Владимир Немцов ТЕНЬ ПОД ЗЕМЛЕЙ
В коридоре одного из научно-исследовательских институтов мне указали на суховатого юношу с тонкой шеей и узким, вытянутым лицом:
— Это Петров Виктор Сергеевич.
Я много слыхал об этом изобретателе, знал о нем и как о руководителе группы.
Рассказывал он о своих изобретениях несколько смущенно, стараясь придерживаться точных формулировок, говорил бесстрастно и сухо, ничем не выдавая настоящего, творческого отношения к своей работе.
Мне уже казалось, что, несмотря на его молодость, несмотря на его смелые и необыкновенные изобретения, человек он скучный и неинтересный.
Но я ошибался. Стоило мне только заговорить о будущем его аппаратов, как Петров буквально преобразился. Я увидел перед собой мечтателя и романтика, страстно влюбленного в свое дело.
Мне захотелось узнать о практических испытаниях его новых аппаратов.
Инженер отмахнулся.
— Они еще не доработаны. Встречались всякие неожиданности.
— Из разговора с директором я понял, что вы можете рассказать не только о неожиданностях, но и приключениях.
Петров нахмурился, стараясь скрыть смущение.
— Ничего особенного, — сказал он. — При первых испытаниях всякое бывает. Опыта у нас маловато… Короче — рассказывать тут не о чем. Да вы и не поверите.
— А может быть, попробуем? Я запишу ваши рассказы о первых испытаниях и предложу их читателям.
Петров возражал, говоря, что ни он, ни его маленькая группа не заслуживают подобного внимания, что лучше писать о больших и серьезных ученых, но в конце концов согласился рассказать об испытаниях «Всевидящего глаза» и аппарата «СЛ-1».
— Только напишите об их будущем.
Должен признаться, я старался возможно точнее записать повествование инженера Петрова, но потом, при обработке этих записок, несколько расширил технические возможности созданных им аппаратов. Тем самым я слегка заглянул в будущее, как об этом просил изобретатель.
Тень под землей
— Под этим названием и я и мои товарищи часто вспоминаем довольно интересный эпизод из жизни нашего маленького коллектива, — так начал свой рассказ инженер Петров. — Если разобраться как следует, то, пожалуй, все приключения, с которыми мы встретились во время командировки на юге, произошли лишь потому, что мы были, как никогда, увлечены испытаниями своего аппарата, только о нем и думали. Мне кажется, вам хорошо известно, что значит для молодых изобретателей первая проверка их конструкции на практике.
Впрочем, рассказ нужно начать с того, что случилось до испытаний, поэтому я прежде всего должен говорить не о нашем аппарате, а…
О проекте архитектора Бродова
Представьте себе окраину большого приморского города.
Осыпаются листья каштанов. Ветер кружит их в воздухе, несет по тротуарам, бросает в окна разрушенных домов.
Сквозь клочья разорванных облаков проглядывают скупые лучи осеннего солнца. В городе давно уже наступило утро, а в темных провалах выбитых окон, казалось, еще таилась ночь.
Мимо этих угрюмых зданий я каждый день проезжал на испытательный полигон.
Однажды пришлось изменить привычный маршрут. Срок моей командировки кончался. Но я не мог уехать из города, не повидав старого фронтового друга, с которым не встречался со времени войны.
В одном из разрушенных кварталов я вышел из машины и стал искать семнадцатый строительный участок.
Свернув в узкий переулок, я невольно остановился. Как знакомы нам всем эти разбитые здания с выщербленными зубчатыми стенами, с глубокими трещинами сверху донизу, груды раскрошенного кирпича, изломанные и согнутые балки, повисшие решетки балконов!.. Все было таким же, как и на многих улицах, но вдали клубилась белая строительная пыль, гудели моторы, слышался лязг и грохот. Там уже ничто не напоминало о тишине, о желтых каштановых листьях, о лирическом пейзаже уходящего лета.
Я пошел вдоль переулка. Здесь восстанавливали и строили новые дома. Разрушенный войной город возрождался буквально на глазах. Словно дым, поднималась белая пыль, плыли над этажами, как мачты океанских пароходов, строительные краны, стальные леса опоясывали стены.
Около одного такого дома я остановился. Не знаю, как вам, но мне никогда не приходилось видеть, чтобы на строительстве здания одновременно применялись все новые методы техники сооружения. Здесь работали необыкновенные машины, подъемные краны с длинными, вытянутыми, как у жирафа, шеями, какие-то странные эскалаторы, непрерывно поднимающие материалы наверх, машины, выплескивающие тесто штукатурки прямо на стену, и гигантские руки механических кровельщиков.
Все это гудело, гремело, двигалось. Но — странное дело — людей на стройке почти не было. Я заметил лишь нескольких человек у кранов, подъемников, моторов и других механизмов. Действительно, здесь применялись самые последние новинки советской строительной техники.
Загремел взрыв. Облако белой пыли взметнулось над угловым зданием напротив. В ту же минуту я услышал плеск воды. Из развалин бил высокий фонтан, увлекая за собой белесую пыль, и, как град, барабанил по крыше.
Две-три капли скользнули по моему лицу. Я снял шляпу и вынул платок.
— Витюша, дорогой! Ты ли это? — послышался знакомый голос.
Я обернулся. Федор Григорьевич Колосков, мой старший товарищ и друг, стоял рядом. Как же не помнить его? Встречались во время поездок на фронт, где я проверял новые радиостанции. На всю жизнь останется у меня в памяти трогательная отеческая заботливость майора Колоскова.
— Ну-ка, покажись. Совсем взрослым стал! Прямо не узнать! — говорил он удивленно и радостно.
Мой друг был не очень-то молод, но по-мальчишески задорный взгляд и юная порывистость движений настолько молодили его, что я как бы чувствовал в нем сверстника.
— Взрослеем понемногу, — сказал я, обнимая друга. — Хочешь не хочешь, а годы идут. Но от вас, Федор Григорьевич, они совсем отступились. Никаких изменений не произошло. Впрочем, в зеркало потом будем смотреться. А сейчас скажите: откуда здесь фейерверк с фонтаном?
Колосков сразу сделался серьезным.
— И не спрашивай! Обычная чертовщина. Здание железобетонное, с трещинами. Разбирать долго, вот кое-где и подрываем. А в земле — водопровод, кабели, когда-то проложенные в этих местах. Да разве их увидишь? Планов подземных магистралей здешнего района мы не нашли. Во время войны пропали. Вот и рвем наугад.
Рассказывая, он нервно пощипывал свои коротко подстриженные усы. Я смотрел на его синий легкий пиджак, парусиновые брюки, белую фуражку — сугубо штатский костюм — и все-таки по-прежнему видел человека военного, майора со Второго Украинского фронта. На подбородке краснел шрам. Слегка царапнуло, когда Колосков рассматривал ратушу. Оказывается, даже во время боев он не забывал архитектуру…
— Случайно узнал в Москве, что вам поручено строить санаторий, рассказывал я. — Приехал сюда, спрашиваю в горкоме, где, мол, знаменитый майор Колосков, строитель какого-то необыкновенного санатория? «Ну, как же, говорят, „Воздушный дворец“? Идите на семнадцатый участок. Колосков там начальствует».
— Да, да… приходится, — мрачно сказал он, провожая взглядом бегущий по тротуару ручеек.
Я удивился и спросил:
— Так чем же вы недовольны, Федор Григорьевич? Вот уж не понимаю… Город восстанавливаете, огромная честь. Люди мечтают о таком труде, а вы…
— Я газеты регулярно читаю, мой молодой друг, — неожиданно рассердился Колосков. — Там все про это написано, и нечего меня агитировать. Очень прошу, — прошептал он, — не нужно… по-человечески прошу: не напоминай мне об этом дворце…
— А что такое? — может быть, не совсем тактично полюбопытствовал я.
Колосков махнул рукой.
— Ну, это дело длинное. Не стоит говорить… А насчет моей работы не беспокойся. Наш участок на первом месте. Об этом тоже в газетах писали. Так что, видишь, — он вздохнул, — все в порядке.
Но я понимал, что далеко не все было благополучно. Раньше мне не приходилось видеть Колоскова, скажем, чем-то расстроенным, мрачным. Тем он и отличался, что даже в тяжелую минуту всегда у него находились в запасе и острая шутка и крепкое ободряющее словцо.
Он молча подошел к стоявшей неподалеку машине и достал оттуда плоский деревянный футляр, позеленевший от сырости.
— Вот смотри, — он с волнением протянул мне коробку. — Сегодня нашел в развалинах… Готовальня архитектора Бродова, автора «Воздушного дворца». Колосков поднял голову к небу и, вздохнув, добавил: — Дворца, который никогда не будет построен…
Тогда я ничего не мог понять — ни горя моего друга, ни его чувств, связанных с неожиданной находкой.
Все это было для меня загадкой. Я открыл заржавевший замок готовальни и откинул крышку. На полуистлевшем синем бархате лежали покрытые зеленой окисью инструменты.
Колосков смотрел на них задумчиво, будто о чем-то вспоминая, затем бережно взял у меня готовальню, закрыл ее и, не говоря ни слова, положил обратно в машину.
Тут он заторопился. Мы расстались и условились встретиться у меня.
Жил я тогда в гостинице «Европа», чудом сохранившейся после фашистской оккупации.
Это было маленькое, приземистое здание на окраине города, доживающее последние дни среди заново выстроенных многоэтажных корпусов. По плану реконструкции города на месте «старой гостиницы», как называли ее жители, должно вырасти большое здание архитектурного института.
Старую гостиницу жители не любили. Об этом я узнал чуть ли не в день моего приезда. Они рассказывали, что во время хозяйничанья фашистов в этом доме помещалась то ли тюрьма, то ли гестапо. Неприязненное чувство к этому хмурому зданию с маленькими сводчатыми окнами, толстыми стенами и темным вестибюлем, в котором как бы сохранилась вековая сырость, охватывало каждого, кто переступал его порог.
Я остановился в гостинице «Европа» только потому, что от нее было ближе к полигону, где испытывались интереснейшие приборы, разработанные местным физическим институтом. Они представляли собой маленькие радиолокаторы для определения расстояний. Заказали их геодезисты, чтобы ночью и в тумане можно было производить геодезические съемки. Это требуется для наших огромных работ и на реках и в пустыне. Кроме того, эти приборы предназначались и для других целей…
Однако я увлекся техникой и позабыл о своем рассказе.
Дальше события развивались так.
Вечером ко мне в номер пришел Федор Григорьевич.
Он молча снял пальто, присел на диван и вынул из кармана аккуратно свернутый листок полупрозрачной кальки. Расправил его на коленях и сказал, словно продолжая разговор:
— Ты, конечно, прав. Работа моя стоящая, и, нечего греха таить, с ней я никогда не расстанусь. Во всяком случае, до тех пор, пока полностью не закончится восстановление города. Мы тут, на нашем участке, применили новую механизацию и даже пробуем телемеханическое управление агрегатами. Труда здесь много положено.
— Федор Григорьевич, вы чего-то не договариваете, — сказал я напрямик, причем даже удивился своей смелости. — Чего вам не хватает?
— Вот этого, — и Колосков протянул мне листок.
«Список чертежей ВД», — прочел я. Дальше шли номера и названия.
Колосков заметил, что листок не произвел на меня никакого впечатления, глубоко вздохнул и начал подробно рассказывать:
— Там, где я нашел готовальню, когда-то помещалось наше проектное бюро. Фашисты взорвали это здание при отступлении. Перед самой войной работавший вместе со мной старый архитектор Евгений Николаевич Бродов создал проект огромного санатория. Его хотели строить на берегу моря. Это было чудо архитектурного искусства. В проекте Бродова строгое изящество классических форм сочеталось с новейшими достижениями строительной техники. Особенно поражала совершенно исключительная по смелости инженерной мысли конструкция грандиозного куполообразного свода, до сего времени нигде не применявшаяся в строительстве. Это было гениальное изобретение русского зодчего. Я не буду рассказывать о красоте этого архитектурного творения — с легкими прозрачными колоннами, уходящими к облакам, с садами на огромных балконах, опоясывающих все здание. Мы их в шутку называли «Висячими садами Семирамиды». Да, действительно это был не санаторий, а сказка, в которую даже трудно поверить. Архитектор назвал свое детище «Воздушным дворцом».
Колосков вскочил, забегал по комнате и, бросившись снова на подушки дивана, продолжал:
— В то время я был помощником у Евгения Николаевича. Он доверял мне во всем и обычно прислушивался к моим предложениям. Проект утвердили. Вместе с Бродовым мне поручили руководить строительством. И вот тут-то — будь он проклят, этот день! — у меня мелькнула мысль предложить Евгению Николаевичу изменить расположение балконов, с тем чтобы максимально увеличить их площадь. Хотелось, чтобы воздушные сады, которые должны были окружать здание до самых верхних этажей, полностью изолировали его от уличной пыли. Когда я сказал об этом Бродову, он посмотрел на меня сквозь очки и, усмехнувшись, заметил: «Вы подаете надежды, молодой человек».
Колосков грустно улыбнулся. Видно, это воспоминание он сохранил надолго.
— Да, действительно я для него был молодым человеком, — продолжал он, хотя имел уже за плечами добрых тридцать пять лет. Евгений Николаевич разрешил мне внести нужные изменения в чертежи. Но я, как это иногда бывает с нашим братом, переусердствовал, забрал все чертежи к себе, выписал вторые экземпляры из Москвы и начал их переделывать. Получилось так, что все чертежи, за исключением комплекта, принадлежавшего Евгению Николаевичу, оказались собранными у меня. Свои чертежи Бродов хранил в специально сконструированном для этого цилиндрическом сейфе. Он считал, что для чертежей, обычно свернутых в трубку, такая форма наиболее удобна.
Федору Григорьевичу не сиделось на месте. Он опять вскочил с дивана, подбежал к окну, поплотнее затянул шторы и, возвратившись ко мне, продолжал рассказ.
— Все это случилось летом сорок первого года… Ты знаешь, наш город одним из первых подвергся бомбардировке. Проектное бюро эвакуировали. Бродов не захотел уезжать. Трудно покинуть город, в котором родился, вырос и прожил столько лет. Все чертежи проектного бюро, кроме тех, что хранились в личном сейфе автора «Воздушного дворца», срочно отправили на машине из города. Я в это время уже находился в армии, и ты представляешь мое состояние, когда я узнал, что наши чертежи погибли. Едва машина, нагруженная документами бюро, выехала на шоссе, как в нее попала бомба. Рассказал мне об этом приехавший из города офицер, который до войны работал вместе со мной чертежником. А позже пришла тяжелая весть: враги заняли город. Я беспокоился за судьбу чертежей, принадлежавших Бродову. Но потом выяснилось, он предусмотрительно спрятал свой сейф где-то в городе. Возможно, замуровал в стене или зарыл в землю…
Я слушал этот взволнованный рассказ, мне было искренне жаль своего друга, но все же я не мог удержаться от вопросов.
— Ну и как? Нашли чертежи? Что случилось с архитектором?
— Гестаповцы заключили его в лагерь вместе со многими другими. Узнав о том, что старик является автором редкостного архитектурного проекта, они пытались выведать у Бродова данные, касающиеся очень простой и остроумной конструкции купола. Как потом выяснилось, эти расчеты потребовались представителям одной иностранной фирмы для строительства военных химических заводов. Бродов же предполагал, что расчеты купола немцы хотели использовать для постройки самолетных ангаров. Здесь, в этой гостинице, его долго мучили, наконец посадили вместе с другим заключенным, который назвался профессором. Он пытался войти в доверие к Бродову и узнать что-нибудь о конструкции купола. Это был опытный агент гестапо, к тому же неплохой актер. Говорили, что когда Бродов догадался, кто сидит с ним, то не помня себя бросился на гестаповца и задушил… Трудно поверить, но в старом, измученном пытками архитекторе вдруг проснулась такая неожиданная сила, которая могла быть вызвана только ни с чем не сравнимой ненавистью к врагу…
— Ну, а потом? — торопил я Колоскова.
— Потом все было, как обычно. — Стараясь подавить волнение, он взглянул на часы, быстро поднялся и пошел к двери. — Евгения Николаевича расстреляли в то же утро. Так никто и не знает, где он спрятал чертежи…
— Но их искали, по крайней мере?
— Везде, где только можно. Никаких следов. Теперь ты понимаешь, чего я хочу, — говорил Колосков, надевая пальто и тщетно пытаясь попасть в рукав. — У меня перед глазами стоит этот воздушный дворец. С мыслью о нем я засыпаю и, просыпаясь, вижу только его… Сейчас проектируется новый санаторий. Был конкурс, но в Москве пока не утвержден ни один проект. Наверно, некоторые из членов жюри, в свое время видевшие работу Бродова, так же, как и я, не могут забыть этот прекрасный дворец… Впрочем, ты и сам понял хотя бы из моего поведения, как можно относиться к этому проекту. Черт знает, до чего расчувствовался! Даже и сейчас руки дрожат. — Федор Григорьевич потянулся за фуражкой. — Да, братец мой, такой вещи нам с тобой не придумать…
— Ну, это вы напрасно прибедняетесь, — возразил я. — Настанет время, и мы увидим проект Колоскова получше бродовского. Еще бы, столько лет прошло! Сами же говорили, что и строительная техника сегодня иная и возможности другие. А если так, то и проекты могут быть еще более смелые и оригинальные.