У здешних «аттракционов» явно был другой привод. Янус даже не пытался понять силы, которые стояли за всеми мрачными и абсурдными чудесами. Он нередко чувствовал боль, тоску скитальца, которому не суждено обрести дом, а несколько раз бывал на волосок от смерти. Боль служила постоянным напоминанием о том, что все происходящее – не стабильная галлюцинация и не сон, повторяющийся снова и снова.
Порой у него возникало сильнейшее искушение считать Луна-парк ночным кошмаром, а себя – очень больным существом. Но почти сразу же следовало опровержение. Настолько убедительное, что сомнений не оставалось. В отличие от детей и взрослых, заплативших за билет в старом добром мире, он не мог просто уйти, почувствовав, например, головокружение или тошноту. Присутствие здесь уже не зависело от него.
«Выпадения» происходили более или менее регулярно. Спустя годы он вычислил закономерность. Это не слишком помогало ему. Разве что немного успокаивало… пока он оставался на ТОЙ стороне. Тут же зевать не приходилось. И жаловаться некому – рядом не было папочки или мамочки (во всяком случае, он не обнаружил их в привычных воплощениях). Кое-кто из тех, с кем он встречался, тратил на жалобы драгоценное время. И затем бесследно исчезал.
Да, Луна-парк, безусловно, не был сном – ведь в сновидениях иногда возвращаются даже мертвые… А туда никто не возвращался.
Именно эти исчезновения (и еще боль и смертельная угроза) убедили Януса в том, что все балансирует на опасной грани, хотя и напоминает порой странную игру. Возможно, грань была размыта, и то, что случалось, случалось по обе стороны зеркала ночи. Сокрушительное влияние своей тайной жизни на жизнь явную он наблюдал неоднократно, а вот обратной связи не было. Если не считать того, что некоторые научились ВЫПАДАТЬ по собственной воле. И эти «некоторые» не были существами с известной ему Земли.
Он не знал, как здесь течет время и является ли оно вообще однонаправленным. Случалось, он обнаруживал себя мужчиной, дряхлым стариком или даже женщиной. При этом его личность оставалась неизменной, и приходилось воспринимать перемены внешности как маскарад, причинявший массу неудобств. Он мог носить улыбку мудреца, но внутренне все равно был ребенком. Сущим дитем. Несмышленышем, не разгадавшим и половины тайн, включая самую главную: куда катится этот чертов мир и есть ли вообще «цель» и «направление»? Или все – только снежный ком случайностей, летящий в бездонную пропасть искаженного времени и неизлечимых болезней? Тогда, пожалуй, он встрял в очень уж дурацкую и безнадежную авантюру вроде «русской рулетки». И если он выглядел здесь на пятьдесят, то и чувствовал себя на пятьдесят. О да – на полновесные пятьдесят (старше своего папаши на ТОЙ стороне!) со всеми вытекающими последствиями: тяжеловат, суставы уже не те, при длительном беге – одышка, гибкости – никакой, не хватает нескольких зубов, в сексе – далеко не чемпион (не говоря уже о том, что в Луна-парке непросто найти себе подружку – НОРМАЛЬНУЮ подружку).
Но что отсчитывало эти годы, кроме встроенных биологических часов, которые у всех шли по-разному? Он был слишком занят, чтобы задумываться о так называемых астрономических аспектах. Может быть, когда-нибудь потом? Однако спокойной старости что-то не предвиделось…
13. МАРК
Он лежал на спине и слушал тишину, открывая в ней колодцы, гроты и опасные норы. Он был достаточно хорошим музыкантом, чтобы не только знать, как играть, но и понимать, когда нужно делать паузы. Отсутствие звука может быть так же ценно, как сам звук. Возникает некое натяжение, напряжение, накопление энергии, «вдох», прежде чем вещество начинает вибрировать…
Оказалось, что эта тайна похищена у самой природы. В безмолвии прятались невероятные, невыразимые призраки, дразнящие прекрасной бледностью обертонов на пороге слышимости. Если материя – это возбужденный вакуум, то сейчас он присутствовал при зарождении возбужденной тишины.
Потом она была нарушена поднявшимся ветром. Ветер разбил отражения грезившего в лунном зеркале. Земля плыла куда-то под шелест листьев (в середине зимы!), и звезды в черном океане сулили покой. Но, возможно, это было остаточное влияние наркотика. Или чем там его накачала эта сволочь…
У сволочи было имя и лицо. Лицо проступало из темноты так же, как звуки приходят из разрушенной тишины. Его память сложила перемешавшиеся осколки мозаики… Гоша. Бывший тапер. Гениальный музыкант. И ублюдок. Ну как же! – «Руки Орлана»…
Но кто пришил мерзавцу чужие руки, а заодно и приделал чужое лицо?
* * *…Звезды сместились за окном. Когда небо чуть посветлело, выяснилось, что на окне – решетка. Он взаперти.
Это его не удивило. Планка упала гораздо раньше. Если началось то самое, о чем его вежливо предупредили еще в клубе, шансов у него маловато. Зато и терять нечего. Наконец свободен? Он понял, чего подсознательно боялся всю свою жизнь: такой вот свободы от своего фальшивого «я», когда жизнь становится щепкой в грязных водах анархии. А ведь судьба еще не приложила его как следует, смерть пока не дышала в затылок, и не надо было драться, защищая себя и свою семью.
Он попытался встать. Тело было каким-то чужим. Приходилось таскать его с собою, будто чуресчур просторный мешок, в котором беспорядочно болтаются внутренности.
До этого он валялся на жесткой кровати без матраса и постельного белья. Теперь с трудом переставлял ноги на голом холодном полу. Маленькое окно было расположено высоко под потолком – не дотянуться. Но даже если дотянешься, что толку? Стальная решетка на вид прочна и абсолютно надежна.
Постепенно серый свет зимней зари проник через окно в комнату – обычную комнату третьеразрядного отеля, но с детскими рисунками, сплошь покрывающими стены. Чуть позже стали различимы персонажи мультфильмов и сказок.
Во что пытались превратить эту комнату? Кого держали здесь прежде? Похищенного ребенка или талантливого шизофреника? Во всяком случае, веселые картинки придавали заключению абсурдный оттенок.
Впрочем, Марк мог представить себе и кое-что другое: как он сам, просидев в этой комнате (камере?) лет десять, начинает медленно сходить с ума и ногтями, из-под которых сочится кровь, соскребает чужие рисунки со стен… Или нет, не соскребает – исправляет. Рисует заново. Новые образы заполняют его сознание…
Дверь казалась ему лишь частью стены, обведенной прямоугольным контуром. На ней тоже было кое-что нарисовано. Вровень с коленями – черепахи, а чуть выше – Винни-Пух с шариком, изображающий тучку. Мурашки по коже – при мысли о том, что все это, кажется, малевало безумное дитя. Мочилось под себя, ело краску, звало маму и выло от страха…
На двери не было ни ручки, ни замочной скважины. Для очистки совести
Марк пнул ее ногой. Она даже не дрогнула. Все равно что пинать глубоко врытый в землю могильный камень…
Он отошел от двери и сел на кровать. Никто не спешил принести ему еду и воду. А в глотке было сухо. Так сухо, что десны казались кусками пемзы. Видеокамеры наблюдения вроде нет, но, может быть, где-нибудь установлена скрытая. Впрочем, это ничего не меняет…
Он медленно и тщательно обыскал свои карманы, заметив кстати, что на нем надето все то же самое, в чем он явился в «Махаон». Спасибо, хотя бы не раздели. Но он понимал: это к худшему. Значит, им нужно от него что-то другое. И он догадывался, что именно. Тот разговор, который начался на клубных задворках, будет продолжен – и теперь Марку придется выслушать их предложение до конца. Предложение, от которого он не сможет отказаться… Прилетел на свет, безмозглый мотылек? Похоже, тут тебе слегка подпалят крылышки…
Если его и обыскали, пока он был без сознания, то сделали это деликатно, не нарушив образующегося за много лет порядка, в котором люди хранят и складывают всевозможные мелочи, не придавая этому никакого значения. Деньги были на месте, хотя кто знает, понадобятся ли ему деньги! Фотографий жены и сына он с собой не носил, считая это слишком большой уступкой сентиментальности. Теперь же почувствовал, что был бы не прочь взглянуть на них.
Марк закрыл глаза и попытался вспомнить лица. Они вспыхнули слишком ярко, как два солнца на фоне чего-то изумрудного – кажется, морской воды, – и пронзительно-синего – конечно, летнего неба. На фотографиях даже цвета были насыщеннее, чем в жизни. Еще одна уловка системы, еще один невинный маленький обман…
Но Марк вспомнил и кое-что другое. Это «другое» было настоящим, хотя и окрашенным всего лишь в один цвет. Теперь он мог повоевать с памятью, заткнуть ее гнилую черную пасть, нашептывавшую совсем не то, что он хотел бы услышать.
Как? Да, это трудно, но он знал способ. Примитивный способ, превращающий мозг в спичечный коробок. Надо всего лишь перекладывать спички. Считать их. Одна, вторая, третья… И так далее. Если понадобится – считать до тысячи. Почему бы нет? У него теперь куча времени. А потом он почувствует голод или жажду, и ему станет не до воспоминаний.
Как? Да, это трудно, но он знал способ. Примитивный способ, превращающий мозг в спичечный коробок. Надо всего лишь перекладывать спички. Считать их. Одна, вторая, третья… И так далее. Если понадобится – считать до тысячи. Почему бы нет? У него теперь куча времени. А потом он почувствует голод или жажду, и ему станет не до воспоминаний.
…Однажды ночью он досчитал до четырех тысяч, но так и не сумел заснуть. Прошлое назойливо возвращалось, отягощенное десятками документальных кадров. «С чего начнем? – шептал двойник, идеальный внутренний враг, злорадно потирая ладошки. – Ну, хотя бы вот с этого…»
Кажется, это было… Ах да – эпизод в детской. Он же эпизод первый. До того случая все «странности» были слишком незначительными. Они кое-как укладывались в рамки допустимого и объяснимого. А после Марк уже смотрел на сына совсем другими глазами.
14. ВИНС
Линда живет в престижном районе. Та же гниль, что и везде, но приличия соблюдены, и всем хорошо. Что бы мы делали без двойной морали? До сих пор поджаривали бы друг друга на кострах или дырявили на дуэлях… Зато теперь превратились в колонию моллюсков, и каждый из нас – практически неуязвим.
Квартира досталась Линде по наследству от предков. Когда у нее появились неправедно заработанные денежки, она превратила обшарпанную норку в довольно уютное местечко (надо отдать ей должное – по крайней мере она сохраняет независимость и вряд ли станет содержанкой какого-нибудь геморроидального старикашки). Здесь я частенько отдыхал душой и телом. Однажды даже имел глупость предложить Линде «прочные отношения». Она рассмеялась мне в лицо. Думаю, я был не единственным кретином, который претендовал на оседлость, но до сих пор ни с кем из соперников не пересекался.
Домофон, слава богу, был сломан, а консьержка уволена, иначе мое проникновение в подъезд осталось бы под вопросом.
Внутри каменного мешка всегда гулко, темно, холодно, и стоит кисловатый запах старости. Кабина лифта казалась гигантской давильней; из подвала доносились неясные звуки…
Я взбирался по лестнице вдоль стен четырехгранного колодца. Темная Башня изнутри. Но никакого долгожданного волшебства не будет. Ползи вверх, пока не сдохнешь от одышки или не оступишься, свалишься вниз и сломаешь себе шею!..
Если бы не водка, все выглядело бы гораздо прозаичнее. Знакомый интерьер, застоявшийся воздух, жирные перила. Стены чуть более чистые, а ступеньки чуть менее заплеванные, чем обычно. Лампочка, облепленная мертвыми насекомыми, тонко зудела. Светящееся кладбище… Моя тень, ползущая по стенам. Двери, двери, двери. На каждой номер. Для кого – убежище, для кого – палата, для кого – камера…
Дверь квартиры номер восемнадцать была приоткрыта. Я ухмыльнулся.
Что ни говорите, а приятно, когда тебя ждут. Я представил себе Линду и чуть не прослезился: вот она, бедняжка, сидит у окна, выглядывет и предвкушает, как я, старый, потрепанный бурями корабль, вернусь из плаванья, войду в гавань и воткнусь форштевнем в уютный док между двух ее причалов…
Я задержался на пороге и отхлебнул из бутылки, чтобы стать совсем теплым. Теперь я был полностью готов к встрече с моей куколкой и не ожидал, что она окажется такой холодной.
В буквальном смысле слова.
* * *Все окна в квартире были распахнуты настежь, и на ледяном сквозняке порхали огромные белые бабочки. Пронзительная красота. Никогда не видел столько салфеток одновременно. В ту ночь я действительно ощутил нутром, что белый – это цвет смерти.
Меня начало трясти, как шейкер в умелых руках. Я даже крепко сжал челюсти, чтобы не прикусить язык, и попытался глубже дышать. Это не помогло. Видимых причин паниковать не было, но часто ли они у нас есть? Во всяком случае, я догадывался, что шампанское уже не понадобится…
Еще один характерный штришок: играла музыка. Самый что ни на есть попсовый Вивальди – «Времена года». Кажется, у него тоже «наступила» зима…
Ледяная чернота за окнами поджидала меня. Но я из тех ребят, которые любят знать, «чем же там все закончилось». Я начал с ванной, затем заглянул на кухню и в гостиную. Везде полный порядок, если не считать порхающих салфеток.
И вдруг моя обывательская половина испытала неудобство при виде грязных следов на полу. Моих собственных следов. Так вторгается хаос – не глобальной войной, а крушением одного маленького частного мирка…
* * *Я нашел ее в спальне. Она лежала на кровати по диагонали, словно тянулась к снятой телефонной трубке. Она была голая, но это ничего не значило – она всегда так спала. Тело приобрело красивый мраморный оттенок. Предельно натуралистичное «ню». Слишком изящные изгибы. Слишком застывшие линии. Тверда, как камень. Ее превратили почти в предмет, главную деталь натюрморта.
Глаза были открыты. В каждом – бездонный грех. От неподвижности они казались еще более огромными. Глубокую небесную голубизну заволокло коркой льда. Но выше бровей лучше было не смотреть.
Хорошо, что я не брезглив. Раньше я видел такое только в популярных фильмах о нейрохирургии. Крышка черепа была аккуратно срезана, и, если я не ошибаюсь, кто-то основательно покопался в сером веществе. Кстати, оно оказалось не совсем серым и напоминало затвердевшую багровую магму…
(…И птичий помет по краям. Рукотворное извержение давно закончилось. Больные чайки жмутся к скалам. То ли вспышка, то ли крик прорезает тьму и вонзается в меня, как шприц.
Линда МЕРТВА!)
Я потрогал ее ногу. Почему она такая холодная? В этих маленьких фаянсовых пальчиках было что-то невыразимо сексуальное. Только поймите правильно: я люблю экспериментировать, но некрофилом никогда не был. Меня охватила ужасная, сокрушительная, возвышенная печаль. Я был последним, кому это тело принесло удовлетворение – в данном случае чисто эстетическое. Вот так проходят мирские забавы…
«Всадник» слабо шевельнулся. Я вдруг вспомнил, что чужая спальня – не музей, а труп Линды – не восковая фигура. Здесь было полным-полно отпечатков, в том числе моих. Вряд ли ее «всадник» умирал тихо.
Спецкоманде уже полагалось быть в пути. Моя жизнь зависела от того, когда поступил сигнал о незаконном изъятии. Эта жизнь и раньше-то стоила немного, а теперь я сам не дал бы за нее и остатка водки в бутылке.
Сопровождаемый визгом скрипок, я скатился по лестнице, выскочил из подъезда и быстрым шагом направился к ближайшей станции метро. Хотелось бежать без оглядки, но лучше не привлекать к себе внимания.
Я абсолютно не представлял, что делать дельше. Скорее всего любые попытки спрятаться или устроить алиби бесполезны. На роль героя-одиночки я не годился. Даже в безобидных ночных кошмарах, когда я «выпадал» из действительности, мои ноги становились ватными, а голова – пустой. Я не из тех, кому нравится опасность, а обреченность кажется мне почти невыносимой… Однако ожидание конца в бездействии было еще более нестерпимым.
Холода я уже не замечал. Конечности заледенели, зато мозг превратился в комок раскаленного мусора. Он выделял только ядовитую гадость, от которой становилось еще хуже. Никакого плана у меня не было, да и не могло быть. Карательная система весьма совершенна; избежать контакта с нею невозможно. Кое-кому удавалось оттягивать встречу, отсиживаясь на ТОЙ стороне, но, конечно, недолго (кроме Черного Хирурга – ай да мужчина!). Что хуже всего, я был главным подозреваемым в убийстве с целью извлечения «всадника». Одно из тягчайших преступлений, включающее в себя и несколько антигосударственных. Правда, я мог представить себе еще более тяжкое – организацию подпольных нейрохирургических операций…
Я погрузился в кишку подземки, стараясь не пялиться на патрули. Мне казалось, что те уже высматривают высокого небритого придурка средних лет с преждевременно поседевшими волосами. Но пока никому не было до меня дела. (В том-то и беда. В этом пакостном обществе каждый прячется в скорлупе. Изоляция – плата за удобства. Только мозгам не повезло: уши и глаза почти всегда открыты; сквозь них большую часть времени просачивается всякое дерьмо. Или лекарство? Иногда мне кажется, что это одно и то же. На протяжении многих сотен лет цивилизация строила гигантский мусоропровод. В этом веке строительство было наконец завершено. С чем себя и поздравляю. Всех нас сделали калеками с головами, вставленными в одну и ту же трубу. Неудивительно, что мы видим одно и то же и даже думаем одинаково. «Всадники» сняли последнюю проблему – сделали всех счастливыми. Почти всех. Почему же мне так не повезло, а? Мой кусок счастья отвалился от соответствующей извилины. Смешно сказать – все дело в отсутствии электрического импульса ничтожной мощности! Не хватило навоза, чтобы удобрить крохотный участок моего серого вещества…)
И вот теперь я мечусь, словно жестяной заяц в тире. Тир устроен так, что рано или поздно в меня попадет даже слепой. Одиночество в стаде – особая пытка. Это в сто раз хуже, чем заблудиться в лесу. Вокруг полно людей, но не к кому обратиться за помощью. Если сделать это, то либо приблизишь свой конец, либо подпишешь еще один смертный приговор – на этот раз лично. Не позавидуешь человеку, который вступит со мной в контакт. Поэтому, падая в пропасть, лучше не хвататься ни за чьи руки.