— Он светился, когда ты протянул мне руку, — вспомнил Зубр. — Прямо как алмаз.
— Я тоже видел, — сказал Кебра. — Не пойму только, кому понадобилось насылать на нас колдовство? Боги праведные!
— Возможно, Маликаде. Не будь на мне талисмана, я бы тоже взбесился, а мы бы поубивали друг друга.
— Так давайте убьем Маликаду, — предложил Зубр.
— Хорошая мысль, — сказал Кебра. — А потом расправим свои волшебные крылья, поднимемся над горами и улетим.
— Что ж тогда делать? — спросил гигант.
— Уйдем из города, — сказал Ногуста, — но не к Белому Волку. Спрячемся на юге, в горах, пока армия не уйдет к кадийской границе, и лишь тогда присоединимся к колонне Банелиона.
— Неохота мне вот так убегать, — заявил Зубр.
— Я припоминаю, как ты улепетывал во всю прыть от наводнения, — сухо заметил Кебра. — А та львица под Дельнохом? Ты так поспешно спасался, что всю задницу себе ободрал.
— Это другое дело.
— Ничего не другое, — возразил Ногуста. — Маликада — королевский генерал, с ним не очень-то поборешься. Все равно что драться с бурей или с тем же наводнением. Притом мы не знаем наверное, что это работа Маликады. Безопаснее и разумнее всего будет покинуть город. Через два дня армия выступит, и у Маликады на уме будет совсем другое, так что про нас он забудет.
— А что мы там станем делать, в горах? — спросил Зубр.
— Охотиться, а может, и золото в ручьях мыть.
— Золото? Это мне нравится. — Зубр подергал себя за белый моржовый ус. — Глядишь, и разбогатеем еще.
— Очень просто, дружище. Завтра куплю лошадей и припасы.
— И лотки — золото промывать, — напомнил Зубр, стягивая с себя сапоги. — И все-таки, Кебра, зря ты позволил этому вентрийцу выстрелить еще раз.
Кебра с безнадежным видом взглянул на Ногусту и улыбнулся:
— Я бы чувствовал себя куда лучше, если б не был согласен с ним. До сих пор не могу поверить, что я это сделал.
— А я очень даже могу, дружище, — сказал Ногуста. —Ты поступил благородно — иного я от тебя и не ожидал.
Ульменета, держась за цепи, сидела на качелях и смотрела на далекие горы. Они звали ее к себе, как мать зовет потерявшееся дитя. Дома, в своих родных горах, она была счастлива. Там обитает вековая мудрость, и от снежных вершин веет покоем. Пусть эти горы для нее чужие — они все равно манят ее. Ульменета, сопротивляясь этому зову, перевела взгляд на более близкие предметы. Летом кровельный садик императорского дворца просто чудесен — он весь пестрит яркими красками и благоухает всевозможными цветами. Парящий высоко над городом, он кажется зачарованным местом. Зимой он не столь богат, но теперь до весны остались считанные дни, и в нем расцветают нарциссы, желтые и пурпурные, и вишни подернулись белой дымкой. Здесь, на вольном воздухе и горячем солнце, демоны кажутся дурным сном, привидевшимся ребенку в темной комнате. Детство Ульменеты было радостным. Она росла в горах, на воле, окруженная любовью. Сейчас, крутя на цепях сиденье качелей, она снова почувствовала себя маленькой девочкой и хихикнула, когда горы завертелись у нее перед глазами.
— Что за глупый вид у тебя, — строго сказала Аксиана. — Не пристало монахине тешиться ребяческими играми.
Ульменета, не слыхавшая, как подошла королева, уперлась ногами в крышу и остановила качели.
— А почему? — сказала она. — Почему так много людей думает, что религия и радость имеют между собой мало общего?
Грузно поднявшись, она села вместе с королевой на скамейку под вишнями.
— Такое поведение недостойно, — пояснила королева. Ульменета промолчала.
Аксиана сидела, приложив ладони к разбухшему животу. «А вот ты теперь не смеешься больше, дитя, — думала Ульменета, — и в глазах твоих поселилось горе».
— Мне кажется, что достоинство — это понятие, которое мужчины придумали, чтобы как-то облагородить то, что они вытворяют во время совокуплений, — сказала наконец монахиня, и по лицу Аксианы прошла слабая тень улыбки. — Мужчины — странные создания: спесивые, тщеславные, бесчувственные и грубые.
— Ты для того и стала монахиней, чтобы больше не иметь с ними дела?
— Нет, душенька, — мне среди них досталась настоящая жемчужина. Потеряв его, я поняла, что никто другой мне не нужен. — Ульменета со вздохом посмотрела вдаль и увидела трех всадников, поднимающихся по горной дороге.
— Извини, Ульменета. Я расстроила тебя своим вопросом.
— Совсем нет, наоборот — он помог мне вспомнить о хорошем. Славный он был человек, мой муж. Два года он ухаживал за мной и вбил себе в голову, что я стану его женой, если он прежде меня доберется до вершины Пятирогой. Я тогда была тоненькая и бегала по горам очень быстро, — объяснила Ульменета, видя удивленный взгляд королевы. — Ни один мужчина не мог угнаться за мной. Виан старался два года, просто из кожи лез, и в конце концов я его полюбила.
— И что же, обогнал он тебя?
— Обогнать не обогнал, но завоевал. Славное было время. Женщины помолчали, наслаждаясь теплом утреннего солнца.
— Какая она — любовь? — спросила Аксиана, и Ульменете стало грустно — не из-за своей потерянной любви, а из-за прекрасной юной женщины, сидящей с ней рядом. Печально, когда женщина, которой осталось всего несколько недель до родов, не знает, что такое любовь.
— Порой она накатывает, как бурный поток, порой растет медленно, как большое дерево. Возможно, у вас с королем будет именно так.
— Нет. Он обо мне совсем не думает. Я всего лишь побрякушка среди прочих его украшений.
— Он великий человек, — сказала Ульменета, сознавая всю пустоту своих слов.
— Великий убийца и разрушитель. Люди поклоняются ему, словно богу, но он не бог — он чума, раковая опухоль. — Королева сказала это не с жаром, а с кроткой покорностью, которая придала ее словам еще больше силы.
— В нем есть и хорошее. Он любим своим народом и часто бывает великодушен. Я видела даже, как он плачет — он тогда был моложе и думал, что Звездный, его конь, охромел.
— А теперь он спокойно отправил того же Звездного на живодерню. Шкура его скакуна пойдет на обивку мебели, мясо — в пищу, а кости на клей — так ведь?
— Мне кажется, ты ошибаешься, дитятко.
— Ничего подобного. Я слышала, что он говорил на своем дне рождения. Он продал живодерам всех старых лошадей, в том числе и Звездного, а деньги пойдут в его военный сундук. У этого человека нет сердца.
— Не говори так, милая, — прошептала Ульменета, но ее пробрало холодом.
— Здесь нас никто не слышит. В саду нет тайных ходов, нет полых стен, где сидят писцы со своими перьями. На уме у Сканды только война, и он никогда не остановится на достигнутом. Когда весь мир падет перед ним, он не испытает ничего, кроме отчаяния — ведь завоевывать будет больше нечего. Расскажи мне лучше о любви, Ульменета.
Монахиня заставила себя улыбнуться.
— Есть одна старая легенда, в которую я почти что верю. Боги древности в начале времен создали совершенные существа с четырьмя ногами, четырьмя руками и двумя головами. Но потом, видя, как совершенны и счастливы их создания, боги позавидовали. Слово, изреченное верховным богом, разделило первозданные существа пополам и раскидало их по всему свету. Отныне у каждого из них стало по две ноги, по две руки и по одной голове. Каждый обречен скитаться по свету и искать свою утраченную половину, чтобы снова стать совершенным.
— Эта сказка годится только для простонародья, — упрекнула ее Аксиана.
— Господин Калижкан к вашему величеству, — доложила, подойдя к ним, молодая служанка, и королева, радостно захлопав в ладоши, приказала:
— Пусть поднимется.
Чародей появился перед ними в небесно-голубых одеждах и такой же широкополой шляпе. Сняв ее, он изящно склонился, приветствуя королеву.
— Как чувствует себя ее величество сегодня?
— Хорошо, сударь, а теперь, когда вижу вас — еще лучше.
Ульменета уступила чародею свое место, и он с ослепительной улыбкой сел рядом с королевой. Монахиня вернулась на качели, радуясь, что видит свою любимицу в таком хорошем расположении духа. Калижкан всегда действовал на нее благотворно и потому нравился Ульменете. Чародей с королевой поговорили немного, и Аксиана позвала:
— Поди сюда, Ульменета, ты должна это видеть!
— Какой ваш любимый цветок? — спросил Калижкан, когда монахиня подошла.
— Горная лилия.
— Белая с голубыми прожилками?
— Да.
Калижкан взял в руку горсть земли, прищурился, и из земли пророс тонкий стебель. Сперва на нем распустились листья, затем раскрылся бутон, подставив солнцу белые с голубым лепестки. Чародей поднес цветок Ульменете, но в ее пальцах лилия превратилась в дым и рассеялась.
— Правда, чудесно? — воскликнула королева.
— Вы наделены великим даром, сударь, — согласилась Ульменета.
— Мои успехи — плод долгих и усердных трудов, но мне всегда приятно доставлять удовольствие моим друзьям.
— Как поживают твои сироты, Калижкан? — спросила королева.
— Превосходно, благодаря доброте короля и заботам вашего величества. Но на улицах еще так много голодных детей, и так хотелось бы помочь им всем.
У них завязался разговор, и Ульменета, вновь задумавшись о витающих в воздухе демонах, села на качели и прислонилась к мягким подушкам. Солнце, достигнув зенита, светило до боли ярко. Ульменета закрыла глаза, и ей пришло в голову, что демоны тоже не любят яркого света и, возможно, не заметят ее.
Она еще раз взглянула на беседующих и сделала глубокий вдох, чтобы обрести душевный покой. Ее дух освободился из тела и стрелой полетел к солнцу. Поднявшись высоко над городом, она посмотрела вниз. Сад на крыше теперь был не больше ногтя, и протекающая через город река сверкала голубовато-белой нитью. Демонов не было видно, но она чувствовала, что они таятся в тени, под кровлями зданий — сотнями, если не тысячами. Город кишит ими, как гниющее мясо червями.
Трое из них отделились от дворца и помчались прямо к ней, выставив когти. Ульменета в ужасе замерла. Они приближались, и она уже видела их опаловые глаза и острые зубы. Бежать было некуда — они отрезали ей путь к собственной плоти.
Но рядом с ней вдруг возникла сияющая фигура с огненным мечом в руке. Свет слепил Ульменете глаза, и она не смогла разглядеть лица. Демоны шарахнулись прочь, и странно знакомый голос шепнул Ульменете: «Беги скорее!»
Не нуждаясь в повторном приказании, она мигом понеслась обратно к своему телу.
Оказавшись над самой кровлей, она увидела, что рядом с королевой сидит… сидит…
Ульменета открыла свои телесные глаза и вскрикнула. Аксиана и Калижкан подошли к ней.
— Что с тобой, Ульменета? — спросила королева, погладив ее по щеке.
— Ничего, ничего — всего лишь дурной сон. Извините меня.
— Вы вся дрожите — уж не лихорадка ли это? —обеспокоился Калижкан.
— Я, пожалуй, пойду к себе и прилягу.
Вернувшись в свою комнату рядом с опочивальней королевы, Ульменета залпом выпила чашу с водой, села и попыталась вспомнить то, что видела в саду на крыше.
Мимолетная картина вопреки ее усилиям делалась все более расплывчатой.
Ульменета вновь потихоньку поднялась на крышу и стала на пороге так, чтобы ее не заметили. Отсюда она хорошо видела чародея и королеву. Закрыв телесные глаза, она раскрыла духовные, и ее снова охватила дрожь.
Рядом с королевой сидел мертвец с серым лицом. Плоть наполовину отвалилась с его рук, из пальцев торчали кости. Червяк, выбравшись из полусгнившей щеки, упал на голубой шелк его платья.
Ульменета, попятившись, вернулась к себе и стала молиться.
Дагориан стоял в маленькой комнате с белыми, заляпанными кровью стенами. На полу валялся кривой кинжал, запачкавший белую козью шкуру. Тело старухи убрали до прихода Дагориана, но убийца все еще сидел у очага, обхватив голову руками. Двое дренайских солдат стерегли его.
— Дело, мне кажется, ясное, — сказал Дагориан Зани, вентрийскому чиновнику. — Человек этот в приступе ярости убил собственную мать. Здесь нет угрозы королю, и солдаты тоже не нужны. Не понимаю, зачем вы меня сюда вызвали.
— В прошлую ночь вы были начальником стражи, — сказал Зани, маленький и хрупкий, с коротко остриженными темными волосами. — Мы обязаны докладывать вам обо всех многочисленных убийствах.
— Значит, убит еще кто-то?
— Здесь нет, но в пределах города — да. Посмотрите вокруг — что вы видите?
Дагориан огляделся. На полках вдоль стен — глиняные горшки и бутылки из цветного стекла. На низком столике перед очагом — гадальные камни и несколько папирусных небесных карт.
— Убитая была гадалкой.
— Вот именно — к тому же хорошей, согласно общему мнению.
— Это имеет какое-то значение?
— Только в этом квартале прошлой ночью были убиты четверо предсказателей судьбы — трое мужчин и женщина. Двух убили клиенты, третьего собственная жена, а женщину — родной сын.
Дагориан открыл дверь и вышел в маленький садик. Вентриец последовал за ним. Яркое солнце пригревало уже по-весеннему.
— Жертвы были знакомы друг с другом? — спросил Дагориан.
— Убийца сказал, что знал одного из них.
— Тогда это просто совпадение.
— Двадцать семь человек за прошедший месяц вряд ли можно назвать совпадением, — вздохнул вентриец.
— Двадцать семь предсказателей? — удивился Дагориан.
— Не все они предсказывали судьбу — среди них были и мистики, и священники. Их объединяло одно — они могли ходить путями Духа и прозревать будущее.
— Похоже, они не слишком ясно его прозревали, — заметил Дагориан.
— Позвольте с вами не согласиться. Взгляните-ка сюда. — Вентриец подвел Дагориана к двери дома и показал нацарапанный на ней перевернутый треугольник со змеей в середине. — На других дверях тоже начертан этот знак, входящий в оберегающее заклятие. Женщина знала, что ей грозит опасность, и даже мертвая держалась за свой амулет.
— Она защищалась от колдовства, но погибла не от него, так ведь? — терпеливо уточнил Дагориан. — Ее убил собственный сын, который сознался в преступлении. Или он оправдывается тем, что был одержим демонами?
— Нет, он этого не утверждает — хотя, возможно, и следовало бы. Я говорил с соседями — он был привязан к матери и сам не знает, что на него нашло.
Дагориан подошел к сидящему на полу убийце и спросил его:
— Что ты помнишь из происшедшего?
Тот поднял на него глаза.
— Я сидел у себя в комнате, и меня одолевала злость. А потом я вдруг очутился здесь… и колол ножом снова и снова… — Он закрыл лицо руками.
— Что же тебя так разозлило?
Парень, сотрясаемый рыданиями, вытер глаза рукавом рубахи.
— Не помню уже. Правда не помню.
— Зачем твоя мать начертила на дверях хранящие знаки?
— Она боялась. Перестала принимать клиентов и никуда не выходила из этой комнаты. Деньги у нас почти все вышли — потому-то я, наверно, и рассердился. Не на что было купить дров, и у меня в комнате стоял лютый холод. — Парень снова залился слезами.
— Уведите его, — приказал Дагориан, и они вывели парня на улицу. Там собралась кучка зевак, осыпающих убийцу бранью.
— Здесь случилось великое зло, — сказал Зани.
— Расскажите мне о других преступлениях, — попросил Дагориан.
— Вы собираетесь разрешить эту тайну за один день? Разве вы не выступаете завтра вместе со всей армией?
— Выступаю, однако хочу все же посмотреть донесения.
Сев на коня, Дагориан вернулся в новые казармы, где внимательно прочитал доставленные ему отчеты, а затем попросил своего непосредственного командира Антикаса Кариеса принять его.
Его продержали в ожидании около часа. Антикас вошел в кабинет прямо из сада, где упражнялся в фехтовании, голый до пояса и потный. Вытершись поданным слугой полотенцем, он сел за письменный стол и выпил воды. Слуга зачесал назад его волосы, массируя щеткой голову, намаслил их и связал хвостом. Вентриец, махнув рукой, отпустил его и перевел свои темные глаза на Дагориана.
— Вы желали меня видеть?
— Так точно. — Дагориан вкратце доложил ему об убийствах, между которыми, по мнению Зани, существовало нечто общее.
— Зани — мастер своего дела, — согласился Антикас. — Он служит в сыске уже четырнадцать лет, отлично справляется со своими обязанностями, и ум у него острый. А вы что думаете обо всем этом?
— Я читал донесения. В каждом случае убийцы были схвачены и сознавались без применения пыток. Однако водном отношении я согласен с Зани.
— В каком же?
— Двадцать семь провидцев за шестнадцать дней — и каждый из них, судя по донесениям, чего-то боялся.
Антикас взял приготовленную чистую рубашку, стряхнул с нее розовые лепестки, надел на себя и сел снова.
— Вы хороший боец, и движения у вас четкие.
— Благодарю вас, сударь, — сказал Дагориан, растерявшийся от перемены разговора.
— Стойка, вот что вас губит.
— Негуста тоже так сказал.
— Будь он лет на двадцать моложе, я вызвал бы его — это нечто исключительное. — Антикас снова глотнул воды. — Из вашего послужного списка я выяснил, что вы готовились стать священником.
— Так и было, пока не погиб мой отец.
— Все верно — мужчина должен поддерживать фамильную честь. Мистическим навыкам вы тоже обучались?
— Совсем недолго, и магией я не владею.
— В итоге, я думаю, окажется, что все эти преступления произошли из-за соперничества между мелкими магами. Однако и без внимания этого оставлять нельзя. Выясните, кто из мистиков еще остался в живых. Один из них и будет виновником.
— Я попытаюсь, но вряд ли смогу успеть за один день.
— Вы правы. Оставайтесь здесь. Я пришлю за вами, когда мы переправимся через Великую реку.
— Слушаюсь. Я должен считать это наказанием, сударь?
— Нет — просто приказом. — Антикас стал перебирать бумаги у себя на столе, но Дагориан не уходил. — Что-нибудь еще?