Они всегда бродили где-то рядом, хотя легче было их унюхать, чем увидеть. Стингер привычно поморщил нос, сплюнул и подумал, что, если бы в его арсенале имелась парочка огнеметов, он бы устроил вшивым бомжам на прощание такой фейерверк, что небу стало бы жарко. С прошлым надо расставаться красиво.
На Петра, извлеченного из бункера, издавна заменявшего банде долговую яму, он посмотрел с сытой ленцой волка, готовящегося приняться за неизвестно какого по счету упитанного бычка. Коротко проинструктировал парня на тему, что можно, чего нельзя, усадил его за руль иномарки, которая на здешних колдобинах не раз поминала свою японскую мать-перемать, и откинулся на заднем сиденье с видом капризного босса, не слишком доверяющего своему новому личному водителю. Поправлять его в случае чего должен был приготовленный «люгер», так что путешествие прошло без приключений.
Когда «Тойота» замерла на пустынном шоссе, окаймленном двумя неприветливыми лесополосами, Стингер выбрался наружу первым, обогнул машину и сделал короткий приглашающий жест пистолетом:
– Пошли, Петушок. Желаю поскорее полюбоваться твоим сундуком с сокровищами.
– Чемоданчик это, а не сундук, – возразил белобрысый парень с выражением туповатого упрямства на лице.
– Слабо у тебя воображалка работает, – веселился Стингер, следуя за проводником в пяти шагах и готовый в любой момент открыть огонь по его ногам. – Про пиратов книжки в детстве не читал, наверное? Лихой был народ, фартовый… Флинт, капитан Блад, одноногий Джон Сильвер… Слыхал про таких?
– Сильвер – это тот, который Сталлоне? Так он вроде как при обеих ногах. Бегает и все такое… Не очень быстро уже, правда. Старый стал.
– Ну, ты, Петушок, прямо ходячая энциклопедия, – восхитился Стингер. – Живой справочник по решению кроссвордов… Э, чего стал? Заблудился?
– Бурелом этот… – Петр слегка набычился. – Я, когда бежал, через него сиганул.
– И что? – насторожился Стингер, поглядывая на кучу корявых ветвей, преградившую им путь.
– А то, что теперь фиг у меня так получится.
– Можно обойти!
– Не-а. С пути собьюсь. Надо напрямик… Напрямик всегда лучше.
Парень полез через бурелом, напористый, как дикий кабан, прокладывающий тропу. Стингер, ругаясь, пристроился сзади, моментально распорол штанину острым суком, и всякое желание шутить у него пропало. Почему-то ему казалось, что белобрысый потомок Сусанина специально потащил его через завал, то ли из вредности, то ли по еще какому-то тайному умыслу. Это настораживало.
– Дальше куда? – мрачно спросил он, когда полоса препятствий осталась позади. – Деревья ты лбом на ходу не сшибал, надеюсь?
– Тут тропка, – успокоил его парень, ускорил шаг и отпущенной хлесткой веткой чуть не вышиб Стингеру глаз.
– Осторожней! – рявкнул он. Ему опять почудилось, что парень затеял с ним опасную игру.
– Мы уже это… почти пришли.
Очередная ветка, потревоженная рукой парня, туго свистнула перед лицом Стингера, а потом он увидел перед собой открытое пространство и с облегчением перевел дух. Они стояли на вершине крутого косогора, кое-где поросшего кустами. Внизу тянулась стена белесых камышей, за которыми угадывались проблески темной воды. Шуршание камышей показалось Стингеру таинственным и многообещающим.
– То самое место? – спросил он на всякий случай.
– Ага, – откликнулся парень. – Здесь я кувыркался, как этот… каскадерщик прибацанный из «Экс… экскремальных ситуаций»… Хорошо еще, что шею не сломал.
Его трогательные воспоминания интересовали Стингера все меньше и меньше.
– Веди к чемоданчику, – распорядился он, заранее зная, куда всадит пулю, которая ждала своего часа в патроне, досланном в ствол. В мощный затылок белобрысого проводника с неуместным мальчишечьим желобком. «Люгер» все внимательнее приглядывался к нему.
– Склон тоже надо обшарить, – заявил парень, делая на ходу размашистые движения ногами. Так он раздвигал бурую траву, а со стороны казалось: затеял идиотский одинокий танец.
– Что ты здесь забыл? – спросил Стингер, поотстав еще на несколько шагов. – Камыши дальше.
– Да знаю! Просто я тут одну штукенцию потерял, хочу найти.
Оружие обронил, догадался Стингер, наблюдая за перемещениями пленника холодным взглядом, от которого не могло ускользнуть ни малейшее подозрительное движение. Задумал Петя-петушок жизнь свою молодую отстоять. В принципе намерение похвальное. Только не встречалось еще на пути Стингера такого человека, которого он хотел убить и не убил.
– Если грибы попадутся, бери! – крикнул он дурашливо, держа «люгер» так, что на вскидку потребовалась бы ничтожная доля секунды.
– Какие сейчас грибы? Одни поганки!
– Наркошам загонишь! Они Кастанеды начитались и от поганок просто тащатся, дуремары…
Стингер не выстрелил до сих пор лишь потому, что риск в малых дозах уважал, любил поиграть в кошки-мышки, когда позволяла ситуация. Он уже не сомневался в том, что парень вывел его в нужное место. Раз что-то ищет, значит, потерял. Раз потерял, значит, убегал именно здесь. И в камышах действительно валяется кейс с тремя миллионами долларов, если только он вообще существует в природе.
– Слышишь, Петушок, – крикнул Стингер, помаленьку спускаясь следом за парнем, чтобы сохранять оптимальное расстояние для выстрела, – ты случайно ничего не напутал?
Парень не ответил, растерянно вертя головой по сторонам. Волосы у него цветом были точь-в-точь как сухой камыш, до которого оставалось несколько метров. Ветерок ласково ерошил их, словно успокаивающе поглаживал голову смертника.
– Не нашел свою штукенцию? – издевательски спросил Стингер.
– Нет. – Белобрысая голова с желобком на затылке печально качнулась из стороны в сторону.
Стингер чуточку повысил голос:
– Волына у тебя тут была заначена, верно? Замочить меня собирался, Петушок? Говори правду, не бойся, хуже не будет. Хуже смерти все равно ничего не бывает.
– Собирался, – буркнул парень.
Все это время он стоял к Стингеру спиной, явно готовясь получить пулю на каждом вздохе. То ли плечи старался поднять повыше, то ли голову пытался втянуть – со стороны не разобрать. Да Стингера не шибко и волновали эти мелочи.
– Уважаю. – Его голос прозвучал совершенно искренне.
– На твое уважение мне это…
– Насрать? – воскликнул Стингер таким тоном, словно обрадовался своей догадке. – А на смерть, Петушок? Как ты к курносой относишься?
– Девушку эту… Эльку… отпусти все же, ладно? – попросил парень, не пожелав продолжать разговор на слишком трудную для него тему. – Я ведь тебя на правильное место привел, не соврал. Отпустишь ее?
Он вдруг обернулся, и Стингер изумился тому, какой удивительной синевы глаза уставились на него. Почему-то ему трудно было смотреть в эти глаза. Он и не захотел. Может быть, впервые в жизни ему пришлось первым отвести свой взгляд в сторону. Когда он заговорил, голос его звучал глухо.
– Сперва чемоданчик, – напомнил Стингер. – Веди.
Он двинулся за парнем, видя перед собой теперь только его беззащитный затылок. Услышав подозрительный шум за спиной, попытался резко обернуться, но тут как назло гладкие подошвы заскользили по жухлой траве, и все усилия Стингера ушли на то, чтобы сохранить равновесие. В тот момент, когда он застыл в позе лыжника, намеревающегося совершить крутой разворот на спуске, поясницу его пронзила такая ошеломляющая боль, что Стингер закричал, нерасчетливо израсходовав при этом весь запас кислорода в легких.
Снова вздохнуть ему уже никогда не довелось. Уронив пистолет, он слепо пошарил позади себя руками, пытаясь обнаружить источник боли, но пальцы ощутили лишь пустоту, а потом Стингер упал лицом вниз, поражаясь тому, какой отчетливой и резкой стала вдруг каждая былинка.
Окружающий мир стремительно сузился до размеров бурого стебелька с прилепившейся к нему сухой букашкой. Потом исчезла даже эта последняя соломинка, за которую меркнущее сознание убитого готово было цепляться целую вечность, лишь бы не сталкиваться с тем всепоглощающим мраком, который стоял за видимостью света. Потом…
Ну, это каждый узнает в свой час, лучше заранее туда не заглядывать.
Глава 14 Военно-полевой роман
Той самой лихой ночкой, когда Петр с Элькой мечтали выбраться из подземелья наверх, Роман стремился как раз в прямо противоположном направлении – вниз, подальше и поскорей с крыши, откуда он отправил своего спутника в свободный полет, завершившийся весьма принужденным падением.
От Кости, который без конца тискал рукоять пистолета в кармане, наверняка мысленно примеряя его к Роману, остался на память только короткий удаляющийся вопль. На очень недолгую память, потому что крик этот хотелось поскорее забыть, как и последующий звук, напоминающий сочный хлопок разбившегося вдребезги арбуза. Роман отметил все это краем уха, не прислушиваясь специально. Он также не стал провожать Костю прощальным взглядом, ибо не испытывал ни малейшего кровожадного желания полюбоваться делом рук своих. Как говорят американцы, ничего личного – только бизнес.
Глава 14
Военно-полевой роман
Той самой лихой ночкой, когда Петр с Элькой мечтали выбраться из подземелья наверх, Роман стремился как раз в прямо противоположном направлении – вниз, подальше и поскорей с крыши, откуда он отправил своего спутника в свободный полет, завершившийся весьма принужденным падением.
От Кости, который без конца тискал рукоять пистолета в кармане, наверняка мысленно примеряя его к Роману, остался на память только короткий удаляющийся вопль. На очень недолгую память, потому что крик этот хотелось поскорее забыть, как и последующий звук, напоминающий сочный хлопок разбившегося вдребезги арбуза. Роман отметил все это краем уха, не прислушиваясь специально. Он также не стал провожать Костю прощальным взглядом, ибо не испытывал ни малейшего кровожадного желания полюбоваться делом рук своих. Как говорят американцы, ничего личного – только бизнес.
Добежав до дальней башенки лифтового механизма, Роман эффектно выбил ногой фанерную заслонку, которой было заколочено окошко, проворно юркнул вниз и, пересчитав ступеньки узкого трапа, уткнулся в решетку, преграждавшую выход в подъезд. Первобытный инстинкт толкал его бесноваться, подобно обезьяне в клетке, но разум гомо сапиенса заставил сначала повнимательнее присмотреться к преграде, и от вдумчивого подхода получилось гораздо больше толку. Прутья решетки в одном месте оказались слегка разогнутыми местной шпаной, так что Роман, сбросив пальто, попросту просочился сквозь перегородку.
Его пеший слалом по ступеням был столь стремительным, что двери, перила и окна слились в одну сплошную круговерть, а когда в поле зрения Романа возникли ряды почтовых ящиков на первом этаже, он даже слегка подивился своей прыти.
Возле оставшегося в стороне подъезда, куда он вошел несколько часов назад с невинным желанием навестить бывшую секретаршу, торчал канареечный «уазик», хрипели грозовыми разрядами рации, звучали оживленные милицейские голоса, отсвечивала синюшными проблесками мигалка реанимационного микроавтобуса. Увидев всю эту суматоху издали, беглец испытал такое острое чувство свободы, что обрел легкость воздушного змея, подхваченного восходящим потоком.
Свернув за угол, он невольно ускорил шаг, размашисто перепрыгивая лужи, чернеющие на пути. Подмывало вообще припуститься бегом, но Роман сдерживался, понимая, что излишняя торопливость может завести его вовсе не туда, куда он стремился всей душой.
Голосуя на пустынном ночном проспекте, он внимательно вглядывался в приближающиеся автомобили, выбрасывая руку только перед теми, которые были поплоше. Шесть машин промчалось мимо, равнодушно шелестя шинами по мокрому асфальту. Седьмая отреагировала на призывно поднятую руку.
Интерес к попутчику проявил оранжевый «москвичок», увенчанный багажником.
– В аэропорт, – буркнул он, просунув голову внутрь.
Мужик, излишне седой для своей хипповой джинсовой куртки, визуально оценил его пристойный внешний вид, задумчиво поскреб подбородок и откликнулся с напускным равнодушием:
– Двести пятьдесят.
– Двести, – возразил Роман. В карманах его добротного пальто было пусто, но он не мог отказать себе в удовольствии поторговаться.
– Ладно, садись, – буркнул устаревший хиппарь. Движок «Москвича» работал с перебоями, как у самолета, готовящегося к вынужденной посадке, а когда водитель закурил в придачу какую-то дымную гадость, сходство с аварийной ситуацией усилилось вдвойне.
Хиппарь, распустив седину по поднятому воротнику куртки, слушал радио «Ностальжи» – с таким проникновенным видом, словно диктор должен был вот-вот провозгласить возвращение эры шестидесятых. Внимание Романа привлекли бравурные звуки «Марсельезы», сменившиеся причитаниями нескольких высоких голосов: «лав…лав…лав…»
– Заладили, как певчие на похоронах, – высказался он неодобрительным тоном.
– Между прочим, битлы! – обиделся седовласый хиппарь.
– Еще не все передохли? – Роман разочарованно прищелкнул языком и скорее приказал, чем попросил: – Выключи эту муть! Какая сейчас, на хрен, любовь? Сказочка для нищих старперов!
Водитель состроил оскорбленную физиономию интеллигента, которого попрекнули в трамвае ношением очков, но к рекомендации пассажира прислушался, заглушил свою ностальгическую волну.
Одержав первую маленькую победу, Роман некоторое время отмалчивался, изредка косясь на соседа. Ему еще никогда не доводилось кидать дорожных калымщиков, и он чувствовал себя не слишком уверенно, хотя вряд ли это было труднее, чем душить людей подушкой или сталкивать их с крыши.
«А ведь я убийца, – внезапно осознал Роман. – Самый настоящий убийца». Покопавшись в противоречивых чувствах, обуревавших его, он с удивлением обнаружил, что самое сильное среди них – самодовольство, затем следует ощущение собственного всемогущества, и лишь в самом конце списка копошатся всякие там запоздалые сожаления и угрызения совести, робкие, как прикосновения коготков котенка. Совсем не больно, даже немножечко приятно.
Каждый из двоих убитых являлся для него одновременно Стингером и круглоголовым крепышом, избившим его в подъезде. Уничтожив людей, вставших у него на пути, Роман избавился от постоянного страха, который испытывал перед агрессивностью окружающего мира. Он почти не узнавал себя самого, и такой, почти незнакомый, непредсказуемый, нравился себе гораздо больше.
– Остановишься на седьмом километре, – повелительно сказал Роман, когда «Москвич» выхватил лучами фар развилку, с которой начиналась трасса в аэропорт.
Собственный голос тоже показался неузнаваемым и тоже устраивал Романа больше, чем тот, которым он разговаривал с людьми раньше.
Руку он сунул в карман пальто, да там и придержал, оставляя спутнику самый широкий простор для воображения: бумажник ли там находится или что-нибудь поувесистее. Как и следовало ожидать, тот заметно поднапрягся. Взгляд, которым он вглядывался в километровые столбики на разделительной полосе, стал тревожным, словно у гуляки, заблудившегося на ночном кладбище. Роман усмехнулся. Оказалось, что внушать окружающим страх гораздо легче и увлекательнее, чем симпатию.
– Прическу сменить не пора? – спросил он с вызовом. – Или денег на парикмахерскую не хватает?
– Это мое личное дело! – запала хиппаря не хватило на всю реплику: когда дошло до «дела», голос его уже был совершенно упавшим. Как говорится, начал за здравие, а закончил за упокой.
Роман засмеялся, регулируя тембр таким образом, чтобы звучание получилось зловещим. Это удалось ему настолько, что пожилой битломан задергал шеей, как бы пытаясь утопить свои седые патлы за поднятым воротником.
– Здесь? – заискивающе спросил он, с хрустом выруливая на обочину точно напротив нужного столбика.
– А что, ты с цифрами не в ладах? – холодно осведомился Роман, щелкнув предварительно зажигалкой в кармане. Отчетливым получилось металлическое клацанье, многозначительным.
– Пых-пых-пых, – водитель изобразил смех, а сам с надеждой уставился на темную громадину фуры, застывшую на встречной полосе.
Только никого рядом не было, никто не спешил ему на помощь, пришлось бедолаге переводить глаза на Романа, который молча отбросил их в сторону метнувшимся навстречу взглядом.
– Приехали? – спросил этот совершенно увядший хипповый цветок лишь для того, чтобы нарушить ставшую тягостной тишину.
Роман продолжал смотреть на него еще несколько томительных секунд, удостоверяясь, что седая голова предпочитает быть повернутой к нему в профиль и никак иначе, после чего не спеша выбрался наружу, захлопнул дверцу и мрачно посоветовал:
– Езжай.
– А деньги? – Почувствовав себя в относительной безопасности, водитель попытался заново обрести апломб, который растерял по дороге.
– Денег, так и быть, с тебя не возьму, – сказал Роман, отступая на шаг с рукой, многозначительно покоящейся в кармане. – Жаль мне тебя, убогого.
«Москвич» резво сорвался с места и помчался прочь, рискнув развернуться лишь в пятидесяти метрах от опасного попутчика. Он унесся в сторону Курганска, и Роман засмеялся совершенно новым для себя смехом. Это его уже не слишком удивило. Он окончательно стал другим, он нравился себе таким и отныне не собирался быть прежним – взрослым пай-мальчиком с деликатной улыбкой наготове.
Приподнятого настроения хватило на час с лихвой. Усмехаться Роман перестал, как только продрался сквозь первую посадку и обнаружил, что за ней простирается бесконечная темная пахота без всяких признаков газопроводной трубы. Некоторое время он механически шагал вперед, волоча за собой килограммы липкого чернозема на подошвах, а затем развернулся на сто восемьдесят градусов и совершил новый рейд, завершившийся тем же самым открытием: вторая лесополоса скрывала абсолютно идентичное поле, раскинувшееся неизвестно на сколько километров. Никаких труб, никаких шалашей, никаких заветных чемоданчиков.