Он молчал на протяжении десяти последующих шагов.
— Так перья или свинец? — спросил я его.
— Пардон?
— Это загадка калликанзаросцев. Выбирай.
— Перья?
— Ты ошибся.
— А если бы я сказал: «свинец»?
— Ну… У тебя только один шанс. Правильный ответ тот, который нужен калликанзаросцу. Ты проиграл.
— Это слегка смахивает на приговор.
— Такова Калликанзароя. Скорее греческое, чем восточное коварство. Не столь непостижимое. Поскольку твоя жизнь часто зависит от ответа, калликанзаросец, как правило, предпочитает, чтобы в проигравших был ты.
— Почему?
— Спроси при встрече у какого-нибудь калликанзаросца, если представится такой случай. Они натуры неуправляемые.
Мы вышли на нужную авеню и повернули по ней.
— С чего это тебя вдруг снова заинтересовал Редпол? — спросил Фил. — Ты ведь давным-давно ушел оттуда.
— Я ушел в подходящее время, и все, что меня интересует, это оживает ли он снова — как и в прежние дни. Хасан мнит себя шишкой, поскольку всегда обеспечивает успех, и я хочу знать, что там у них в загашнике.
— Ты не встревожен тем, что они тебя отыскали?
— Нет. Возможно, в этом есть свои неудобства, но я сомневаюсь, что это меня свяжет.
«Роял» засверкал перед нами, и мы вошли, прямиком направившись в номер люкс. Когда мы шагали по ковровой дорожке коридора, Фил в порядке констатации заметил:
— Опять я создаю помехи.
— Похоже, что так.
— О'кей. Десять против одного, что ничего ты не разнюхаешь.
— На это ставить не буду. Возможно, ты и прав. Я постучал в дверь из темного дерева.
— Привет, — сказал я, когда она открылась.
— Входите, входите. И мы вошли.
Десять минут мне потребовалось, чтобы перевести разговор на прискорбную тему избиения Бедуина, поскольку там была Красный Парик, сбивавшая меня с толку тем, что была там и сбивала с толку.
— Доброе утро, — сказала она.
— Добрый вечер, — сказал я.
— Есть что-нибудь новенькое в Искусствах?
— Нет.
— В Монументах?
— Нет.
— В Архивах?
— Нет.
— Какая интересная у вас работа!
— О, все романтики из конторы информации — это они создали ореол, растрезвонили про нас чего нет. А в действительности мы лишь обнаруживаем, восстанавливаем и сохраняем письменные следы и остатки материальной культуры человечества.
— Что-то вроде старателей культурной помойки?
— М-да… Думаю, сказано точно.
— Но зачем?
— Зачем что?
— Зачем вы это делаете?
— Кто-то должен, ведь это культурная помойка. Так что постараться стоит. Свою помойку я знаю лучше всех.
— Ты одержим, при том что и скромен. Тоже хорошо.
— Когда я просился на эту работу, было не так уж много из кого выбирать, — а я знал, где припрятано огромное количество помоек.
Она протянула мне питье, сама сделала полтора глоточка из своего бокала и спросила:
— Они еще и вправду вокруг нас?
— Кто? — поинтересовался я.
— Старые боги. Корпорация божеств. Вроде Ангелсу. Я думала, что все боги покинули землю.
— Нет, не покинули. То, что в большинстве своем они похожи на нас, не означает, что они ведут себя так же, как мы. Когда человек покидал землю, он не предложил им отправиться вместе с ним, а у богов тоже есть гордость. Однако, возможно, они должны были остаться, — есть такая вещь под названием ананке, смертная участь. Никому ее не миновать.
— Как и прогресса?
— Да. К вопросу о прогрессе. Как Хасан прогрессирует? Когда я видел его в последний раз, он остановился на мертвой точке.
Уже на ногах. Орясина. Толстая черепушка. Здоровехонек.
— Где он?
— Дальше, налево, Зал для игр.
— Пожалуй, я схожу выразить ему свое сочувствие. Прощаешь?
— Уже прощен, — сказала она, кивая, и пошла послушать, как Дос Сантос говорил с Филом. Фил, естественно, приветствовал такое пополнение.
Никто не отметил мой уход.
Зал для игр находился в другом конце длинного коридора. Подходя, я услышал «шмак», потом стало тихо, а потом снова — «шмак».
Я открыл дверь и заглянул.
Он был там один.
Стоял спиной ко мне, но, услышав, что дверь открылась, быстро повернулся.
На нем был длинный пурпурный халат, правая его рука покачивала нож. На затылке красовалась большая нашлепка пластыря.
— Добрый вечер, Хасан.
Рядом с ним стояла корзина с ножами, а на противоположной стене он укрепил мишень. В ней торчало два ножа — один в центре, другой на шесть дюймов в сторону, девятка на циферблате.
— Добрый вечер, — медленно произнес Хасан. Затем, подумав, добавил: — Как себя чувствуешь?
— О, отлично. Я пришел задать тебе тот же вопрос. Как твоя голова?
— Боль очень сильная, но пройдет. Я закрыл за собой дверь.
— Тебе, должно быть, что-то привиделось прошлым вечером.
— Да. Мистер Дон Сантос говорит, что я сражался с призраками. Не помню.
— Ты ведь не курил то, что толстый доктор Эммет называет Каннабис сатива — конопля.
— Нет, Караги. Я курил цветок-вампир, который сосет человеческую кровь. Нашел его у Старого Места — Константинополя — и аккуратно высушил лепестки. Одна старуха сказала, что он позволит мне заглянуть в будущее. Она соврала.
— …И кровь вампира вызывает приступы безумия? Это что-то новое, надо записать. Между прочим, ты только что назвал меня Караги. Я бы хотел, чтобы ты так меня не называл. Меня зовут Номикос, Конрад Номикос.
— Хорошо, Караги. Я был удивлен, увидев тебя. Я думал, что ты давно умер, когда твой великолепный корабль разбился в гавани.
— Караги тогда и умер. Ты говорил кому-нибудь, что я похож на него?
— Нет, я попусту не болтаю.
— Хорошая привычка.
Я пересек комнату, выбрал нож, взвесил его на руке, метнул, и он воткнулся примерно в десяти дюймах справа от яблочка.
— Давно работаешь на мистера Дон Сантоса?
— Примерно с месяц.
Он метнул нож. Тот воткнулся на пять дюймов ниже яблочка.
— Ты что, его телохранитель?
— Верно. Я также охраняю голубого.
— Дон Сантос говорит, что он боится покушения на Миштиго. Тому действительно что-то угрожает, или же он в безопасности?
— Возможно и то, и другое, Караги. Я не знаю. Мне платят только за охрану.
— Если я заплачу тебе больше, ты скажешь, кого тебе поручили убить?
— Мне поручили только охрану, но, если бы было иначе, я бы все равно тебе не сказал.
— Не думаю. Пойдем возьмем ножи.
Мы подошли к мишени и вытащили из нее ножи.
— Итак, если это, случаем, я, что вполне возможно, почему бы нам не решить дело прямо сейчас? — предложил я. — У каждого из нас по два лезвия. Тот, кто выйдет из зала, скажет, что другой на него напал, так что остальное было делом самообороны. Свидетелей нет. Прошлым вечером нас видели пьяными, во всяком случае нетрезвыми.
— Нет, Караги.
— Что «нет»? Нет, что я не был пьяный? Или нет, чтобы мы все решили именно таким образом?
— Я могу сказать: ты ни при чем. Но откуда тебе знать, правду ли я говорю.
— Верно.
— Я могу сказать, что не хочу это решать именно таким образом.
— В самом деле?
— Я этого не говорю. Но чтобы дать тебе приемлемый ответ, скажу следующее: если бы я хотел тебя убить, я бы это сделал не ножом, что у меня в руке, и я не стал бы боксировать с тобой или бороться.
— Почему?
— Потому что много лет тому назад, когда я был мальчиком, я работал на курорте в Керчи, прислуживал за столом у богатых веганцев. Ты не знал меня тогда. Я только что приехал с Памира. А ты с другом-поэтом прибыл в Керчь…
— Теперь я вспомнил. Да… В тот год умерли родители Фила — они были моими добрыми друзьями, и я собирался отдать Фила в университет. Но там был веганец, который отобрал у Фила его первую женщину и взял ее с собой в Керчь. Да, циркач-эстрадник — забыл его имя.
— Трилпай Лиго, шаджапта-боксер, и выглядел он как гора на краю великой равнины — высокий, неколебимый. Он боксировал против цестуса[4] веганцев — на голый кулак наматывается кожаный ремень с десятью острыми шипами.
— Да, помню…
— Прежде ты никогда не занимался боксом шаджапта, но ты дрался с ним за девушку. Собралась огромная толпа из веганцев и девушек-землянок, и, чтобы видеть, я забрался на стол. Уже через минуту твоя голова была вся в крови. Он старался, чтобы кровь залила тебе глаза, а ты все встряхивал головой. Мне было тогда пятнадцать, я сам убил только троих и думал, что ты умрешь, потому что ты даже ни разу не коснулся его. А потом правая твоя рука выстрелила в него, как брошенный молот, как молния! Ты ударил его прямо в середину этой двойной кости, которая есть в грудной клетке голубых, — а они в этом месте куда крепче нас, — и расколол его, как яйцо. Я бы никогда так не смог. Вот почему я боюсь твоих кулаков и твоих рук. Позднее я узнал, что ты убил голыми руками летуче-паучью мышь… Нет, Караги, я бы убивал тебя на расстоянии.
— Это было так давно… Не думал, что кто-нибудь еще помнит.
— Ты отбил эту девушку.
— Да. Запамятовал ее имя.
— Но ты не вернул ее поэту. Ты взял ее себе. Вот, вероятно, почему он тебя ненавидит.
— Фил? Из-за той девушки? Я даже забыл, как она выглядела.
— А он никогда не забывал. Вот почему, думаю, он ненавидит тебя. Я распознаю запах мести, могу вынюхать ее источник. Ты увел его первую женщину.
— Таково было ее желание.
— И он стареет, а ты остаешься молодым. Это печально, Караги, когда у друга есть причина ненавидеть друга.
— Да.
— И я не могу ответить на твои вопросы.
— Возможно, тебя наняли убить веганца.
— Возможно.
— Зачем?
— Я сказал, что это возможно, но это не факт.
— Тогда я задам тебе еще только один вопрос, и покончим с этим. Какой прок в смерти веганца? Его книга принесла бы пользу нашим отношениям с веганцами.
— Я не знаю, есть ли в этом прок или нет, Караги. Давай лучше метать ножи.
Что мы и делали. Я уловил расстояние и баланс и послал два ножа прямо в десятку. Затем Хасан всадил еще два, вдобавок к ним, последний нож вскрикнул болевым криком металла, завибрировав возле одного из моих.
— Хочу кое-что тебе сообщить, — сказал я, когда мы снова их вытащили. — Я возглавляю поездку и отвечаю за безопасность ее участников. Я тоже буду охранять веганца.
— Очень хорошо, Караги. Ему нужна защита. Я положил ножи в корзину и двинулся к двери.
— Мы отправляемся завтра в девять утра. У меня будет конвой скиммеров на первом поле территории Конторы.
— Хорошо. Доброй ночи, Караги.
— …И зови меня Конрад.
— Хорошо.
Он изготовился, чтобы бросить нож в мишень. Я закрыл дверь и двинулся по коридору обратно. Пока я шел, я услышал еще один «шмак», и прозвучал он гораздо явственней, чем тот, первый. А эхо его прокатилось мимо меня по всему коридору.
Пока шесть скиммеров летели через океаны в направлении Египта, я обратил свои мысли сначала к Косу и Кассандре, а затем не без труда выудил их оттуда и послал вперед — к пескам, к Нилу, к крокодилам-мутантам и некоторым усопшим фараонам, которых должен был тогда потревожить один из последних моих проектов. («Смерть приходит на мягких крыльях к тому, кто оскверняет…» и т. д.) А затем я стал думать о человечестве, грубо запихнутом на полустанок Титана, где оно работает в Конторе Земли, унижающемся на Тайлере и Бакабе, болтающемся на Марсе и кое-как перебивающемся на Рилпахе, Дивбахе, Литане и на паре дюжин других миров Веганского Объединения. Затем я стал думать о веганцах.
Голубокожий народец со смешными именами и рябой, как после оспы, взял нас к себе, когда мы замерзали, и накормил нас, когда мы голодали. Да. Они прекрасно разобрались в том, как пострадали наши колонии на Марсе и Титане в результате почти вековой оторванности от всего и всея, случившейся после Трехдневного конфликта, — это ведь только потом был создан приемлемый межзвездный корабль. Как коробочный долгоносик (по словам Эммета), мы искали свой дом, поскольку привыкли к тому, что прежде он у нас был. Хотели ли веганцы уничтожить сих насекомых? Нет. Раса более древняя и мудрая, они позволили нам селиться в их мирах, жить и работать в их городах, будь то на суше или на море. Потому что даже такая развитая цивилизация, как веганская, испытывает некоторую потребность в ручном труде одной из разновидностей живых существ с противостоящим большим пальцем руки. Ни машины, ни машинные мониторы не заменят хороших домашних слуг, равно как хороших садовников, рыбаков в соленом море, представителей опасных профессий — подземных рабочих и наземных проституток, — а также фольклорных циркачей из чуждой веганцам разновидности живого мира. По общему убеждению, присутствие там человека несколько снижает уровень веганской среды обитания, однако же люди сами это компенсируют своим личным вкладом во все увеличивающееся тамошнее благосостояние.
Мысль эта и вернула меня к Земле. Веганцы прежде никогда не видели полностью разрушенной цивилизации, так что наша родная планета произвела на них большое впечатление. Достаточно большое, чтобы терпеть на Тайлере наше правительство-в-отсутствии. Достаточно большое, чтобы покупать билеты для земного путешествия, дабы осмотреть руины. Достаточно большое даже для того, чтобы покупать здесь недвижимость и строить курорты. Есть свое очарование в планете, которую используют как музей. (Что там Джеймс Джойс говорил о Риме?) Так или иначе, по итогам каждого бюджетного года веганцев мертвая Земля еще приносит своим живущим на ней внукам небольшой, но ценный доход. Вот почему — Контора, Лоурел, Джордж, Фил и все прочее.
Вот почему — даже и я, в каком-то смысле.
Далеко внизу океан был как серо-голубой ковер, который утаскивали из-под нас. Его сменил темный материк.
Мы устремились в направлении Нового Каира. Приземлились в стороне от города. Посадочной площадки там нет. Мы просто опустились на пустое поле, которое использовали для этих целей, и оставили Джорджа для охраны.
Старый Каир еще горюч, однако те, с кем можно иметь дело, живут в основном в Новом Каире, так что путешествовать можно довольно нормально. Миштиго не захотел посетить мечеть Кейт-Бей в Городе Мертвых, которая сохранилась после Трех Дней; однако он ради меня согласился сесть в скиммер и полетать вокруг нее на малой высоте и скорости, дабы пофотографировать и посмотреть. Если уж говорить о монументах, то он хотел посетить пирамиды, Луксор, Карнак, Долину Царей и Долину Цариц.
Хорошо, что мы осмотрели мечеть с воздуха. Под нами судорожно бегали какие-то темные фигуры, останавливаясь лишь затем, чтобы бросить в летательный аппарат камень.
— Кто они? — спросил Миштиго.
— Горючие, — сказал я. — Что-то вроде людей. Они различаются по размеру, форме и ничтожности.
Мы еще покружили, пока он не удовлетворил свое любопытство, и вернулись на поле.
Итак, снова приземлившись в лучах сверкающего солнца, мы высадились, выставили охрану у скиммера и двинулись по разбитому шоссе, где асфальт чередовался с песком; кроме меня и двух временных помощников шли Миштиго, Дос Сантос и Красный Парик, Эллен и Хасан. Эллен лишь в последнюю минуту решила сопровождать в поездке своего мужа.
По обе стороны дороги тянулись поля высокого сахарного тростника, блестевшего на солнце. Вскоре поля остались позади — мы шагали мимо низких служебных построек города. Дорога стала шире. Тут и там росли пальмы, возле них лежали островки теней. Два малыша с огромными карими глазами проводили нас взглядом. Они погоняли усталую шестиногую корову, вращавшую сакию — большое колесо для поливки; для здешних мест обычнейшая картина, с тем лишь отличием, что от этой коровы оставалось больше отпечатков копыт.
Мой надзиратель этих мест Рамзес Смит встретил нас в гостинице. Крупный, на его золотистого цвета лицо надета крепкая сеть морщин; у него были типично печальные глаза, но постоянная улыбка компенсировала это впечатление.
В ожидании Джорджа мы сидели в главном зале гостиницы, потягивая пиво. Чтобы заменить его, была послана охрана из местных.
— Работа идет все лучше, — сказал мне Рамзес.
— Отлично, — отозвался я.
Никто меня не спросил, что это за «работа» такая, в связи с чем я испытывал положительные чувства. Я хотел, чтобы для них это был сюрприз.
— Как твоя жена, дети?
— Отлично.
— А новорожденный?
— Выжил, — сказал Рамзес гордо, — и безо всяких осложнений. Я послал жену на Корсику, там он и родился. Вот фото.
Я сделал вид, будто внимательно разглядываю, и выразил свое одобрение ожидаемыми от меня междометиями.
— Так вот, что касается съемки, — сказал я, — тебе не нужно дополнительное оборудование?
— Нет, мы отлично обеспечены. Все идет хорошо. Когда вы хотите посмотреть работу?
— Сразу же, как только что-нибудь поедим.
— Вы мусульманин? — вмешался в разговор Миштиго.
— Я коптской веры, — ответил Рамзес, на сей раз не улыбнувшись.
— О, в самом деле? Вы еретики-монофизиты, не так ли?
— Мы не считаем себя еретиками, — ответил Рамзес.
Когда Миштиго ударился в перечень христианских ересей, для него забавных, да и только, я сел, размышляя, правильно ли сделали мы, греки, что пустили логику в этот разнесчастный мирт Еще раньше, в приступе злобы, оттого что должен возглавить поездку, я записал их все в журнале путешествия. Позднее Лоурел сказал мне, что это был отличный и хорошо оформленный документ. Что, кстати, показывает, как отвратительно я должен был" себя чувствовать в тот момент. Я даже занес в журнал информацию о том, как в шестнадцатом веке по ошибке канонизировали Будду как святого Иозафата. Под конец, поскольку Миштиго явно смеялся над нами, я понял, что мне остается или убить его, или сменить эту пластинку.