– Отсюда, – ответила Изольда. – Этот человек мне хорошо известен. А теперь, если позволите, я дополню… Покупатель, которому Пунш подсказала идею и навела на Мисропяна и его друзей, приезжает в Туапсе с деньгами, но не в том количестве, которого хватило бы, чтобы заплатить за весь товар (ведь он и не собирался ничего покупать, он рассчитывал его просто ЗАБРАТЬ), а чтобы расплатиться со своей сообщницей процентами от сделки. И здесь происходит нечто такое, в результате чего он лишается и кейса с деньгами (кстати, немалыми), и обещанного товара. Пунш обманывает и его, вот только не знаю, каким именно образом.
– Я виделся с ним, – вдруг заговорил Иван, и Изольда, которая не ожидала такого поворота событий, даже выронила сигарету из рук.
– И ты до сих пор молчал? Иван?!
– Вы себе даже представить не можете, насколько тривиален был ее план. А ведь Савелий, как выяснилось, приезжал в Туапсе не один, а со своими людьми! И так проколоться… Короче. Они прилетели на самолете в Адлер, а оттуда на угнанной машине прикатили в Туапсе, остановились в доме, который для них сняла Пунш, и никто из них утром не проснулся… Никто из них не смог в назначенный час приехать на место встречи, к библиотеке, потому что в вино, которое за ужином лилось рекой, было что-то подсыпано. Вся эта братия проспала до самого вечера.
– Но к библиотеке не подъехали и приятели Мисропяна, – заметила Смоленская. – И мне кажется, что я знаю почему.
– Думаешь, их предупредила Пунш? – спросила Изольда.
– Да я просто уверена, что она, усыпив людей Савелия и его самого, забрала кейс с деньгами, отдала их лилипуткам и отправила их третьего мая в С., к цыгану.
– А почему лилипуткам? – удивилась Изольда. – Что общего может быть у лилипуток с Пунш и цыганом?
– Да ты же сама рассказала мне в машине, что лилипуток расстреляли в доме цыгана, того самого, который, по твоим же словам, был чем-то вроде казначея у Пунш, ее доверенным лицом. Люди, которые убили цыгана и этих малюток, приезжали именно за кейсом, который мог попасть к цыгану только с помощью Мухиной и Германовой.
– Все правильно, – сказал Иван, – но кейса не нашли… Был бы кейс, все, быть может, остались бы живы.
– Значит ли это, что цыгана с лилипутками расстреляли люди Савелия? – спросила Смоленская.
Ответом ей была тишина.
– Хорошо. Продолжим дальше. Отправив кейс с деньгами в С., Пунш позвонила продавцам и назначила каждому из них в отдельности встречу, на которую явилась сама либо с кем-то, кто помог ей расправиться с несчастными… Целью преступления был героин, который они привезли с собой. А непременным условием купли-продажи было отсутствие свидетелей.
– Но она могла охотиться не только за героином, но и за деньгами, – возразила Изольда. – Она вообще могла все переиграть. Главным для нее было заманить потенциальную жертву с товаром или деньгами в укромное местечко, а затем убить и ограбить его. Но поскольку собственноручно она вряд ли могла это сделать, значит, у нее есть сообщник, которому она всецело доверяет.
– Самое обидное, что мы никогда не сможем узнать, каким образом она заманивала этих мужчин: Мухамедьярова, Аскерова, Шахназарова… Но кто же тогда убил Мисропяна с охранником?
– Да Пунш же со своим сообщником и убила. Затем погрузила героин в машину и увезла. Им никто не мог помешать, потому что савельевские ребята спали крепким сном, а остальным она уже успела дать отбой.
– Но не мог же этот человек, ее помощник, одновременно задушить двух довольно крепких мужиков! – воскликнул Иван с несвойственной ему эмоциональностью, и Изольда поняла его: он явно не мог смириться с тем, что кто-то сумел обойти его не только в хитрости, но и в физической силе.
– Он мог задушить их по очереди: одного – в коридоре, а другого – уже в подвале. Это дело техники, – спокойно ответила ему Смоленская. – Я рассказала вам, как мне видится линия, связанная с наркотиками. А в остальном все обстояло еще проще. Лариса Васильева. Богатая женщина, москвичка, отдыхающая каждый год в одном и том же доме. Пунш знала об этом. Выбрала момент, пришла к ней, убила и ограбила…
– …оставив на месте преступления мою золотую зажигалку, так? Но я незнакома с Пунш и еще не успела так насолить ей, чтобы она могла до такой степени меня возненавидеть, – возразила Изольда.
– Значит, – подытожила Смоленская, – она выполняла волю другого человека, того, кто тебя отлично знает и кто, возможно, желает твоей смерти.
– Это должны быть слишком сильные чувства! – Изольде самой стало страшно от своих слов. – Быть может, речь как раз идет о том человеке с недюжинной силой, который помогает Пунш расправляться с жертвами… Но я не помню, чтобы была знакома с таким человеком…
– Да как ты можешь всех упомнить, если через твои руки прошло столько преступников, большая часть которых сейчас гниет на нарах! – взорвался Иван. – И не ломай себе голову, это бесполезное занятие.
– Будем рассуждать дальше, – невозмутимо продолжала Смоленская. – Пунш убила Ларису и ее брата Князева, тоже весьма состоятельного человека… Проще всего предположить, что они были убиты лишь с целью ограбления, но мне почему-то пришла в голову мысль о том, что товар, который высветила Пунш в самолете, имел самое прямое отношение к Князеву. Возможно даже, что он работал вместе со своей сестрой, и Пунш, каким-то образом узнав от них о маршруте героина, сначала подставила их, а потом, чтобы не было осложнений и чтобы они не вычислили, кто их подставил, убила обоих.
– А зачем она отрезала уши Мухамедьярову и Аскерову? – спросила Валентина.
– Об этом надо спросить у нее. – Смоленская принялась раскуривать очередную сигарету. – У девочки головка бо-бо, что с нее взять?
– Головка-то у нее как раз не болит, а болит она сейчас у нас, – возразил Иван. – Это головку и хотел оторвать Савелий, когда послал своих ребят схватить Пунш. Он был потрясен, когда ему позвонили его люди из «Братиславы» и сказали, что Пунш вернулась. Правда, тогда еще никто не знал, что ее зовут именно так…
– А это оказалась Холодкова, – пояснила Смоленской Изольда, – девушка, которая была влюблена в Савелия и заказала себе точно такое же платье, какое видела на его новой подружке. Она пришла в гостиницу, где ее приняли за Пунш и выбросили из окна.
– Она что, была так похожа на нее? – поинтересовался Иван.
– Думаю, что исполнители просто-напросто не были близко знакомы с Пунш, а потому решающую и роковую роль здесь сыграло платье…
– Теперь ты поняла, Валентина, что Лебедев предупреждал тебя не напрасно, – посмотрела в мою сторону Смоленская. – Я все-таки никак не могу понять, при чем здесь вообще эти платья и Пунш. Ведь настоящей Пунш было бы сейчас уже за сорок.
– А может, и этой столько же… – задумчиво произнесла Изольда, которая не меньше Валентины ревновала Варнаву к Пунш, а потому обрадовалась бы, окажись та ее ровесницей.
– Да нет, она молодая, очень молодая, – вдруг проронила Валентина и порозовела. – Во всяком случае, мне так кажется…
Глава 16
На следующий день я поехала на встречу с Чашиным.
Миша остановил машину довольно далеко от парка, и мне пришлось целых десять минут плестись по аллее, прежде чем я увидела стоявшего в кустах боярышника Вадима.
Дождавшись, когда я подойду к нему, он нежно поцеловал меня в щеку, мы с ним уселись на скамейку, и по его глазам я поняла, что ему есть чем порадовать меня.
– Мне звонил Михаил Левин из Москвы, у него появилась интереснейшая информация для Смоленской. Ты не знаешь, когда она приезжает?
– Она уже здесь, Вадим…
– Ну вы даете, ребята!
– Так что там за информация?
– Я продиктовал Михаилу электронный адрес одного своего приятеля, поехал к нему, и буквально пару часов назад пришло письмо Левина. Мы вывели его на принтер, вот… – и Вадим протянул мне сложенный вчетверо листок.
– Спасибо, – ответила я вежливо, не разворачивая послание, чтобы ознакомиться с ним в более подходящих условиях, не спеша и без свидетелей. Зная свой взрывоопасный характер и глупейшую способность отражать мысли и чувства на собственной физиономии, я сочла за благо не провоцировать ни себя, ни Вадима на какие-либо необдуманные поступки, а потому, поблагодарив его за все, рассталась с ним и направилась к машине.
Письмо, отправленное Левиным из Москвы, было адресовано, конечно, не мне, но искушение узнать его содержание было слишком велико, поэтому я, улучив момент, забралась в густые заросли акации, нашла одинокую скамейку и только там, чувствуя себя в полной безопасности, позволила себе прочесть его.
«Смоленской Е. И.
Князев Сергей Петрович – бизнесмен, был зарезан в собственной квартире 5 мая 1999 года. За месяц до гибели оформил генеральную доверенность на имя Льва Борисовича Блюмера, который, воспользовавшись этим документом, продал четыре квартиры в центральных районах Москвы, включая и последнюю, где было совершено преступление. Женщина, с которой встречался Князев в течение почти месяца до его убийства, исчезла. Я видел ее фоторобот, составленный при помощи бывших соседей Князева и двух подруг его сестры, Ларисы Васильевой, из чего могу сделать вывод, что это – Елена Пунш или женщина, называвшаяся этим именем. Что касается самой Ларисы Васильевой, то она перед тем, как поехать на юг, купила перстень с крупным бриллиантом и показала его брату. По рассказу подруги Васильевой, с которой они были близки, Лариса очень любила брата, часто приходила к нему домой, помогала по хозяйству, варила ему еду. Очень переживала в связи с появлением в доме брата молодой красивой женщины по имени Елена, которая всячески препятствовала общению брата с сестрой. Елена, увидев на Ларисе новый перстень, попросила Сергея Князева купить и ей точно такой же – к свадьбе. Лариса уехала на юг, а буквально через неделю после этого Сергея обнаружили мертвым. Кто-то вонзил ему нож в сердце, когда он спал. Подозреваемая в убийстве Князева его любовница по имени Елена не оставила в квартире ни одного следа – все было тщательно протерто и вымыто. Родные Ларисы Васильевой, получив известие о ее смерти, пришли к ней на квартиру, но обнаружили, что она вскрыта и ограблена. Коллега, занимающийся расследованием убийства Князева и параллельно работающий над делом об убийстве его сестры, сообщил мне, что квартира Ларисы была открыта „родными“ ключами. Исходя из этого, можно сделать следующий вывод: либо грабитель был вхож в ее квартиру и имел вторые ключи, либо он и убийца Ларисы – одно и то же лицо. Убив и ограбив свою жертву в Мамедовой Щели, вслед за этим он обчистил ее квартиру в Москве, воспользовавшись украденными ключами. Что касается личности Ларисы Васильевой, то она имела в столице собственную нотариальную контору, в открытии которой, по словам родственников, три года назад принимал участие ее брат, Сергей Князев. Васильева была человеком замкнутым, работящим и больше всего ценила покой и уединение. Очень любила брата и питала страсть к драгоценностям. Мужчин в ее жизни практически не было. Есть информация о том, что Князев хотел познакомить с ней Блюмера. Самого Блюмера никто из родных брата и сестры не видел, о нем только слышали, да и то в связи с Еленой, фамилии которой тоже никто не знает.
Елена Пунш. В цирке на Цветном бульваре я нашел старую афишу, чуть ли не двадцатилетней давности, где изображена красивая девушка с голубями на плечах и руках – вылитая наша Пунш, а под фотографией надпись „Международный цирк лилипутов“ и крупными буквами „Елена Пунш и ее ручной зоопарк“. Так что я был прав – это цирковое имя. Но никто в цирке ничего не мог рассказать о Елене Пунш, прошло слишком много времени. Советую вам тоже поработать в „цирковом“ направлении.
Звонил Виталию Скворцову в Туапсе, он просил передать, что Юрий Лебедев вчера ночью вылетел из Адлера в С.
Паша Баженов нашел свидетелей, которые утверждают, что пять лет назад, в тот самый период, когда на побережье орудовала банда грабителей и убийц, здесь же гастролировала и труппа лилипутов. Жду ответа электронной почтой. Левин М.».
Я спрятала письмо, вернулась к Мише в машину и по дороге к Ивану пыталась вспомнить, где же и я могла видеть эту же самую афишу: молодая девушка с голубями… Почему-то эта картинка ассоциировалась у меня с запахом подгоревшего молока, сдобы и… подвалом, на полках которого поблескивали банки с вареньем. Ассоциации. Не голова, а архив с колоссальным количеством кинопленок, которые крутят выцветшие картинки прошлого – хронику твоей жизни. Очень странные ощущения.
Письмо Левина не произвело на меня никакого впечатления. Я надеялась, что оно прольет свет на историю с кейсом, поскольку теперь главным действующим лицом в этом деле была я, и кому, как не мне, нынешней обладательнице этих деньжищ, приходилось заботиться о том, чтобы у меня их не отобрали? Но Левина заботила лишь Пунш, он, как, впрочем, и все вокруг, даже представить себе не мог, что охотится за призраком, за мертвой и дурно пахнущей, полуразложившейся женщиной, неизвестно как и от чего умершей…
Теперь, когда я слышала имя Пунш, меня начинало подташнивать, потому что перед глазами сразу же возникало ее странное, слегка припухшее, наштукатуренное лицо с зефирно-розовыми матовыми щеками, под которыми застыла желейная маска того, что раньше было кровью…
Возможно, когда-нибудь я и смогу рассказать Изольде всю правду… Но только не сейчас, не сейчас…
Мы проезжали город, и я с сожалением смотрела на мелькающие мимо меня витрины магазинов, где я не была, как мне казалось, уже тысячу лет, окна каких-то кафешек, афиши театров… Я спрашивала себя, с какой стати я отказалась от всего цивильного мира, от радости и удовольствия городской праздной суеты и, главное, РАДИ КОГО?! Ради моей непутевой тетки, которая по уши вляпалась в грязь, и теперь мы всем миром обязаны ее спасать? Почему я должна, как вор, встречаться в заросшем и грязном парке с каким-то недоноском опером, влюбленным в меня Чашиным, если я могу себе позволить каждую ночь проводить в постели с мужчинами моего круга, завсегдатаями «Ротонды», веселыми и лишенными комплексов… А ведь это именно моя тетка доставила мне столько страданий, с опозданием в двадцать лет пустив к себе в постель мужчину, причем МОЕГО мужчину!
Если честно, мне не хотелось возвращаться в этот полузековский мрачный дом какого-то там Ивана, лицо которого мне нравилось еще меньше, чем Пунш. Он тоже чем-то напоминал мертвеца. Но поскольку я уже согласилась играть определенную роль в этом дурацком деле, то мне ничего не оставалось, как вернуться и отдать им послание Левина. Кто знает, возможно, эта информация поможет Екатерине Ивановне вернуть Изольде ее доброе имя.
Как мне не хватало мамы!
– Послушай, Миша, ты не мог бы подбросить меня домой, а? Мне нужно взять там кое-что из одежды, – попросила я, чувствуя, как от слова «домой» мне становится чуточку радостней на душе, словно меня там действительно могла встретить мама.
– Вообще-то я должен отвезти тебя назад, – нерешительно произнес бритоголовый, похожий на раскормленное животное Миша.
– Будешь много говорить, я скажу, что ты приставал ко мне, – пригрозила я, понимая, что моим словам Изольда, да и Смоленская поверят быстрее, чем этому примитивному гоблину.
– Куда везти? – буркнул он.
И я назвала свой адрес. Я тогда и сама не знала, зачем я это сделала. Возможно, мною руководило чувство, которое принято называть интуицией? Во всяком случае, я не удивилась, когда, поднявшись к себе, увидела торчащую из замочной скважины записку. Во-первых, это означало, что за моей квартирой уже не следят, а если и следят, то из рук вон плохо, иначе бы того, кто оставил мне послание, уже схватили, а записку забрали; во-вторых, кто-то хотел передать мне какую-то информацию, и, должно быть, я почувствовала это, если, рискуя быть пойманной, заявилась сюда; в-третьих, мне просто хотелось побыть немного дома, хотя бы несколько минут…
Записка была оставлена утром, в восемь часов. Размашистый мужской почерк. Отрывистые фразы. «Валентина! Я приехал, тебя не застал, Изольду – тоже. Куда вы все делись? Если увидишь эту записку, позвони адвокату Галицкому, он мне все передаст. Варнава».
Еще месяц назад я отдала бы пятьдесят лет своей жизни за такую записку, и хотя она была практически нейтральной, чуть ли не бесполой, поскольку в ней не было и слова о любви или нежности, не говоря уже об элементарной заботе, я бы рыдала над ней, чувствуя, как бьется где-то между строчками горячее сердце любвеобильного Варнавы. Но теперь, когда я пресытилась его легкомысленной и эгоистичной любовью, у меня лишь кольнуло где-то под левой грудью, словно отголоском вчерашней сердечной боли…
И вдруг что-то во мне перевернулось, душа взбунтовалась и запросилась наружу! Во мне, очевидно, заговорили гены моей взбалмошной мамаши. Слетев вниз и передав Мише письмо Левина и записку Варнавы, я сказала ему, что у меня появилось какое-то срочное дело, что мне необходимо побыть немного дома и чтобы он, передав эти послания, возвращался поскорее сюда за мной. Миша смотрел на меня со страхом, очевидно, не в силах забыть о недавней угрозе, и, глядя на его круглое и розовое лицо, мне захотелось рассмеяться.
– Так я вернусь за тобой через час? – переспросил он на всякий случай, в то время как в его бритой голове, словно в трансформаторе, гудели от перенапряжения две глобальные мысли: уезжать или не уезжать. И пока шла эта тяжкая умственная работа, я снова скрылась в подъезде. В конечном счете первая мысль взяла верх – я услышала, как заурчал мотор и машина тронулась с места…
Думала ли я в это время об Изольде? Ничуть. Какая ей, в сущности, разница, дома ли я или у Ивана? Ее душевное спокойствие, которое я посмела нарушить, и без того было призрачным, как все вокруг. И первым призраком ее сегодняшней жизни была, конечно же, Елена Пунш. Но Изольда ничего этого не знала, а раскрывать ей глаза на эту из ряда вон выходящую правду я не имела права. Даже если бы рассказ о посещении могилы Пунш в Адлере я подкрепила живой иллюстрацией – синим бархатным бантом с ее волос, который до сих пор лежал в моей сумочке, навряд ли это произвело бы на Изольду должное впечатление.
Потому я вернулась домой, заперлась, приняла душ, вытерлась любимым полотенцем, высушила феном волосы, выпила кофе, надела свое лучшее, «неформальное» платье с такой же чумовой курточкой, нацепила огромные немецкие деревянные сабо, напоминающие нормальному человеку пресс-папье, и вышла в таком виде из дома. Мне захотелось сделать что-то эдакое, сумасшедшее, совершить какую-то дикую выходку, чтобы разрядиться, прийти в себя после «отдыха» в Адлере, где на кладбище под мраморными плитами устроили себе лежбище чрезмерно активные покойницы с завидным цирковым стажем… И я поехала в «Ротонду». Но было очень рано, и бар был закрыт. Не понимая, что со мной происходит, я решила разыскать Варнаву, но на полпути в адвокатскую контору, где работал Галицкий, передумала и зашла в первое попавшееся кафе, чтобы немного перекусить и успокоиться. Мне казалось, что кто-то толкает меня в спину и пытается направить куда-то, но куда, я пока не понимала. Я много читала о паранормальных явлениях, в моей голове существовал достаточно объемный файл с информацией о потусторонних силах, влияющих на человеческую жизнь, и прочей, захватывающей дух чепухой, но никогда еще неподвластные моей воле силы с таким упорством не испытывали мое терпение, пытаясь куда-то направить мои мысли и тело! И я сдалась. Выпив в кафе немного коньяку и закусив лимоном, я вышла, и мои ноги сами привели меня к служебному входу в цирк. Да, слишком многое указывало на то, что Елену Пунш – виновницу всех наших бед и проблем, женщину, с именем которой было связано несколько громких преступлений и из-за которой я сама чуть не лишилась жизни, – надо было искать именно в цирке. И если Изольде не удалось вытрясти из Максимова максимум информации, которая могла бы помочь нам в расследовании, то теперь вместо нее это намеревалась проделать я.
Тетка в подробностях рассказала мне и о своей встрече с ненастоящими Розой и Катей, и о том, как напился в ее присутствии негодяй Максимов, словом, обо всем и даже о Юре, но она не спросила у Максимова самого главного – почему он так ненавидит Юру Лебедева и зачем ему было рассказывать, что тот хотел убить свою жену.