— Да, но возникли трудности, — вздохнул старичок.
— Что-нибудь случилось?
— У нас большие неприятности, мистер Фридман, — шепотом произнес Любарский.
— Конкретнее.
— Вы же знаете, кто сейчас прибывает в качестве эмигрантов. Все, кто хочет легкой жизни. Они думают, что здесь рай.
— У меня мало времени, — невежливо перебил старика Дронго, — объясните, что случилось?
— Последнюю партию наших эмигрантов в прошлом году встречал я лично. Среди приехавших оказался Лева Когановский. Это бывший валютчик и фальшивомонетчик. Он сидел в тюрьме два раза, но его почему-то выпустили из СССР, тогда еще был Советский Союз. И вот такого человека они решили отпустить. Не знаю почему, но они поверили ему. Вы знаете, что такое еврейская мафия? Это мафия, состоящая из русских евреев. В этой стране триста лет жили евреи и не было никакой мафии. Но как только приехали советские евреи… Вы понимаете, о чем я говорю?
— Не совсем. Что конкретно случилось?
— Что может случиться? Этот Лева Когановский организовал банду рэкетиров, так, кажется, говорят в России? Приехав сюда, он начал шантажировать многих, в том числе и Бетельмана. Того самого, который должен иметь с вами беседу. Я сам рекомендовал поговорить с этим человеком. Мне он показался исключительно надежным. А ему просто не дают прохода. Лева потребовал, чтобы в течение двух суток Семен Бетельман выплатил ему деньги. Чтобы еврей брал деньги у еврея, более того, вымогал их? Такого я не помню в своей жизни, — возмущенно произнес Любарский.
— А если это подставка? Если Когановский проверяет Бетельмана по просьбе, скажем, американцев?
— Тем хуже. Мы же срываем всю операцию. Бетельман должен увидеться с вами завтра. И вы попытаетесь с ним поговорить. Но этот бандит все испортит. Мы же не можем обратиться в полицию. Просто нет времени.
— Вы не ответили на мой вопрос. Это не Могло быть специальным заданием ЦРУ или ФБР?
— Конечно, нет. Кто же не знает Леву Когановского? Он шантажирует всех врачей Бруклина.
— Почему вы не обращались в Центр?
— Мы обращались. Нам посоветовали не заниматься глупостями. Там, в Москве, не понимают, как это серьезно.
— Ясно. Что теперь хочет ваш местный «Аль Капоне»?
— Денег. Он узнал, что у Бетельмана брат — миллионер в Лондоне, и теперь вымогает деньги. Якобы на открытие собственного дела. Любой скандал может привлечь внимание к Бетельману и испортить всю операцию.
— Хватит, — зло оборвал Дронго, — вы можете достать пистолет?
— Господи, — ахнул старичок, — только этого не хватало.
— Слушайте, Любарский, — жестко сказал Дронго, — за шпионаж в пользу России вы можете получить девяносто девять лет тюрьмы, а за убийство вымогателя в лучшем случае пять.
— Я знаю, — тихо проговорил Любарский, останавливая машину. — Вам, наверное, сказали, почему я работаю с вами? Мой сын) полковник КГБ. Это очень смешно, правда? Еврей — полковник КГБ. Но он работал всю жизнь в разведке. И здесь никто не знает, что у меня есть сын от первой жены. Даже моя вторая супруга. Она ни о чем не догадывается. Поэтому я помогаю вам.
— Я же не прошу убивать Когановского. Мне только надо найти пистолет.
— Когда?
— Утром в шесть часов. Встречаемся в Бруклине. Я приеду на такси. Вы знаете ресторан на Оушн-авеню, в самом начале улицы, у станции метро?
— Да, знаю.
— Я буду вас там ждать. Теперь подвезите меня к отелю. Я очень устал. Кстати, узнаете заодно и домашний адрес этого мерзавца. Левы Когановского.
— Он мне известен.
— Очень хорошо.
Следующие пять минут они молчали. Разведчик вышел из автомобиля почти у отеля, громко хлопнув дверцей. До прихода приятеля оставалось пятнадцать минут.
Глава 2
Улыбающийся швейцар услужливо открыл дверь, а не менее радостный лифтер нажал кнопку, поднимая его на семнадцатый этаж.
Они здесь все время улыбаются, демонстрируя свой оптимизм. Впрочем, это традиционно американская черта. Как трудно должно быть здесь евреям типа Любарского. Странно выглядят в этом гогочущем зверинце люди, отягощенные наследием перенесенных страданий и мучительной памятью прошлого. Трагедию иудеев не поняли три тысячи лет назад в Вавилоне, не понимают сейчас и в Америке. Только европейцы с их тяжкой историей могут отчасти понять евреев.
Хотя в каждом сытом бюргере, в каждом улыбающемся рантье может сидеть скрытый антисемит. Эта зараза трудно поддается лечению. Она исчезнет только с повышением культуры. Может, поэтому в Европе гонения на деятелей культуры начинались одновременно с еврейскими погромами.
При общем довольно среднем уровне культуры американцев они показывают миру свой демократизм и свое понимание свободы, уравнивая в правах всех граждан. Однако в каждом провинциальном городке, на каждой американской улице можно найти улыбающегося расиста, ненавидящего негров, евреев, итальянцев, пуэрториканцев, словом, всех, кто хоть как-то отличается от него самого.
Может, истоки этой ненависти и питают тайную войну, которая никогда не исчезает. Недоверие и страх в отношении непохожих на твой народ людей двигают малыми государствами. Трудно примириться с чужим складом мыслей, поступков, социальных воззрений. И тогда война становится неизбежным и единственным способом разрешения всех конфликтов, размышлял Дронго.
В дверь позвонили.
«В этом отеле есть даже звонки», — улыбнулся Дронго, открывая дверь.
В коридоре стоял Эльдар. Он действительно изменился, возмужал.
Сколько прошло лет, начал вспоминать Дронго. Кажется, около двадцати с того памятного школьного вечера, когда они прощались со своим детством.
Они обнялись, расцеловались. Эльдар внимательно рассматривал его.
— Ты сильно изменился, — заметил он наконец, усаживаясь в кресло.
— Наверное. Прошло много лет. Что ты будешь пить? — спросил Дронго, открывая бар. — У меня есть шампанское.
— Давай за встречу.
Он откупорил бутылку, разлил золотистую жидкость в бокалы. Они чокнулись.
— Рассказывай, — потребовал Эльдар, — я слышал, ты работал по линии Третьего управления?[9]
— Кто тебе об этом сказал?
— Разное говорили. Ты ведь был раньше экспертом ООН. Тебя многие помнят здесь по твоим операциям. А в 1988 году прошел слух, что тебя убили.
— В меня стреляли, но я остался жив. Правда, был тяжело ранен, наверное, поэтому все посчитали, что я погиб.
— И после этого ты бросил свою работу?
— Нет, конечно. Но в качестве эксперта я уже представлял мало ценности. Меня стали использовать по другим направлениям.
Эльдар не стал задавать ненужных вопросов.
— Ты можешь сказать, сколько пробудешь в Нью-Йорке?
— Пять дней.
— Всего пять. Тебе нужно обязательно побывать у меня дома. Ты ведь не знаком еще с моей женой.
— А когда ты женился?
— Семь лет назад. И у меня уже шестилетний сын. Он учится здесь, в Америке. В этом году пошел в школу. Настоящий янки. Правда, он родился в Индии, так что американским президентом ему не бывать. Но я не очень переживаю. Не нравится мне здесь. Три дня назад прочитал в «Нью-Йорк тайме», как в Бруклине убили директора школы. Случайно, в перестрелке, когда он искал своего девятилетнего ученика — торговца наркотиками. А тебе здесь нравится?
— Я никогда не любил путешествовать.
— Да, ты всегда был домоседом. Любил читать книги и не выносил присутствия девочек. Ты по-прежнему не любишь женщин? Или уже женился?
— Не успел. И я, кажется, по-прежнему домосед. А единственная женщина, которая мне нравилась, погибла в прошлом году в Вене.
— Извини.
— Ничего страшного. Я уже давно привык к этим мазохистским упражнениям со своей душой. Моих друзей стали часто убивать в последнее время. Согласись, к этому трудно привыкнуть.
Они помолчали. Дронго снова разлил шампанское.
— За твою семью.
— Спасибо. Но я тебя завтра жду.
— Обязательно приеду. Где ты живешь?
— Северный Бронкс. Там бывшая советская колония. Теперь в этом доме обитают представители всех суверенных стран СНГ. Сам ты не найдешь. Договоримся, и я заеду за тобой. Если, разумеется, ты можешь появиться у меня дома, — вспомнил вдруг Эльдар.
— Не говори глупостей. Я обязательно к тебе приеду. Мне интересно посмотреть на твоего сына.
— Говорят, он похож на меня. Эльдар поставил бокал на столик, потянулся за виноградом.
— Я вымою руки, — вспомнил он, направляясь в ванную. Через секунду раздался его восхищенный возглас:
— Слушай, кто тебе оплачивает номер? Столько позолоты в твоей ванной рождает у меня массу противоречивых чувств и даже комплекс неполноценности.
— Не обращай внимания. Я просто спутал гостиницы. Завтра утром перееду в более дешевую.
— Слушай, кто тебе оплачивает номер? Столько позолоты в твоей ванной рождает у меня массу противоречивых чувств и даже комплекс неполноценности.
— Не обращай внимания. Я просто спутал гостиницы. Завтра утром перееду в более дешевую.
Эльдар возился в ванной.
— Если хочешь, — крикнул он, — я могу помочь тебе устроиться в отель ООН, рядом с нашим представительством.
— Спасибо, не надо. Я уже позвонил в другую гостиницу.
Эльдар вышел из ванной.
— В твоем баре есть что-нибудь кроме шампанского?
— Конечно.
— Ну, доставай наконец, а то я умру от жажды.
— Я всегда подозревал, что дипломаты — потенциальные пьяницы, — улыбнулся Дронго.
— А я всегда знал, что разведчики — скупердяи, — парировал Эльдар, — доставай виски.
Пить они закончили в пятом часу утра, когда Эльдар собрался ехать домой. Дронго, всегда старавшийся не перебарщивать, где-то в половине четвертого понял, что за приятелем ему не угнаться, и бросил пить. Бывший одноклассник доканчивал бутылку в одиночестве.
Его автомобиль по просьбе Дронго припарковали в гараж отеля, а самого Эльдара он посадил в такси.
И только вернувшись в номер, вдруг почувствовал, как болит голова. Дронго включил горячую воду, почти кипяток и целых полчаса принимал ванну. После чего встал под холодный душ. Голова стала ясной, но усталость не прошла.
В четверть шестого утра он вышел из отеля и, пройдя две улицы, взял такси. Доехав до старого города, отпустил машину у отеля «Виста» и поймал другую. Теперь он направлялся в Бруклин.
Ровно в шесть пятнадцать утра Дронго подъехал к ресторану на Оушн-авеню, где его терпеливо ждал Любарский, сидевший в своем автомобиле. Он отпустил такси и, перейдя улицу, сел в машину связного.
— Доброе утро. Вы достали пистолет?
— Достал. Это так опасно, — запричитал Любарский.
— Переживать будете потом. В нашей разведке появилась уйма идиотов, которые не могут нормально анализировать ситуации. Поэтому все нужно решать на месте лично. Я думаю, что докладывать об этом в Центр не нужно.
— Вы убьете его? — с ужасом спросил Любарский.
— Я похож на убийцу? — строгим тоном отозвался Дронго.
— Нет, нет, конечно. Вообще вы какой-то странный агент. Хотя это первое мое серьезное дело. Но такое…
Дронго хорошо понимал его состояние. Конечно, Любарскому не верили. Резидент внешней разведки в Нью-Йорке считал его слишком незаметной фигурой, чтобы внимательно выслушать его. А тем более когда речь шла о Бетельмане, подозрительном еврее, имеющем брата-миллионера в Англии, связанного с английской контрразведкой. По замыслу организаторов операции, кроме Дронго, знавшего лишь в общих чертах главную стратегическую цель, только Любарский был отчасти посвящен в детали. Но и он искренне считал, что новая российская разведка хочет завербовать Бетельмана, не предполагая, что тот будет лишь подсадной уткой для ареста Дронго.
Любарский не ведал и не имел права знать, что Дронго проведет беседу с его протеже нарочито грубо, провоцируя Бетельмана, который должен бежать в Англию. У того была готова виза и разрешение на въезд в Великобританию. Там действительно жил его брат-миллионер, долгие годы сотрудничавший с английской контрразведкой. Расчет строился на том, что напуганный Семен Бетельман расскажет все своему брату, а тот — английской контрразведке. И когда через пять дней Дронго захочет встретиться с Бетельманом в Ирландии, во время посадки самолета в аэропорту Шэннона, его просто арестуют. Конечно, этих подробностей не знал ни российский резидент внешней разведки в Нью-Йорке, ни несчастный посредник Любарский, для которого это было первое и последнее задание в жизни.
Собственно, резидент разведки и не обязан был заниматься разбором личных дел Семена Бетельмана. Лишь Дронго понимал, как важно, чтобы именно Бетельман добрался до Лондона живым и невредимым.
Любарскому, конечно, не особенно верили, ведь он представлял собой так называемую линию ЭМ (сектор эмигрантов в резидентуре разведки). Каждый резидент КГБ имел различные секторы, составлявшие в итоге главные направления его работы.
Сектор Х считался направлением научно-технической разведки.
Сектор ПР включал в себя политическую и военно-стратегическую разведки.
Сектор КР — внешнюю контрразведку и безопасность.
Сектор ИБ — компьютерная разведка. Среди этих секторов направление ЭМ (эмигранты) считалось наименее важным, и на него часто не обращали должного внимания в отличие, скажем, от резидентов МОССАДа, всегда помнивших, что это направление одно из самых главных.
Дронго посмотрел на оружие. — Что это за пистолет? — зло поинтересовался он. — Из него, наверное, стрелял еще ваш дедушка. Это был кольт «бэнкерс».
— Почему? — обиделся Любарский. — Я с трудом нашел этот пистолет. А что касается моего дедушки, то он ни в кого не стрелял. Его сожгли в Освенциме вместе с моей бабушкой в 1943 году. Мне тогда было всего тринадцать лет.
— Простите, я не хотел вас обидеть.
— Ничего. Просто я действительно с трудом достал и это оружие.
— Оно не зарегистрировано в США?
— За кого вы меня держите? Разумеется, нет.
— Это уже лучше. Где живет ваш герой детективных романов?
— На Парк-авеню, дом 174. Хотите, я вас отвезу?
— Откуда у него деньги на покупку дома?
— Он получил его в наследство от своей двоюродной тетки. Прекрасная была женщина.
— Какой у вас адрес?
— Зачем вам мой адрес? — испугался Любарский.
— Где вы живете? — терпеливо переспросил Дронго.
— В Бруклине, конечно. Оушн-авеню, 1430. Это в конце проспекта. Отсюда минут пять езды.
— Поезжайте домой и постарайтесь в ближайшие три-четыре часа быть постоянно на людях. Сейчас половина седьмого утра. Ваш налетчик, наверное, еще спит. Вы можете описать его квартиру?
— Я принес план его дома, — достал бумагу Любарский.
— Откуда у вас план? — подозрительно спросил Дронго.
— Боже мой, — вздохнул старичок, — вы забыли, где вы находитесь. Это же Бруклин — столица евреев всего мира. Вы думали, столица в Тель-Авиве? Она здесь, в Бруклине. Здесь все друг друга знают. Достать план любого дома можно через квартирного маклера. В этом нет ничего необычного. Мы привыкли доверять друг другу. Один еврей никогда не подведет другого еврея, если, конечно, это не Лева Когановский.
«Господи, это действительно какой-то фарс», — с ужасом подумал Дронго.
— Хорошо, — громко сказал он, — сегодня днем я встречусь с вашим Бетельманом. Он ведь будет обедать в кафе «Наргиз»?
— Да, на Брайтон-Бич. Он всегда там обедает. Это его любимое место. Он же старый бакинец. А там, в Баку, говорят, было подобное кафе, названное так в честь красивой женщины.
— Билет на Лондон у него на завтра? — прервал многословного связного Дронго.
— Да, я проверял. Ему привезли два билета, для него и супруги, еще неделю назад.
— Очень хорошо. Теперь я выйду, а вы езжайте домой. И, как договорились, весь день старайтесь быть на людях. Так вы обеспечите себе абсолютное алиби.
— Мне больше ничего не нужно делать?
— Ничего. Резиденту передайте, что у меня все нормально. Скажите, что я вылетаю через четыре дня. Впрочем, они и так знают об этом?
— Хорошо. До свидания. Я очень хочу пожелать вам удачи, но Бог запрещает мне это делать. Конечно, Когановский плохой человек, но только Бог вправе судить, что хорошо, а что плохо.
— Вы верите в Бога? — спросил Дронго.
— Разумеется, как всякий еврей.
— А я думал, скорее, в дьявола.
— О чем вы говорите, — испугался Любарский, взмахнув руками, — как вам не стыдно?
— Мне не стыдно, потому что, если я не вмешаюсь, Семен Бетельман может вообще не попасть в Англию. Ваш Лева его просто прирежет. Это, кстати, практикуется здесь, в Бруклине, столице евреев всего мира, и тогда даже небесные ангелы не слетятся помочь несчастному человеку.
— Господи, как вы можете? — почти жалобно пролепетал Любарский.
— Могу. И знаете, почему? Я верю в Апокалипсис, который грядет. Мы погрязли в грехах, Любарский, разве это не так? Все мы ненавидим друг друга, евреев, негров, «латинос», китайцев, коммунистов, фашистов, анархистов, арабов — какая разница, кого и за что. Вот сейчас даже евреи вымогают деньги у собратьев по вере. Близится конец света, мой верующий друг. И нам уже не спастись. Все перемешалось в этом мире. Знаете, какие три самых загадочных парадокса наших дней? Русские борются за трезвость, немцы — за мир, а евреи воюют. Мир состоит из нелепых парадоксов.
— Как вам не стыдно, — снова вздохнул Любарский, — так говорить о других нациях? Вы же не расист?
— Я не сказал ничего обидного. Кстати, рассказавший мне эту притчу был русский разведчик. Что касается немцев, то в прошлом году убили одного из моих лучших друзей. Правда, по матери он был фламандец, а по отцу немец. Я думаю, что и вы не считаете всех немцев потомками тех, кто сжег ваших близких в Освенциме. Что касается евреев, то сегодня я приехал сюда, чтобы спасти вашего знакомого еврея. Разве этого мало? Просто мир действительно сошел с ума. Утром я слушал радио. Билл Клинтон объявил, что в заседаниях Кабинета министров будет принимать участие его жена Хиллари, лучше разбирающаяся в некоторых вопросах, чем он сам. Несчастные американцы, оказывается, выбрали в президенты сразу обоих супругов. Вы не находите, что это много для одной страны, пусть даже такой великой?