– Эй, герой! Пулемет свой зачем нам оставил?
Оборачиваюсь, весь экипаж на меня любуется и зубы скалит. Возвращаюсь. Забираю ПКМ, пустые ленты, коробки и ухожу, век бы все ваши гробы летучие не видеть.
– Эй, пацан! – Это пилот меня окликает. – С крещением!
В таком-то месте такой-то поповской матери я бы такое крещение видел! А летун зовет:
– Обмыть надо! Новорожденный, проставляйся!
– Нет у меня ничего, – хмуро отвечаю летчику, – пойду я лучше домой.
– Стой, солдат! – Летун мне приказывает.
– Да пошел ты на… – борзо я так отвечаю, осмелел, значит, на земле.
Техник ныряет в фюзеляж, выныривает с фляжкой и сумкой.
– Ну и вали отсюда, долбоеб, если хочешь, нам больше останется, – ласково он меня провожает.
– Жаль, что я тебя не пристрелил, – огорченно заявляю я технику, а сам уходить передумал и к сумочке с фляжечкой все придвигаюсь и придвигаюсь.
Знаю, что во фляжке, знаю, что в сумке, там настоящее чудо! Летный аварийный паек. А в нем и спиртик, и копченая колбаска, разные прочие разносолы. На неделю паек рассчитан, витамины и калории все строго по науке подсчитаны, а уж вкуснотища, пальчики оближешь.
Летуны спирт водой разбодяжили и наливают мне полстакана. Пей! Ахнул я пойло летное одним глотком, а оно назад как поперло, да так быстро, раз – и плесканул из горла фонтан.
– Все-таки ты облевался, – тихо и грустно заметил пилот, разглядывая свой испачканный комбинезон.
Огорченно развожу руками: прости, браток, не специально я.
Коротко матернувшись, летчик лезет в вертолет и там переодевается. Выходит в форме. На мятой зеленой рубашке прицеплены погоны офицерские. Две полосы и звезда посередине. Ну ни х… себе! Надо же, на кого рыгнуть пришлось. Здравия желаю, товарищ майор! От неожиданности я в воинском приветствии поднес руку к головному убору, истерзанной выцветшей панаме.
– Что у тебя с рукой? – майор спрашивает. – А ну покажи!
А ладони у меня обожженные, когда раскаленный ствол пулемета менял, до мяса руки сжег.
– Да ничего, – прячу руки я.
– Слышь, Сема, – это майор технику приказывает, – позови пару бойцов из обслуги, пусть они этому расп…дяю помогут оружие до части донести.
Потом майор ко мне поворачивается и ласково так, с подъе…кой говорит:
– Хотел тебе всю фляжку отдать, да нечего добро на г… но переводить, а титьки с молочком у меня нет, уж звиняй, хлопец.
Полк вертолетный раньше под Одессой дислоцировался, вот они примочки одесско-хохлятские к делу и не к делу применяли. Попытался я доказать, что можно мне флягу доверить, не пропадет добро, и только укрепит вертолетно-десантное братство аварийный спирт, но получил в ответ еще пару совершенно непристойных шуточек на украинской мове и без спирта поплелся в роту. Пусть и без аварийной фляжки шел, но зато как триумфатор. Вместо свиты тащили за мной пулемет и прочую амуницию двое донельзя злых солдата из батальона авиационного обслуживания – БАО.
Затем я еще пару раз на штурмовки летал, но с другими экипажами. Там тоже лихие хлопцы были, но уж больно пилоты этого одесского полка подшучивать любили. Разок они высокого штабного чина доставляли в Кабул. А до этого чин на инспекции весь гарнизон задолбал. Вы только представьте, этот лампасный хер заставлял пилотов ему по уставу честь отдавать. А честь офицера – это такое дело, что пилот на войне ее защитить всегда найдет способ. И вот на высоте трех тысяч метров борт начал пикировать, да еще техник втихаря зажег дымовую шашку в отсеке, и как все завизжат: «Нас сбили! Падаем! Прощай, родина!!!» Генерал от горя, что пришло время родину оставить, прямо от души так в штаны с лампасами и навалял. Смеха на всю армию было. Потом, конечно, эти летуны преогромный втык из штаба армии получили, только им до винта это дело было, дальше подшучивали. Славные ребята, отважные, а как летчики вообще суперклассные были. Сколько раз они нас огнем прикрывали, а сколько солдатни побитой они с поля боя повытаскивали. А ведь почти под огнем раненых эвакуировали, а иногда и без всяких «почти» – прямо под обстрелом наших ребятишек спасали.
Вертолет улетел, день закончен, окопы отрыли, камешками бойницы обложили, из термосов по котелкам супчика разлили, горячего похлебали, можно и отдыхать. Только-только приготовились посменно покемарить, как с соседней горки по нам стрелять стали. То ли «духи» хотели показать, что туточки они и никуда не делись, то ли они своему душманскому начальству хотели очки втереть, но в любом случае толку с их стрельбы ноль. Расстояние между нашими горками где-то метров девятьсот было. Прицельно, особенно в наступающей темноте, не постреляешь. Неприцельная шальная пуля убойную силу сохраняет, но от таких попаданий окоп хорошо защищает. Мы, конечно, ответный огонь ведем, но так, для порядка, без азарта. По вспышкам стреляешь в сумеречную хрень как в «копеечку» и прекрасно понимаешь, что все это – бестолковый перевод боеприпасов. А вот наши минометчики, вот те перестрелке обрадовались. Быстро установили в подходящей ложбинке миномет и давай мину за миной кидать.
На другой горке, где противник засел, разрывы видны, оттуда «духи» тоже усиливают огонь, мы в свою очередь из стрелкового оружия пуляем. Летят очереди трассирующих пуль, гремят взрывы. Все почти как в кино: красиво, зрелищно, бестолково. «Духи» тоже в укрытиях сидят, от мины толк будет только в случае прямого попадания, наши же пульки по законам баллистики уже не в цель летят, а токмо направление соблюдают. А минометчики все не унимаются, все кидают мины. Думаете, горят желанием в бою поучаствовать, свою лихость и воинскую выучку продемонстрировать? Как бы не так! Они за истекший день мины свои не расстреляли, а тут им новые привезли. А куда их девать? Так просто не выкинешь, лишнюю тяжесть тащить неохота, а тут такой удачный случай от этого добра избавиться. Расчет к бою! Прицел девятьсот! Беглым огонь, огонь!
Расстрелял я из пулемета один магазин, надоело, и без того за день до тошноты настрелялся. Скукотища, из окопа не вылезешь, шальная пуля может и зацепить, в окопе тоска, а тут еще и сигареты закончились, а курить охота аж уши пухнут. Кричу я Лехе, другану своему, чтобы он кинул мне покурить, он пачку кидает, но до моего окопа она метров пять не долетела. Стрельба вроде поутихла, я змейкой из окопа за сигаретами пополз, только руку за пачкой протянул – бац, шальная пуля мне в кисть руки и попала, кровь потекла, а боли нет. Я обратно мигом в свой окоп кинулся, рану боевую осматриваю, волнуюсь, бинт наслюнявил, ранку обмыл и успокоился, пулька только кожу стесала. Вот тут я себе клятвенно пообещал бросить курить. Кровянка сочиться перестала, а уши все пухнут и пухнут, второй раз за пачкой сигарет пополз, достал, вернулся, со смаком закурил, про клятву и ранку забыл.
Ночь, обеим сторонам пулять друг в друга надоело, перестрелка затихла. Заворачиваюсь в теплый и грязный трофейный халат. На ногах у меня надеты шерстяные машинной вязки носки, обут в кроссовки. Согрелся. Благодать.
У всех солдат и офицеров батальона носочки нитяные[9], а вот у меня шерстяные. Свистнул я их у летчиков. Неделю назад проходил мимо модуля, где живут офицеры вертолетного полка, а там, у сборного домика, бельишко и летная форма на веревках сушится. Идиллия. Ну прямо как в деревне. Воровато оглядываюсь: нет никого. Мигом с веревки еще влажные носки снимаю, прячу их в карманы и не торопясь скрываюсь с места преступления. Простите, неизвестный мне товарищ офицер, но вам новые выдадут, а у меня в ваших носочках и в жару ноги преть не будут, и в холод согреют. Кабы нам это добро выдавали, в жизни не стал бы я чужие носки носить, а так… ну простите. Да и еще дневальному своему передайте, что на службе надо не о манде мечтать, а думать только о том, как охранять от всяких там вверенное ему под охрану имущество.
Тепло в шерстяных носочках, угревно в трофейном халате, за день-то намаялся по горам ползать, да прошлую ночь почти не спал, а тут одно слово – «благодать». Пока моя смена не начнется, хоть вздремну. Глазки закрываются, и снится мне, братцы, «вещий сон».
Сижу я в светлом классе родной школы № 25 на контрольной работе по алгебре. Мой классный руководитель, Зоя Петровна Орлова, ходит между рядами парт, бдит, чтобы никто не списывал. А я-то тему не знаю, но зато есть у меня шпаргалка. Только классная отвернется, как я раз – и списывать, она в мою сторону повернется, так я прячу «шпору», прекращаю писать и в раздумьях над алгебраическими символами морщу лоб. Но давно работает Зоя Петровна учителем, ловит она меня со шпаргалкой и торжествующе хрипловатым голосом начальника штаба батальона капитана Эн, заявляет:
– Вот посмотрите, дети, из кого никогда настоящий разведчик не получится!
Осуждающе смотрят на меня дети, только это не одноклассники, а сослуживцы по Гайджунайской учебке.
– Марш к доске! – по-военному непреклонно требует педагог Орлова и трясет меня за плечо.
– Вот посмотрите, дети, из кого никогда настоящий разведчик не получится!
Осуждающе смотрят на меня дети, только это не одноклассники, а сослуживцы по Гайджунайской учебке.
– Марш к доске! – по-военному непреклонно требует педагог Орлова и трясет меня за плечо.
Смотрю на тему, выписанную мелом на классной доске, и обмираю: «Действия десантного отделения в тылу противника». Думаю: «Ну ни черта себе! Ну и тему на контрольной по алгебре нам задали!» А еще мне ничуть не стыдно, что я попался. Я даже рад, что ничего не знаю, стало быть, в разведку мне идти не надо.
– Да ну вас на фиг с вашей разведкой, – говорю я классной руководительнице. – Я лучше посплю!
– Встать, хам! – кричит мне Орлова теперь уже командным басом капитана Акосова.
– Не моя смена, – отнекиваюсь я.
– Я тебе сейчас такую смену покажу! – вопит Зоя Петровна и больно бьет толстой указкой меня по ногам.
Только я ей хочу сказать, что негоже советскому педагогу бить детей, как получаю второй удар по ногам и раскрываю глазки.
Стоит у моего окопа капитан Эн и заносит ногу для очередного удара.
– За что, товарищ капитан? – быстро вскочив, спрашиваю я.
– За то, – опуская ногу, серьезно, без улыбки, объясняет Эн, – что не чуешь ты, солдат, подход начальника и даже во сне дерзишь командирам.
– Так вот, значит, какие ты сны видишь! – негодует ротный. – Вот ты о чем во сне мечтаешь? Как бы офицера с его приказами на хер послать?!
– Мне, товарищ капитан, снилось, – спросонья начал оправдываться я, – что взяли меня враги и пытают: «Где прячет НЗ капитан Акосов? Признавайся! А то расстреляем». Я в ответ гордо их на три буквы посылаю.
– И где же прячет НЗ твой ротный? – прижмурившись, ласково интересуется Эн.
– Вы не враг, товарищ капитан, – глядя на начальника штаба батальона честными сонно-неумытыми глазами, отвечаю я, – и потому вам скажу, – намеренно делаю паузу и вижу, как багровеет ротный: он хранит фляжку с водкой в РД, который таскает за ним каптер, и с уверенной наглостью завершаю ответ: – Свой НЗ, последний патрон, командир роты хранит в стволе пистолета.
Это как насмешка прозвучало. Офицеры у нас на операции пистолеты с собой не брали, ну его, тяжесть такую на поясе таскать, да и толку от него в бою нет никакого, все с автоматами ходили. И одевались так, что в снайперский прицел солдата от офицера не отличишь. Форма у них, конечно, почище да поновее, а так солдат, он и есть солдат.
– Да-с, – задумчиво так говорит Эн, – а лейтенант Петровский был прав.
В чем был прав Сашка Петровский, мне не объясняют, зато объясняют, какого это хрена меня разбудили среди ночи, за час до начала смены.
– Берешь двух бойцов, дадим тебе еще и связиста с рацией, и вперед, милый, в разведку, проведешь рекогносцировку местности, установишь, есть ли необозначенные на карте тропы, обнаружишь огневые точки противника и обо всем доложишь по рации. Потом выберешь позицию по своему усмотрению и прикроешь утреннее выдвижение своей роты, а то нас посекут с пулеметов. Понял?
– А почему я? – угрюмо спрашиваю.
Такое задание мне совсем не улыбается. Можно так нарваться, что и «мама» сказать не успеешь, как на небеса отправишься. А я совсем не герой. Хочу увильнуть, вот и:
– Товарищ капитан, да как я в темноте-то тропы найду? А передать ориентиры как? Я ж топографию совсем не знаю, – жалобно бормочу я и решительно заканчиваю: – Боюсь подвести вас, не справиться.
– Не бойся, справишься, а не справишься, так хороших пинков от всего личного состава получишь, – утешает, щуря свои узкие очи, Эн и зловеще-ласково добавляет: – Понимаешь, солдат, верим мы тебе, знаем, что если придет беда, то не скажешь ты «духам», где советские офицеры НЗ прячут.
– А еще ты слова умные знаешь, – предельно серьезным тоном подкалывает ротный, – «рекогносцировка» и «топография», остальные-то все больше «на хер» да «за хер» говорят, – и сразу, резко повышая голос, не терпящим возражения командным рыком капитан Акосов приказал: – Все понял? Вот и вперед!
В хули не дули, а приказ есть приказ, был бы умнее, то дураком бы остался. Все горе не от ума, а от отсутствия надлежащего умения этот ум прятать. В нашу всенародно любимую игру надо чаще играть, в дурачка, под такую мать, надо играть в дурачка. Не умеешь в дурачка играть? Вот и прись в разведку…
– Нет, ну почему я опять? – возмущенно спрашиваю я пришедшего проводить меня взводного.
Собираю РД, снаряжаю дополнительные магазины и подвешиваю подсумки с гранатами на поясной ремень, настроение хуже некуда.
– Из первого отделения ты один в строю остался, – лениво позевывая, объясняет присевший на бруствер моего окопа Сашка и спрашивает: – А почему?
– Мне просто повезло, – угрюмо отвечаю я и прошу: – Слезь с бруствера, а то стрельнет идиот, убьют еще.
– При прочих равных условиях, – не прекращая разговор и не меняя тона, Петровский слез с бруствера и присел в окопе, – везение большую роль играет, раз повезло, глядишь – и второй раз повезет. – Улыбается и задушевно так замечает: – А если тебя все же хлопнут, то все меньше залетчиков в роте останется. Глядишь, и показатели у нас в политической подготовке лучше станут. А еще замполит из третьей роты с облегчением вздохнет, ты ж его на батальонном комсомольском собрании цитатами классиков чуть до истерики не довел.
– Ну, спасибо, Саша, удружил, – не глядя на взводного, тихо говорю я. – Жив останусь, водку тебе доставать больше не буду.
– Ты уж постарайся остаться-то, – усмехается малопьющий лейтенант Петровский. – Как же я без водки-то… пропаду ведь.
Иду расталкивать еще двоих, которых с собой наметил пригласить.
Прохожу мимо окопа, в нем, закутавшись в трофейный халат и свернувшись калачиком, сладко спит Муха, только губами чмокает, улыбается чему-то. Вид у него детский, беззащитный, не скажешь, что уже отслужил почти два года и имеет медаль «За отвагу». Этой осенью Мухе домой, совсем чуток до дембеля осталось. Спиной к нему Леха привалился, тоже сопит. Мы втроем давно дружим, почти с первого дня, как я в Афган попал.
Я за Леху написал эротическое сочинение про героиню Пушкина Татьяну Ларину, он за это мое творение от ротного по сусалам получил. Я объяснил капитану, что да как, и тоже – хоть и не просил – сполна получил свою долю оплеух и беспощадный приказ выпустить стенгазету, посвященную творчеству Пушкина. Муха нам ватман в штабе бригады достал. Потом втроем ротную стенгазету оформляли, вот и подружились.
– Нет, ну почему я? – слово в слово повторяет мое возмущение злой со сна Витек. Я его еле растолкал.
– Ты два раза был женат? – спрашиваю я и сам же отвечаю: – Был! Бабу имел? Имел! В отпуск ездил? Ездил! А кого мне брать? Муху, что ли? Так он не то что с бабой не спал, он небось еще и не целовал-то никого. Имей совесть, Витек.
– Кто еще пойдет? – кисло осведомляется Витек.
– Иди Филона буди, а я тут радиста подожду.
Уходит успевший в свои двадцать лет дважды жениться Витек, а я жду связиста, покуриваю в кулачок и слышу:
– Ну почему я? – возмущается Филон.
А потому, ребята, что неохота мне своих друзей, Леху и Муху, под пули подставлять, они ж невиноваты, что с таким раздолбаем, как я, дружат. Простите, ребята, но кому-то же надо идти, а то и в самом деле посекут нашу роту с пулеметов, а нас и так всего ничего осталось. Подходит связист, тоже весь недовольный, я его давно знаю.
– Герка? – чуть улыбаюсь я. – Привет!
– Век бы тебя не видеть, – зло бурчит расстроенный и невыспавшийся Герка. – Таскайся тут с тобой.
У связистов, тех, кто на своем горбу таскал полевые радиостанции, служба тяжкая была. «Морда в мыле, жопа в грязи! Вы откуда? Мы из связи!» – так про них говорили.
То, что рация тяжелая, это еще полбеды, а вот то, что их первыми убить старались, вот это да, вот эта уже беда. Снайпера обучают не только хорошо стрелять, его еще учат, кого надо убить первым. Офицер, он на операции в полевой форме ходит, без знаков различия, от солдатской ее не отличишь. А вот связиста сразу по антенне рации видно. Убей связиста, парализуй управление боем, вот чему учат снайпера. Редко ходили связисты в разведку, не шли передовым дозором, а вот потери несли. Били по ним снайпера, и часто, очень часто приходило пополнение во взвод управления, на замену раненым и убитым.
Вот и собралась вся группа. Четыре человека, две связки бойцов. Все лишнее снаряжение оставили. Идем налегке. Только у плотного, сильного и выносливого Герки за плечами рация. Подходят взводный, ротный и начштаба батальона.
– Удачи! – только и говорит Сашка и каждого легонько хлопает по плечу.
– Держи. – Акосов протягивает мне флягу в матерчатом чехле. – Выпьешь с ребятами.
– А это на завтрак, – передает Филону две банки тушенки, обмазанной солидолом, капитан Эн. Они из одного города, земляки.
– Счастливо! – шепотом желает замерзший Баллон, когда мы проходим мимо его поста, и довольно улыбается, когда я кидаю ему сверток с трофейным халатом.