– Ты… князь… – а что, сказать так и не смог. Видно, старики уже примирились с тем, что останутся помирать в брошенной веси.
Первак понял, что и он не пропадет. Глаза тоже вдруг непривычно защипало. Никогда в жизни Первак не плакал и теперь не мог понять, почему щиплет.
Снова дальний путь, правда, никогда родовичи не ходили зимой, но жизнь все заставит делать.
Собравшись идти, весь разорили сами, чтоб вражинам по весне ничего не досталось. Скарб, что не увезли, сложили в один большой костер, дым поднялся до небес, унося с собой многое любовно сделанное человеческими руками.
Наконец пришло время отправляться, еще раз оглядели весь, посмотрели друг на дружку, обговорили, как станут идти, и Словен махнул рукой, чтоб двигались. Как и раньше, впереди шли самые сильные, пробивая снежный путь, и замыкали тоже сильные – если кто обессилеет или отстанет, чтобы поддержать.
Рус шел одним из последних, вместе с Вуколом таща большую повозку с медными и серыми камнями. Кто знает, придется ли такие найти? Порусь в середине обоза везла Полисть, как и остальные женщины своих ребятишек. На первом же привале князья просили об одном: передним не торопиться, остальным стараться не отставать, длинный обоз тяжело охранять, и ему тяжело помогать.
Они пробирались глухоманью, где если и ступала нога человека, то так давно, что лес позабыл об этом. Непуганые звери и птицы, нетронутые места. Иногда лес так городился буреломом, что у людей холодело на сердце от мысли о том, какие великаны накидали огромные деревья. Иногда подлесок стоял сплошной стеной, пролезть сквозь которую можно едва ли юркому собольку. Тогда приходилось делать большие обходы.
Уже после первого привала порядок изменили: теперь Рус ушел вперед, пробивая путь не своими лыжами, а широкой повозкой, которую потом бросал и возвращался помогать отставшим. Для родовичей привычно, князь двигался так все эти годы, а новым сородичам диво. Родовичи довольно смеялись:
– Это же наш князь!
В самых разных повозках – больших и совсем маленьких – ехали укутанные, так что видны одни носы, дети.
Двигались не столько медленно, сколько недолго, на ночевку остановились рано, пока готовили шалаши, нодьи, стемнело, уставшие люди засыпали с кусками во рту.
Рус подошел к Словену:
– Нужно не так. Мы с первым светом выйдем вперед, пробьем путь, но не чуть, а много дальше, подготовим все для ночевки.
Теперь самые сильные были распределены иначе: трое вместе с Русом ушли далеко вперед, таща за собой широкие повозки, по их следу двинулся остальной обоз. Порусь почти не видела мужа, тревожно билось сердце: куда это он ушел? Но князю не до своей семьи, на его плечи снова ложилась ответственность за слишком многих, чтобы он мог думать только о Поруси и Полисти.
Четверых, ушедших вперед, действительно не видно, только широкая полоса утоптанного снега под ногами. Смотрели на нарисованное на бересте охотниками, сравнивали с тем, что видели, и пробивались к реке, по льду идти будет легче. Пусть получалось не прямо, зато не нужно рубить лес и перетаскивать повозки через пеньки или обходить лесные завалы.
Выбравшись на лед, пошли быстро. Конечно, ременные лямки от повозок набили плечи, но как без них? На себе много не утащишь, а уж детей тем более. Рус шел и думал, что, сколько будет жить, столько придется постигать новое. Они много лет шли, только когда тепло, приходилось ждать, пока все подсохнет, потом тащиться через болота и продираться сквозь густой лес, потому что плыть против течения невозможно. А нужно было идти зимой по льду! Пришла мысль, что в повозки вот так же можно запрячь лошадей! Но у родовичей не было теплой одежды, они не умели ставить нодьи, а без этого никак. Верно: век живи – век учись.
Широкая полоса вывела родовичей на лед небольшой речки, крепкий мороз сковал ее воду, бежалось легко и даже весело. Повозки перестало трясти, и убаюканные дети быстро заснули. Легче пошли повозки, легче стало людям. Правда, не обошлось и без падений, и без слез тоже.
Порусь все тревожно вглядывалась в даль: где там Рус? Не выдержала, догнала Словена, спросила.
– Он ушел вперед, как всегда, Порусь, ты что, князя забыла?
Солнышко уже почти коснулось верхушек деревьев, а Словен все не объявлял остановку для ночлега. Передние убежали далеко, их не было видно, что ж теперь, всю ночь за ними гнаться? Этот вопрос возник у многих, помнили, сколько провозились, готовясь к первой ночевке.
Но за поворотом речки вдруг услышали… стук топоров и увидели Руса с товарищами, ставящих шалаши! Вот почему они так торопились…
На ночевке Рус подошел к жене:
– Как вы, Порусь? Полисть не замерзла?
Порусь смотрела на мужа, о котором услышала за день столько слов благодарности, и думала, что ей достался самый лучший мужчина на свете!
После первого дня пути Порусь с тоской смотрела на свою повозку: еще несколько дней пути, и та не выдержит. Придется нести маленькую Полисть на закорках, а там дитю замерзнуть запросто, как бы мать ни старалась ее согреть.
Поутру к ней вдруг подошла Мста:
– Порусь, моя повозка крепче, дети у нас малы, положим их в мою повозку, а скарб в твою и привяжем позади. А тащить станем вместе.
Попробовали, получилось, теперь Полисть и Желотуг лежали, укрытые множеством мехов в повозке Мсты. Налегая на постромки, Порусь радостно улыбалась. У Мсты повозка хоть и потяжелее, да сделана не из корья, а из лиственницы, передок хорошо выгнут, тащить удобно. Увидев такую придумку, Словен кивнул женщинам:
– Может, еще кто так сделает?
Сделали не только женщины, теперь дети ехали вместе со стариками и недужными в крепких возках новых сородичей, а скарб тащился позади. На льду получалось хорошо, а выберутся снова в лес, там будут думать.
Постепенно двигаться стало если не легче, то привычней, привыкли к постромкам плечи, к лыжам и снегу ноги, к однообразному движению люди. Уже не так уставали, приходя к готовым стоянкам, не засыпали, едва присев, а подолгу сидели у нодий, слушая побасенки Ворчуна. Старик, вдоволь высыпавшийся и намолчавшийся за день в своем возке, готов был развлекать сородичей хоть до утра. Но Словен запретил такие посиделки: все же Ворчуну с утра спать да спать, а остальным топать.
Но сердце радовалось, когда слышались у костров детские голоса, веселый смех. Жизнь продолжалась, хотя и снова неприкаянная, бездомная.
Найдут ли они когда-нибудь свое место на этой Земле, где можно будет поставить дома, не боясь, вспахать и засеять поле, рожать детей, зная, что это и их дом на многие годы, что не придется снова и снова топать, уходя то от колдунов, то от врагов?.. И каждому верилось, что найдут.
Когда-то родовичи искали Рипейские горы и Земли предков, теперь о таких было забыто. Людей больше не интересовали благословенные Земли, где всего вдоволь без труда, им были нужны такие, чтобы, политые потом, они щедро отплатили за труд. Вот и налегали плечи на постромки, упирались в снег лыжи, таща и таща самое дорогое – детей и стариков – к новой мечте.
На одной из стоянок утром Чигирь вдруг позвал князя:
– Рус, посмотри.
Ворчун лежал, не желая просыпаться. Он не замерз, просто окончился земной срок Ворчуна, старик заснул и не проснулся. Его лицо было спокойным, как у человека, достойно прожившего свою жизнь и ушедшего в Ирий с чистой совестью. Всем бы такую смерть…
Были и тяжелые потери. Как ни замерз лед на реке, а полыньи бывают даже на самом крепком льду. В одну такую угодил со своим возком Могута. Пытаясь вытащить закутанную в шкуры жену, он погиб и сам.
Словен распорядился внимательно осматривать лед. Рус и идущие с ним впереди при малейшем подозрении ставили большие ветки, обозначающие опасные места. Лучше перестраховаться, чем еще кому угодить в полынью.
Но как бы ни было трудно, обоз упорно полз и полз вперед.
Останавливались не только на дневки. Когда вдруг с полудня потянуло теплом, как бывает в самой середине зимы, князья, посовещавшись с лучшими охотниками, решили встать и устроить облавную охоту. Пора пополнять запасы еды.
На следующий день прошли всего ничего, как вдруг на берегу показалась подготовленная Русом и товарищами стоянка. С чего бы? Хотя уставшие люди радовались возможности передохнуть. Повеяло теплом, снег стал волглым, идти по нему тяжело, а уж тащить возки тем более. И все же удивительно, ведь широкий след от лыж Руса тянулся дальше. Все разъяснилось сразу: назавтра облавная охота. Хотя говорить об этом вслух громко не стали, чтобы ветер не разнес по всему лесу и звери не услышали о беде.
У зверя лучше слух, лучше нюх, он издалека услышит и почует человека, потому строго соблюдались давние правила – молчать и постараться не пахнуть. Для второго люди наломали еловых ветвей, растерли хвою между ладонями и старательно вымазали ею свою одежду. Если человеческого запаха звери здесь пока не боялись, то запах дыма им хорошо знаком, его надо перебить.
Наутро в стане остались только женщины, старики, дети и несколько человек для охраны. Мста ушла вместе с мужчинами, никто и слова не сказал против, все хорошо знали охотничье умение этой женщины. Первак, который уже мог ходить, но пока в облаве только помешал бы, сидел возле огня, мысленно представляя, что там происходит. К князю подсел Чигирь, чуть помолчал, потянул носом, словно мог что-то понять по запаху, и вздохнул. Его хромота тоже не позволила пойти с охотниками. Сидели на крепкой привязи и собаки, они при облаве не помощь, как на охоте, а помеха, лаем спугнут зверя раньше времени.
Не выдержав напряженного молчания, Чигирь поинтересовался:
– Дошли?
Словно Первак мог видеть, что творится у охотников. А он действительно видел, вернее, понимал каждый шаг и ждал. Вот они подошли к месту начала облавы, вот оставили засаду, на нее и погонят зверя. Разделились на две руки: левую повел опытный Охоч, он и прозван так за свою неуемную тягу к лесной забаве, правую – Радок. Рус и Словен как простые охотники, князья на облаве не главные. Даже своевольная Мста смирилась, тоже следит за каждым знаком Охоча. Иначе нельзя: если хоть дрогнет или сделает по-своему один, то зверь уйдет именно в этом месте и весь труд многих будет зряшным.
Время выбрали для облавы удачное: просевший снег не скрипел, в лесу тихо, эта тишина словно прятала звуки, укрывала. Из-за оттепели на иголках сосен и пихт повисли росинки, с огромных еловых лап время от времени ухали большие пласты слежавшегося снега, кажется, крикнешь – и лес заберет голос без возврата. Но никто не кричал.
Руки облавы расходились, оставляя на местах охотников – сторожить. Как только они сомкнутся где-то там, в глубине леса, облава начнет сжиматься, осторожно гоня зверей на засаду. Вот мелькнули идущие первыми, Охоч увидел Радока, сделал знак, что видит. Чуть послушали тишину, и Охоч как главный махнул рукой: пора! Никогда далекий безлюдный лес такого не слышал! По нему вдруг пошли тихий свист и постукивание. Насторожились звери, высунулась из дупла любопытная белочка, беспокойно прянули ушами кормившиеся на полянке лоси, дрогнуло пугливое заячье сердечко.
Но свист не только не проходил, он становился громче, а топоры застучали обухами по деревьям еще сильнее. Дерево отзывалось где-то звонко, где-то глухо. Мужики мысленно отмечали: это пора на сруб, но сейчас не до деревьев и рубки, животные начали пугаться, теперь не упусти. Следующий знак Охоча уже свистом сообщил облавникам, что пора, еще чуть, и звери рванутся через облавную нить прочь.
Охотники засвистели и заулюлюкали в полный голос. Смутился глухой лес, заметались, как безумные, звери, бросились прочь те, кто не смог спрятаться в глухие норы или забиться в дупла. А куда бежать, если этот свист вокруг? Вот теперь бей, не пропусти, сколько успеешь удачно выпустить стрел, бросить копий, столько и получишь добычи! Пока она в облавном круге, она твоя, бери, если сможешь.
Услышав свист и крики, Первак с Чигирем напряглись, даже привстали, точно хищники на охоте. Глядя на них, испугавшиеся было женщины успокоились. Это облава.
Взяли много, среди добычи были и лоси, и волки, и лисы, и большой секач, и пара поменьше, попались и кунички, и два соболька, пять оленей… Всего и не счесть. Теперь женщинам была работа выделывать шкуры и коптить мясо.
Пришлось оставаться еще на несколько дней, но никто не жаловался, удачной охоте всегда рады, а труда руки не боялись.
Чигирь завистливо расспрашивал дочь об облаве, та скупо рассказывала. Отец даже обиделся:
– Экая ты!
Рус позвал бедолагу к себе:
– Чигирь, иди расскажу, как чуть под лосиные копыта не попал…
– Ты что?! – ахнул старик.
Рус рассказывал, не замечая, как побелела Порусь, сидевшая рядом со скребком в руках. Зато это увидел Радок, подошел, почти оборвал князя:
– Ты, Рус, сказки рассказывай, да не заговаривайся. Не ты там был, а Отрад, не тебя бык чуть не затоптал, а его.
Князь явно смутился, крякнул:
– Да какая разница.
– А такая, что твоя женка ни жива ни мертва, а тебе и дела нет!
Рус обернулся и, увидев действительно обмершую от страшного рассказа Порусь, смутился окончательно. Обхватил жену руками, прижал к себе:
– Что ты, любушка, то и впрямь не я был!
– Зачем же наговаривал на себя?
– Не хотелось про Отрада такое рассказывать.
Порусь почувствовала, что у нее совсем ослабли ноги и не держат скребок руки.
Все добытое поделили по справедливости: шкуры тем, у кого свои похуже, мясо – общее…
Так и двигались дальше, останавливаясь, охотясь, правда, облав больше не устраивали, пробивая дорогу и пережидая сильную непогоду. Дважды метели загоняли их в лес под защиту шалашей и заставляли сидеть, пока не стихнут.
Были обмороженные, некоторым удальцам казалось, что если в движении жарко, то можно и вовсе не беречься. В основном это были молодые парни, похваляющиеся перед любушками, за бахвальство поплатились, побелевшие места долго болели, хорошо, что с собой был кожаный мешок, набитый медвежьим жиром, другой с барсучьим и третий – с гусиным. Порадовались своей запасливости родовичи.
Долго бежали по льду, но всему хорошему приходит конец. Река превратилась в ручей, пришлось выходить на берег. Двигаться по лесу трудно, но не только из-за чащоб, но и потому, что дала о себе знать весна. Промучившись несколько дней, князья снова собрали родовичей.
Глядя на сидевших и стоявших сильных мужчин, Рус удивился: пока жили в Треполе, главное слово было у женщин, они распоряжались у очагов, у них была еда, их решение и было последним. А в трудном пути основная тяжесть легла на мужские плечи, еду по-прежнему готовили женщины, но добывали ее мужчины, они охотились, они утаптывали снег впереди, тащили самые тяжелые возки, они решали, куда и как идти. За прошедшие годы власть женщин как-то сама собой ограничилась стоянками, да и то не во всем. Во главе Рода уверенно стояли князья, и никому в голову не приходило, что облавой может командовать Мста…
Вот и теперь женщины сидели в стороне и слушали, как мужчины обсуждали, каким путем двигаться дальше.
Обсуждение завело в тупик, выход виделся один – вставать и ждать следующего снега. Как ни крутили, а иначе не получалось. До следующей реки в оттепель по болотам не пробиться.
– А там? – спрашивал Рус.
Откликнулась неожиданно Мста:
– А там речка, по которой после перекатов плыть можно.
– Что за перекаты?
– Точно порожки скалистые. Их посуху пройти, дальше поплывем.
– Далеко?
– Поплывем? До самого озера.
– А до речки?
Рус спросил не просто так: рисунок на бересте у Первака обрывался, не доходя до речки с перекатами. Как ее искать? Это Тимар вставал к солнышку руками и слушал, что боги подскажут, а им что делать?
Но Мста закрутила головой:
– Найдем! За лето сбегаю, поищу.
– Чего?! – возмутился Волхов. Конечно, его жена не простая женщина, но не ходить же одной по лесам, когда рядом столько сильных мужчин.
Но Мсту просто так не возьмешь, рассмеялась:
– А ты со мной!
Волхов, отвыкший жить среди множества людей и тосковавший по их с Мстой одиночеству в дальней избушке, вдруг обрадовался:
– Пойду!
Пришлось и впрямь искать подходящую поляну и устраивать новое жилье. На сей раз непривычно было всем – родовичей всегда беспокоило то, что жилье холодное, а новые сородичи и вовсе много лет таким не баловались, разве что охотничьи шалаши ставили. Но Словен согласился:
– А шалаши и нужны. Нам бы только от непогоды укрыться, не в зиму же встаем.
И снова, в который уже раз, все закрутилось. Ставили тын для защиты от непрошеных гостей, только теперь это были лесные обитатели, осваивали окрестности, ища места рыбной ловли, охотясь, примечая хорошие ягодники…
Семьи ставили отдельные шалаши, все же истосковались друг по дружке за дорогу. Молодежь тоже время не теряла, сговорился с Тиной Славута, нашла себе любого дочка Радока Велка. Не остался в стороне и… Словен! Князь, давно с тоской посматривающий на брата, которого всякий вечер с любовью обихаживала Порусь, стал все чаще поглядывать в сторону вдовой Надеи. Рослая, крупная, под стать самому Словену, Надея тоже косила глазом на князя, но никаких знаков не давала, себя блюла гордо. Словен подошел первым. Присел на большой камень возле ее шалашика, помолчал, а потом крякнул:
– Надея… пойдешь за меня?
Женщина подняла светлые серые глаза и вдруг улыбнулась, точно солнышком осветила:
– Пойду, Словен.
– И добре…
В тот же день шалашик был перестроен, вернее, рядом поставлен больший, потому как у самой Надеи дочка уже скоро заневестится. Родовичи сделали вид, что ничего не заметили, вернее, приняли как должно. Всякому человеку семья надобна, и Словену тоже, сколько лет уже один живет…
Рус радовался за брата:
– Словен, давно уж пора бы! Все ходил вокруг да ходил. Думали, вовек не решишься.