То, будет ли кожа иметь красный или зеленый оттенок, зависит от концентрации кислорода в подкожной крови. Не существует простого эксперимента, позволяющего по собственной прихоти повышать и понижать насыщенность крови кислородом, но в качестве одного из способов наблюдать переход от красного к зеленому может служить сопоставление двух примеров, обсуждавшихся ранее: кожи над венами и кожи после наложения жгута. И там, и там количество крови повышенное, но в первом случае кожа зеленовато-синяя, а во втором — красновато-синяя. Разница объясняется тем, что в первом случае кислорода в крови меньше, во втором — больше. У анемичных людей кожа нередко имеет зеленоватый оттенок, потому что содержание кислорода в их крови понижено. Возможно, это объясняет, почему зеленый цвет иногда ассоциируют со слабостью (от нехватки кислорода человек слабеет), а красный, наоборот, с силой (обилие кислорода делает нас сильнее).
Итак, мы увидели, что кожа способна приобретать разнообразные оттенки, и обсудили, каким образом кровь может быть к этому причастна. Чтобы подвести итог, давайте посмотрим на рис. 7. Регулируя интенсивность кровоснабжения кожи, можно менять ее окраску от желтого к синему, а регулируя уровень оксигенации крови, можно менять окраску кожи от красного к зеленому. Из этих не слишком захватывающих наблюдений следует нечто поистине сногсшибательное: кожа способна принимать абсолютно любой мыслимый опенок! Почему? Да потому, что все опенки возникают из комбинации четырех основных цветов: синего, зеленого, желтого и красного. Если уменьшить кровоснабжение и снизить содержание кислорода в крови, то кожа станет желто-зеленой. Если увеличить кровоснабжение и снизить содержание кислорода в крови, кожа станет сине-зеленой. А если увеличить кровоснабжение и при этом повысить концентрацию кислорода, кожа станет красно-синей — то есть пурпурной. Ну и, наконец, если уменьшить кровоснабжение, а содержание кислорода повысить, кожа станет красно-желтой — то есть оранжевой. Колебаний всего двух параметров крови — ее количества и ее оксигенации — достаточно для получения целой палитры.
Тут следует понимать, что если некий участок кожи кажется нам окрашенным в определенный цвет, это вовсе не значит, что мы воспринимали бы этот участок точно так же, если бы видели только его и ничего больше. Тут та же история, что и с ощущением жара или с восприятием акцентов: видимый нами цвет объекта в огромной степени определяется тем, как спектр этого объекта отличается от спектра окружающего фона. Вы видите, что ваши вены синевато-зеленые, но на самом деле они лишь кажутся вам таковыми на фоне кожи обычного цвета. Если бы вы посмотрели на вену через крохотное отверстие или узкую щель — чтобы видно было только вену, и больше ничего, — она не смотрелась бы синевато-зеленой. Ее цвет показался бы вам в той или иной степени близким к телесному (то есть персиковым, бежевым и так далее). Вена отличается от ее фона потому, что она немного синее и зеленее, и этого достаточно, чтобы мозг воспринимал ее как синевато-зеленую. Знать это необходимо, чтобы понять, каким образом наша кожа может, меняя цвет, посылать сигналы другим людям. Например, когда мы краснеем, некоторые участки наших щек принимают красноватый оттенок. Однако чтобы другие заметили эту красноту, принципиально важно, чтобы какое-то количество окружающей кожи сохранило исходную окраску. Если бы все лицо покраснело в одинаковой степени (и вы бы не наблюдали за динамикой этого процесса), получившийся цвет щек не показался бы вам красным, поскольку он не был бы краснее фона.
Чем примечательна способность кожи менять окраску? А вот чем: она указывает на то, что цветовое зрение сформировалось у нас для того, чтобы мы могли улавливать колебания цвета кожи. Не верите? Тогда ответьте: много ли вы знаете природных объектов, которые могут динамически приобретать любой оттенок и в то же время казаться бесцветными? Плоды растений в ходе созревания несколько раз меняют окраску, да и листья многократно меняют цвет в течение жизненного цикла. Но ни те, ни другие не могут принять любой оттенок, да еще и так, чтобы с легкостью переходить от одного оттенка к любому другому. Помимо нашей кожи к подобной многоцветности способны разве что кожные покровы некоторых других животных — скажем, хамелеонов или кальмаров.
Группа исследователей во главе с биологом Рут Бирн составила следующую палитру возможных расцветок каракатицевидного кальмара: палевый, белый, желтый, золотистый, коричневый и черный. Некоторые другие представители головоногих моллюсков способны приобретать и синие тона, но всегда с металлическим отливом. Тем не менее покровы этих животных, как кажется, не способны ни демонстрировать полного спектра всевозможных опенков, ни возвращаться к “началу координат”, как бы “выключая” цвет, как это делает человеческая кожа, — по крайней мере, не для наших глаз: например, у кальмара исходная окраска видится нам серой, а у хамелеона — зеленой.
Итак, объект, способный динамично принимать любые возможные опенки и при этом кажущийся нам не имеющим собственного цвета, в природе редкость. И если уж вам все же удалось найти такой предмет, который может и воспроизводить полную палитру красок, и возвращаться в состояние бесцветного фона, то, весьма вероятно, он был создан целенаправленно — человеком или эволюцией. Думается, что способность показывать любые цвета в сочетании с кнопкой “Выкл.” появилась у нашей кожи не случайно. Кожа — это полноцветный дисплей, спроектированный естественным отбором.
Когда женщины накладывают макияж, они откровенно занимаются цветовой сигнализацией. Некоторые из тонов, призванных прикрыть “изъяны”, имеют телесный цвет и весьма удачно называются “основой”. Другие преднамеренно яркие, например румяна. Парадокс в том, что искусственная цветовая сигнализация в действительности служит для прикрытия естественной цветовой сигнализации — той, которую в ходе эволюции лицо научилось производить, а глаза — воспринимать. Косметика — это все равно что цветная фотография, наклеенная поверх экрана телевизора: она дает яркую картинку, но полностью скрывает от нас непрерывно происходящие на экране информативные изменения. Я никогда не был поклонником женского макияжа, смутно чувствуя, что в лице, покрытом косметикой, недостает чего-то очень важного. Исследования цветового зрения и кожи подтверждают правильность моей интуиции: слишком обильная косметика узурпирует функции кожного “цветного телевидения”, попросту выключая его.
Из сравнения кожи с цветным дисплеем напрашивается вывод: кожа приобрела способность принимать любой опенок вследствие давления отбора. Но тут возникает вопрос. Дело в том, что изменения цвета кожи вследствие колебаний параметров крови не являются новшеством, характерным только для приматов, — более вероятно, что эта особенность существовала всегда, на протяжении всей эволюционной истории млекопитающих. Выходит, в данном случае естественный отбор никоим образом не преобразовывал кожу, чтобы сделать ее многоцветной (разве что способствовал менее глубокому пролеганию капилляров на каких-то ее участках, чтобы уже имеющиеся колебания окраски стали заметнее). Мы носим все ту же старую добрую кожу, и в нас течет та же древняя кровь, что и в первых млекопитающих. Но если ни кожа, ни кровь не приобрели с тех пор новых свойств, то как наша кожа может принимать все эти разнообразные опенки?
Разгадка такова: наше цветовое зрение возникло в ответ на естественные особенности кожи, а не наоборот. Наша кожа не менялась для того, чтобы соответствовать нашим глазам, зато глаза менялись, чтобы лучше видеть кожу. Спектральные ее свойства колеблются сегодня точно так же, как и десятки миллионов лет назад, когда цветового зрения вообще не было. Возникновение у приматов цветового зрения означало лишь, что они “установили” в глаза и в головной мозг сенсорное оборудование, предназначенное улавливать издревле присущие коже спектральные колебания, вот и все. Изначально кожа не была полноцветным “дисплеем”.
Цветные люди
Каждый второй из тех, кому я излагаю свою гипотезу об эволюционной функции цветового зрения, задает вопрос: “А как быть с теми, чья кожа очень темна? Можно ли увидеть эти цветовые сигналы у них?” Иногда этот вопрос задается в форме академической критики: “В течение какого-то периода кожа у всех людей была очень темной, поэтому если в случае темноокрашенной кожи цветовая сигнализация неэффективна, значит, цветовое зрение не могло возникнуть ради того, чтобы различать оттенки кожи”. В действительности, однако, даже если бы выяснилось, что на очень темной коже цветовые сигналы незаметны, цветовое зрение возникло гораздо раньше, чем люди, а кожа наших обезьяньих предков вполне могла быть светлой. (Цвет кожи приматов, обладающих цветовым зрением, бывает самым разнообразным — вы можете убедиться в этом сами, взглянув на рис. 9.) А раз так, то от цветового зрения могло быть мало проку в тот период, когда наша кожа была темной, но оно могло снова пригодиться, когда люди расселились по земному шару и кожа некоторых из них постепенно посветлела.
Многими из тех, кто задает мне этот вопрос, движет не стремление самоутвердиться в академической дискуссии, а простое человеческое любопытство. Любопытство по этому поводу испытывал и Дарвин. В книге “Выражение эмоций у человека и животных" он пишет:
Несколько надежных наблюдателей уверяли меня, что при обстоятельствах, которые вызывали бы у нас [европеоидов] покраснение, они видели на лицах у негров нечто похожее на краску, хотя их кожа была густо черного цвета. Некоторые называют это явление бурым румянцем, но большинство отмечает, что черный цвет становится еще гуще...
Четверо из моих корреспондентов утверждают, что австралийцы, которые почти так же черны, как негры, никогда не краснеют. Пятый ответил на мой вопрос неуверенно и отметил лишь, что из-за цвета кожи только весьма значительное покраснение могло бы быть замечено. Три наблюдателя утверждают, что австралийцы краснеют. М-р С. Вильсон добавляет, что это заметно только при сильной эмоции и лишь тогда, когда кожа не слишком темна от загара и от неопрятности. М-р Ленг отвечает мне: “Я замечал, что стыд почти всегда вызывает краску, которая обычно распространяется вниз до шеи”[3].
Не следует забывать еще и о том, что большинство наблюдателей были европеоидами, выросшими в среде, где “нулевой” уровень цветности кожи был, скорее всего, светлее. По всей вероятности, такие индивиды должны были хуже различать цветовые отклонения от более темного стандарта. Например, Дарвин пишет:
Фон Спике и Марциус, говоря о туземцах Бразилии, утверждают, что про них нельзя, в сущности, сказать, что они краснеют: “Лишь после продолжительного общения индейцев с белыми и после некоторого воспитания их мы заметили, что душевные эмоции стали выражаться у них изменениями цвета лица”[4].
Вопреки сделанному здесь выводу, будто аборигены стали сильнее краснеть благодаря полученному ими образованию, более вероятным (мягко говоря) представляется, что это белые, общаясь с аборигенами, в конце концов научились различать оттенки их кожи.
В действительности колебания цвета видны даже на самой темной коже, и они заметны даже тем европеоидам, которым темнокожие люди встречаются редко. Это связано с тем, что спектр отражения любой человеческой кожи, светлой или темной, имеет одни и те же ключевые характеристики (рис. 3) и, как мы увидим, на колебания двух обсуждавшихся здесь показателей — кровоснабжения и оксигенации крови — он отвечает изменениями, общими для всех.
Голый? Кто? Где?
Изо дня в день мы видим вокруг лица, лишенные растительности, они сопровождают нас на протяжении миллионов лет нашей эволюционной истории, и потому безволосое лицо кажется нам таким же естественным, как и наличие двух глаз. Безволосые морды других приматов не удивляют нас ни в малейшей степени. Зато вид человеческого лица, полностью покрытого мехом, может вызвать бурю эмоций, и, чтобы поглазеть на него на ярмарке, мы готовы платить деньги (рис. 8). Привычка к безволосым лицам и безволосой коже делает для нас крайне затруднительным осознание того, насколько странная это штука — голая физиономия.
Морда типичного млекопитающего покрыта шерстью. Первые приматы были такими же волосатыми, как и все остальные звери, и лишь некоторые современные виды обзавелись заметными безволосыми участками у себя на мордах. Мы, гололицые приматы, — странный каприз природы, и нашим мохнатым предкам было бы стыдно видеть, как откровенно мы щеголяем голой кожей. А тот факт, что у нас есть и другие лысые участки — зад, половые органы, иногда грудь, — только усилил бы их смущение. Но самые бессовестные нарушители приличий — это люди, которые почти полностью избавились от шерсти.
Чем объяснить этот загадочный эксгибиционизм? Почему у большинства млекопитающих морда шерстистая, а у нас и у горстки наших сородичей-приматов на ней имеются оголенные участки? В свете обсуждавшейся здесь гипотезы о цвете кожи ответ напрашивается сам собой. Колебания окраски можно заметить на безволосой, а не на заросшей мехом коже. Но если предположить, что безволосые участки возникли ради кожной сигнализации, то не должны ли мы обнаружить их именно у тех приматов, которые обладают цветовым зрением? Иначе говоря, эволюция цветового зрения, превращающего кожу в экран цветного кожевидения, без наличия лысых участков не имеет смысла: не на чем кино крутить.
Оказалось, что так и есть: приматы, обладающие цветовым зрением, — это те самые приматы, на мордах которых есть оголенные участки, в то время как у приматов, лишенных цветового зрения, морды обычные, звериные, покрытые шерстью. На рис. 9 изображены типичные представители приматов, не имеющих полноценного цветового зрения в нашем понимании, и они, несомненно, мохнаты. А среди приматов, обладающих цветовым зрением, выделяются два типа. У обезьян Нового Света (рис. 9аб) цветовым зрением обладают лишь самки. А у обезьян Старого Света, вроде нас с вами (рис. 9в), и самцы, и самки способны видеть в цвете. У обезьян обеих групп на теле есть безволосые участки. Что касается полуобезьян, то обычно они не имеют цветового зрения и морды их покрыты мехом, однако два их представителя, у которых все-таки есть цветовое зрение, рвут шаблон и оголяют физиономию (два верхних фото на рис. 9б).
Прежде чем продолжать, я считаю нужным обратить ваше внимание на то, что кожа приматов, обладающих цветовым зрением, вовсе не обязательно должна быть цветной, как полагают некоторые ученые и журналисты. Фактически они утверждают, что раз цветовое зрение возникло для того, чтобы видеть кожу, значит, у приматов, которые различают цвета, кожа постоянно должна быть ярко окрашенной (обычно подразумевается, что красной). Кожа некоторых приматов с цветовым зрением — например, японского макака или лысого уакари — в самом деле кажется нам красной, но это означает лишь, что их фоновая окраска отлична от нашей. (Даже в рамках нашего собственного вида существует множество вариантов фоновой окраски.) Как мы обсуждали выше, себе они, вероятно, кажутся не красными, а скорее бесцветными, и это помогает им замечать отклонения от цветового стандарта. Если бы они воспринимали свою кожу как красную, они были бы в значительно меньшей степени способны улавливать мельчайшие колебания цвета, которые цветовое зрение призвано различать. Цветовое зрение предопределяет красный цвет кожи не более, чем способность различать акценты обязывает человека растягивать слова на южный манер. У приматов, различающих цвета, кожа должна быть голой, а не обладающей каким-либо определенным оттенком. Действительность подтверждает эти наши предположения.
Итак, обнаженная кожа предназначена для цветовой сигнализации. Впрочем, следует выражаться точнее. В конце концов, и у самых первых приматов с заросшими шерстью мордами ладони были голыми (и даже на лапах вашей собачки есть оголенные участки). Так что для цветовой сигнализации используются, по всей видимости, те участки, которые обычно у млекопитающих покрыты шерстью, — “новые” лысые участки. И в самом деле, волосяной покров теряют прежде всего те части тела, которые хорошо заметны, например морда и зад.
Но если так, то что можно сказать по поводу наших донельзя оголенных тел? Напрашивается вывод, что наши (новые) лысые участки служат для цветовой сигнализации, и это отвечает на вопрос Десмонда Морриса, почему мы являемся голыми (самыми голыми) обезьянами. Обнажать имеет смысл только те места, которые хорошо видны окружающим, а как только мы перешли к прямохождению, наши спины и животы стали намного заметнее, чем раньше. Возможно, наш мех редуцировался, именно чтобы сделать цветовую сигнализацию эффективнее, и мы единственные голые обезьяны в силу того, что мы также единственные двуногие обезьяны с цветовым зрением.
Наше тело не полностью лишено растительности, и расположение на нем сохранивших волосяной покров участков превосходно согласуется с тем предположением, что обнаженная кожа сродни цветному дисплею. Если какая-либо часть тела никому не видна, передавать цветовые сигналы с ее помощью бессмысленно, а значит, нет смысла и оголять ее (исконно безволосые участки вроде ладоней и ступней не в счет). Соответствует ли это действительности? Хуже всего на нашем теле видны три области (и все три мало годятся для цветовой сигнализации): макушка, подмышки и пах. Обратите внимание, что у людей эти участки, как правило, покрыты волосами. Тот факт, что мы сохранили мех в местах, непригодных для цветовой сигнализации, подсказывает, что наша голая кожа (как всегда, имеется в виду “новая” голая кожа) предназначена для глаз окружающих. В тех же случаях, когда пах является скорее контрпримером — гениталии налиты кровью и их кожа хорошо видна (например, у человека), - обстоятельства обычно таковы, что на эту кожу есть кому посмотреть.