуков. Упав с огромной высоты, Моисей чудом не переломал себе кости, угодив в глубокий сугроб. От сильного удара о землю Моисей потерял сознание и очнулся лишь тогда, когда его за ноги выдернули из сугроба и поволокли к сваленным в кучу убитым при штурме, решив, что и он мертв.
Вдобавок Моисею досталась очень норовистая степная лошадь, которая все время норовила укусить его за колено, когда он садился на нее верхом, и так сильно взбрыкивала задом, что бедняга Моисей не раз вылетал из седла.
Неприхотливость татар поражала Моисея. Мунгалы могли сутками обходиться без пищи, могли ночевать в мороз в открытом поле, сидя на корточках подле своих лошадей и греясь от их дыхания. Выносливые монгольские кони легко переносили стужу и длинные переходы по глубокому снегу. В своих родных степях лошади монголов в зимнюю пору сами добывали траву из-под снега. Здесь, на Руси, снега были слишком глубоки, поэтому татарам приходилось кормить своих лошадей сеном и зерном, захваченными в русских селениях.
Для этой цели от каждого монгольского тумена отряжались небольшие конные отряды, которые рыскали по деревням и выселкам, разбросанным в стороне от движения основной татарской орды. Для перевозки фуража татары использовали сани, отнятые у смердов.
На исходе января один из отрядов татарских фуражиров из тумена хана Тангута наткнулся в одном из лесных селений на русскую конную дружину под рязанским стягом. В произошедшей стычке почти весь татарский отряд был уничтожен русичами. Из полусотни татар от русских мечей и копий ускользнуло всего пятеро всадников.
Хан Тангут, тумен которого стоял возле недавно разоренного городка Ярополча, немедленно отправил тысячу конников к селу, где были перебиты его фуражиры. Путь туда был недалек, поэтому Тангут не сомневался, что его всадники настигнут горстку дерзких урусов. Ему было непонятно, откуда здесь, на реке Клязьме, взялись рязанцы, от княжества которых остались лишь дым и пепел.
«Наверняка это уцелевшие дружинники коломенского князя Урмана, те, что сумели вырваться из Коломны накануне ее падения», – размышлял Тангут.
От ушедшей конной тысячи не было известий два дня, потом посреди ночи на становище хана Тангута с двух сторон обрушились русские полки. В свете костров и заполыхавших юрт Тангут, выскочив из шатра без шапки и сапог, своими глазами смог увидеть рязанские стяги и эмблемы рязанских городов на красных щитах русских ратников.