Она стала трясти освобожденной правой рукой, пытаясь разогнать застоявшуюся кровь.
Следующим движением мужик сорвал с губ Нади пластырь (было довольно больно) и выдрал кляп из ее рта.
– Ешь! – скомандовал мужик из-под маски, кивнув на миску каши. – Когда поешь, развяжу ноги, сходишь в туалет.
Голос его звучал монотонно, словно принадлежал привыкшему ко всему и равнодушному тюремщику. Но, кем бы он ни был, Надя не собиралась подчиняться его воле и выполнять его приказы. Она набрала в легкие воздуха и завизжала самым противным голосом, на который только была способна:
– Отпусти меня!!! Отпусти! Гад! Подонок! Сволочь!
Надежда знала откуда-то (или сама догадалась), что главное, чего добиваются похитители на первых порах, это сломить волю жертвы к сопротивлению. И она решила не подчиняться никаким приказам маньяка – пусть даже ей будет хуже.
Ударом свободной руки она смахнула с табуретки миску с кашей. А затем связанными ногами попыталась ударить мужика по голени. Миска покатилась – дребезжа и оставляя на бетонном полу плюхи каши. Другой удар – по ногам похитителя – оказался менее удачным. Тот благополучно отскочил, а потом ответил сильнейшим ударом Наде в лицо. На секунду она потеряла сознание, а когда очнулась, все вокруг показалось ей не настоящим: ее тюрьма… мужик в масочке… кровать… табуретка… А пока девушка пребывала в состоянии грогги, похититель отвязал Надину левую руку от спинки кровати, заломил ее за спину и снова накрепко примотал к правой. А потом он повалил Надю навзничь, навалился сверху (рукам было очень больно).
– Нет!! – закричала она. – Нет! Пусти! Убирайся!
Руки его залезли к Наде под свитер и принялись шарить по голому телу. В действиях мужика тем не менее не было ничего сексуального – только лишь что-то садистское. Руки больно схватили ее за грудь. Правая грубо, цепко сдавила сосок. Надя невольно вскрикнула.
– Ш-шлюш-шка, – прошипел мужчина, напирая на «ш». – Слушаться меня! Надо слушаться! Ясно?!
Его лицо вспотело под маской – Надя видела это по прорезям для глаз и не закрытому до конца подбородку. Затем мужик, приподнявшись с нее, больно ухватил Надю за нос – а когда она непроизвольно открыла рот, чтобы вдохнуть воздух, он всунул ей кляп.
Надя замотала головой – и получила оглушительную пощечину. Помимо того, что это было больно, оказалось еще и очень унизительно. Впервые в жизни ее бил мужчина. Пока, оторопевшая, она приходила в себя, мужик залепил ей пластырем рот.
Потом он опять рявкнул: «Слушаться меня!», подобрал с пола миску и вышел.
Надя осталась одна и залилась слезами, которые она даже не имела возможности утереть.
В следующий раз она, пожалуй, очень сильно подумает, прежде чем сопротивляться воле похитителя.
***Дима встретился с майором Савельевым в восемь вечера у того самого подземного перехода на проспекте Мира, в котором сегодня утром скрылась Надежда. Темнота уже упала на Москву, но, против ожидания, она принесла не усиление мороза, а, пожалуй, потепление. Во всяком случае, впервые за последнюю неделю Дима снял спортивную шапку.
Опер тоже был с непокрытой головой, без перчаток, в плотной, кожано-меховой, но короткой – всего до талии – куртке.
– Потеплело-то, а? – заметил Полуянов, после того как они с Савельевым обменялись рукопожатиями. – Минус двадцать, а нам уже кажется – Сочи.
Журналист понимал, что опер оказывает ему личную услугу, не знал, как он будет его благодарить, и оттого чувствовал себя неловко.
– Веди меня, Вергилий, – хмыкнул майор. – Веди тем путем, каким девушка твоя сегодня утром шла.
«Странный человек Савельев, – подумалось Диме, – то по-французски, то по-английски пытается изъясняться, то Данте поминает…»
– Слушай, Вася, а ты где учился? – поинтересовался Полуянов, когда они спускались в подземный переход.
– Да я, как и все менты, – откликнулся опер. – Окончил НШМ. Сиречь: низшую школу милиции.
В переходе оказалось холоднее, чем на улице, горел тусклый свет, торопились немногочисленные прохожие. Однако, несмотря на ледяную сырость, посреди перехода разложила на складных столиках свой ассортимент уличная торговка с красно-каленым лицом. Она торговала разномастным постельным бельем, полотенцами, фартуками.
– Жди здесь, – бросил Савельев Диме и направился к торговке.
О чем они говорили, Полуянов не слышал, но, судя по обоюдным улыбкам, опер нашел с продавщицей общий язык. Они довольно мило потолковали минут десять, тепло распрощались, и майор отошел к Полуянову. Бросил:
– Пошли дальше.
– Что ты узнал?
– В этом переходе с твоей девушкой сегодня ничего не случилось.
– Почему ты так уверен?
– Потому что здесь за целый день вообще ничего не случалось.
– Неужели эта продавщица тут с самого утра торчит? – усомнился журналист. – С девяти часов?
– Работа такая, – неопределенно пожал плечами майор.
В следующий раз он покинул Полуянова в вестибюле станции «Алексеевская»: исчез за дверями с надписью «Опорный пункт милиции». Отсутствовал опер довольно долго: как раз то время, за которое вполне можно было выпить стакан чаю или рюмки три водки.
Дима, пока ждал майора, изучал лица прохожих – то входящих в вестибюль, то сходящих с эскалатора. По привычке подметил четыре или пять симпатичных женских мордашек. Какой-то бесенок шепнул внутри: «Пока Надьки нет, ты можешь разгуляться…» Дима оборвал бесенка. Ему совершенно не хотелось разгуливаться. Он хотел увидеть Надю. Живой, здоровой, любящей, веселой.
Ему совершенно были не нужны сейчас никакие женщины. Он отдал бы все за то, чтобы вернулась Надя. За то, чтобы с ней ничего не случилось плохого.
Вернулся Савельев, вздохнул:
– Поехали.
– Куда?
– К месту работы твоей Надежды.
– А что ты узнал здесь?
– Как и следовало ожидать: в метро на нее никто не нападал.
– С чего ты взял?
– Милиционеры, – лапидарно ответствовал опер. – Дежурные по станциям. Камеры слежения. Сотрудники в штатском. Нет, крыспондент, из метрополитена очень, очень трудно похитить человека и остаться незамеченным.
В довольно-таки забитом – для вечернего времени – поезде они поехали в сторону «Китай-города». По пути, перекрикивая шум состава, Дима рассказал, наклонясь к уху опера, о том, как мужик, назвавшийся Георгием Ершовым, приставал к Надежде позавчера на улице, как вчера они пытались поговорить с ним по телефону, а также сколь безрезультатными оказались сегодняшние Димины поиски этого человека и ООО «Аргус», каковое он якобы возглавлял.
– А телефон его, – добавил Полуянов, – теперь не отвечает либо недоступен.
Опер, казалось, слушал его вполуха, но Дима готов был поклясться: на деле он не упускает ни единого факта.
Когда они уже поднимались по эскалатору наверх, Савельев спросил, чуть ли не задушевно, едва ли не впервые назвав журналиста по имени:
– Скажи мне, Дима: могла твоя девушка жить двойной жизнью? Встречаться с кем-то параллельно с тобой?
Полуянов немедленно отрицательно мотнул головой, но опер остановил его:
– Подумай сначала.
– Да тут и думать нечего! Надежда – она вся как на блюдечке. Своя, простая и бесхитростная. За что и люблю.
– Ну, ясно, – вздохнул Савельев: то ли дурачком прекраснодушным Диму посчитал, то ли, наоборот, позавидовал, что тому удивительная дивчина досталась.
Они вышли из метро.
– Ну, давай показывай, – молвил опер, – какими путями твоя герлфренд на работу ходила.
– Сюда, – махнул рукой в сторону Солянки Дима, – а потом вверх и налево в переулок.
– По какой стороне улицы обычно ходила?
– А черт его знает, – пожал плечами журналист.
– Ладно. Я иду по левой, ты – по правой. Идем не спеша. Внимательно смотрим под ноги и по сторонам.
А когда они повернули в переулок, ведущий к библиотеке, Дима издалека заметил черное пятно на подоконнике только что отреставрированного особнячка.
Предчувствуя что-то, с сильно забившимся сердцем Полуянов бросился к нему. Интуиция его не обманула: на подоконнике лежала почти новая женская кожаная перчатка. Он сразу узнал ее, потому что сам покупал перед зимой, в прошлом ноябре, в ЦУМе: черная, лайковая, размер восемь с половиной.
На Надиной ручке она сидела как влитая.
***Похититель явился, наверно, часа через три, когда Надя уже не ощущала ни рук своих связанных, ни ног, а ее мочевой пузырь, казалось, вот-вот разорвется. Еще чувствовалось, что под глазом наливался синяк и болела скула от побоев похитителя. А он явился, надменный, как хозяин, в той же куртке с капюшоном и той же детской маске. Спросил с порога:
– Сцать будешь?
Надя отчаянно закивала головой. А из чего ей было теперь выбирать? Только между покорностью или еще большим унижением.
Мужик подошел к кровати. Развязал ей ноги. Потом руки. Сказал грозно:
Мужик подошел к кровати. Развязал ей ноги. Потом руки. Сказал грозно:
– Тихо сидеть!
Ногой выдвинул из-под кровати эмалированный таз. На табуретку положил мини-рулончик туалетной бумаги.
Ухмыльнулся:
– Прошу!
Надя сидела на кровати, разминала дико затекшие руки и ноги. Отчаянно показала руками, промычала: выйди, мол, или отвернись! Рта он ей так и не распечатал, тот еще раз ухмыльнулся – вообще он производил впечатление заторможенного, чуть ли не умственно отсталого. Сказал:
– Еды сегодня больше не получишь. Пайку ты сама разлила. Завязывать тебя не буду, если рыпаться не станешь. Будешь хорошо себя вести?!
Надя быстро-быстро закивала (недолго же длилось ее сопротивление!).
– А нет, по хлебалу получишь! А завтра, если будешь паинькой, рот развяжу. А сегодни представление будет. Но ты в нем пока участия не принимаешь. Сегодни у тебя заезд. Смотреть тоже не будешь. Тока слушать. Будешь слушать и тихо-тихо сидеть, как мышка. Конфету получишь. А не то опять завяжу. Давай сцы и располагайся. Ты здесь надолго.
Мужик вышел и закрыл за собой дверь.
Боже, какое счастье: размять затекшие руки и ноги, сделать несколько шагов по полу!.. Надя поставила ночную вазу так, чтобы кровать худо-бедно загораживала ее от двери с глазком… Легко решить: сопротивляться похитителю, быть твердой, когда организм со своей низменной физиологией настаивает то на одном, то на другом!..
***При свете редких фонарей Дима рассмотрел находку. Сомнений не было: перчатка принадлежала Наде. Она была слегка испачкана в грязи. Видать, кто-то сердобольный поднял ее с тротуара и положил на подоконник – в ожидании хозяина. Но хозяин, вернее, хозяйка за целый день за перчаткой не вернулась.
С противоположной стороны переулка подошел Савельев.
– Это ее перчатка, – заслышав его шаги, не оборачиваясь, сказал Полуянов.
Майор присвистнул.
– Дуракам везет. – И счел нужным пояснить: – Это я тебя имею в виду.
Да уж, умные у нас в ментовских кабинетах сидят, – парировал журналист, – и заявления от граждан отфутболивают.
На секунду устыдился за сказанное: все-таки он несправедлив, Савельев помогает ему. И, между прочим, в свое свободное время, хотя никто его не заставляет. И никакого навара ему эта вечерняя поездка с Полуяновым не сулит. Однако опер никак не отреагировал на выпад журналиста. Сказал, по-райкински коверкая последнее слово:
– Давай-ка посмотрим здесь тщательней.
– А что мы тут можем найти? – огрызнулся (наверное, совершенно напрасно) Дима. – Прощальную записку?
– Твой объект – тротуар ближе к дому, – снова не обратил внимания на полуяновскую выходку опер. – По пятнадцать шагов в обе стороны от находки. А я осмотрю остальную часть тротуара и дороги.
…Огромное количество мусора валяется на столичных тротуарах и мостовых – если внимательно к ним присматриваться. За двадцать минут осмотра Дима обнаружил несколько оберток от шоколадных батончиков разных мастей, три пустые пластиковые бутылки различной емкости, две смятые банки из-под пива и колы, монеты достоинством пятьдесят и десять копеек, а также одну украинскую гривну.
Улов майора оказался аналогичным – бутылки, фантики, банки. Плюс вырванная с мясом сверкающая золотом пуговица от форменной шинели. Пуговицу Савельев поместил в маленький полиэтиленовый пакетик, а затем в карман.
– Замечательная версия, – иронически прокомментировал действия опера журналист, – ее похитили твои же коллеги, менты. Какой-нибудь сержант Крышкин и младший сержант Кубышкин.
Да не дай бог. Типун тебе на язык, – серьезно ответствовал майор. – Ведь младший милицейский состав – это тонтон-макуты7 настоящие.
Дима в очередной раз поразился: и тому, что Савельев не защищает честь мундира, и тому, что тонтон-макутов знает, надо же. Совершенно зря он, конечно, к майору цепляется – да больно уж тяжело мучиться неизвестностью и гадать, а что же там происходит с Надей, прямо-таки душу эти мысли саднят.
Савельев хлопнул журналиста по плечу:
– Идем.
И они подошли ко входу в двухэтажный особнячок, на одном из подоконников которого Дима нашел Надину перчатку. Все окна в особнячке были темны", лишь где-то в глубине подъезда мерцал вполнакала дежурный свет. У парадного блестела золотом табличка ОАО «Транскредитгаз – Центр». Майор нажал кнопку домофона. Где-то далеко-далеко в глубине особняка запиликал сигнал вызова. Через минуту домофон хрипло откликнулся:
– Кто?!
– Откройте, милиция! – гаркнул Савельев и поднес свое распахнутое удостоверение к глазку видеокамеры.
– Сейчас, – немедленно сбавил тон невидимый охранник.
Вскорости забрякали ключи, стукнул засов. Дверь красного дерева полуоткрылась, и выглянул одетый в черный комбинезон крепыш. Правую руку он на всякий случай держал на рукояти резиновой дубинки.
Опер сунул ему под нос удостоверение и представился:
– Майор Савельев, уголовный розыск. А это, – жест в сторону Димы, – капитан Полуянов. У нас есть основания полагать, что в непосредственной близости от вашего учреждения, а возможно, и на его территории сегодня было совершено преступление. Разрешите пройти!
Последние слова опера звучали отнюдь не как вопрос, но как утверждение, и были подкреплены мощным движением вовнутрь особняка. Охраннику ничего не оставалось делать, как пропустить его. Следом просочился и Полуянов. Он, по милости майора сменивший профессию, сейчас, чтобы походить на милиционера, изо всех сил делал морду кирпичом.
– У вас имеются камеры наружного наблюдения? – допрашивал охранника Савельев.
– Да, две.
– Как долго сохраняются записи?
– Трое суток.
– Отлично. Нам надо просмотреть сегодняшние записи от восьми тридцати утра до десяти ноль-ноль. Вы работали сегодня утром?
– Так точно.
– Во сколько заступили?
– В восемь ноль-ноль.
– Скажите, утром около девяти-десяти вы лично видели рядом с особняком что-либо необычное?
– Н-нет, – пожал плечами, припоминая, охранник. – Да я ведь днем в окно не смотрю. Я здесь, на тумбочке, сижу, на входе. – Охранник сделал жест рукой.
Они стояли в полутемном холле особняка. На один пролет вверх поднималась мраморная лестница. Перила ее были украшены двумя полуголыми нимфами. На входе в бельэтаж находился простой канцелярский стол, на нем лежал истрепанный журнал для записи посетителей и зачитанное издание «За рулем».
– Здесь, видите, – пояснил ночной цербер, – и окошек на улицу нет никаких.
– Па-анятно, – протянул Савельев. – Я должен просмотреть записи обеих ваших наружных камер.
– Так ведь не положено, – неуверенно сказал охранник. – Только с санкции начальника.
– Что, будем звонить ему сейчас? – нахмурился опер. – Прямо домой?
– Н-ну… – замялся мужик в черном.
– Если не будете оказывать содействие, – поднажал майор, – придется вас, гражданин, немедленно задержать как важного свидетеля, доставить в отделение, а затем опросить под протокол.
Несчастный цербер махнул рукой:
– Ладно, пошли посмотрим наши камеры. Только я вас запишу сейчас. Можно еще раз ваши документики?
Охранник долго переписывал данные с удостоверения майора. Дима тоже полез было за пазуху (опер смотрел на него с неподдельным интересом: какую он-то ксиву покажет?). Однако страж махнул рукой:
– Одного хватит.
Затем в каптерке, расположенной в бельэтаже, Полуянов и Савельев при непосредственном участии печального охранника отсмотрели все, что снимали нынче утром обе камеры наружного наблюдения предприятия «Транскредитгаз – Центр».
Одна из камер все время демонстрировала участок, расположенный непосредственно перед входом в подъезд: тротуар, обочину и даже малую часть дороги. Человек, следующий не внутрь особняка, а лишь проходящий мимо, появлялся в поле зрения объектива на одну-две секунды. Ради того, чтобы рассмотреть каждого, приходилось всякий раз останавливать запись. В числе спешащих утренних прохожих Диме удалось узнать Надину начальницу – ту самую, с которой подруга познакомила его вчера. (Вчера! С ума сойти! Кажется, так давно это было!) Начальница проследовала мимо особняка в восемь пятьдесят четыре. Среди знакомых лиц была также и Надина напарница, игривая красотка Кристина. Та с явным опозданием пробежала мимо камеры в девять тридцать три. Однако Надежды среди тех, кто спешил мимо особняка в Историко-архивную библиотеку, не оказалось.
– Значит, ее схватили раньше, – вполголоса заметил Полуянов.
– Или она шла по другой стороне улицы, – хмыкнул майор.
Затем они взялись просматривать записи второй камеры. Та «простреливала» пространство вдоль особняка, от подъезда и метров на тридцать, практически до самого угла. На нее Полуянов возлагал большие надежды, чем на первую, но… Он опять ясно разглядел в мониторе и Надину начальницу (та хмурилась, торопилась), и потом безмятежную свистушку Кристину. Однако вновь он не заметил никаких признаков Митрофановой. И – ничего подозрительного. Ни странных машин, ни околачивающихся вокруг, караулящих жертву людей.