Он открыл дверь пошире и вошел в комнату. «Призраки» не исчезли.
Они только отступили вглубь, слились с глубокими омутами мрака, наполовину скрылись в стенах, частично растворились в лунном свете. Ничего удивительного – он поменял ракурс и потревожил струи дыма. Будто порыв ветра пронесся по комнате. Тени заколебались и задрожали…
Видел ли он когда-нибудь такую огромную луну? Она беспокоила его, но ему по-прежнему было не до нее. Неслышно ступая, он приближался к Яну, который оставался неподвижным, словно изваяние из фарфора. Именно такой казалась Марку молочно-белая рука.
Потом он подошел совсем близко, и у него перехватило дыхание.
«Щенок! Да как он смеет?!.»
Но это не злость. Это больше похоже на страх, безуспешно прячущийся за бравадой…
Его четырехлетний сын сидел в кресле и спокойно курил. Кроме того, он был полностью одет, как будто собирался уходить куда-то посреди ночи. В уголке его рта торчала сигарета, а на бедре лежала пачка «Lucky Strike».
В первый момент Марку захотелось отвесить ему пощечину, но он сдержался. Вернее, что-то внешнее удержало его от этого опрометчивого поступка. А в следующий момент обстоятельства изменились настолько резко, что Марк оцепенел. Его праведный гнев захлебнулся, и он больше не помышлял о наказании. Говоря по правде, потом он был больше озабочен тем, чтобы сохранить собственное благоразумие и любовь к этому СУЩЕСТВУ.
* * *…Ян повернул к нему голову. На какое-то мгновение Марку почудилось, что у сына на глазах лежат сверкающие монеты. Но монет не было, а были широко открытые, немигающие глаза с закатившимися зрачками. Бельма. Две стылые лужицы, в которых целиком отражалась луна. Они загадочно поблескивали, и в то же время в них просматривалась глубина и угадывалась податливость. Казалось, в них можно окунуть пальцы, а потом стряхнуть капли светящейся жидкости… Однако, присмотревшись, Марк заметил жутковатое шевеление сморщенной тонкой кожицы поднятых век – под ними скользили зрачки…
Несколько секунд он стоял, будто пригвожденный к месту. Не то чтобы его парализовал ужас, скорее он просто не знал, что теперь делать. Забрать сигареты? Орать на спящего? Топать ногами? Брызгать слюной? Воспитывать? Идиотизм! И разве спящие курят?.. А странное «общение» с призраками? Ведь это было общение, непостижимое взаимодействие – и не надо себя обманывать, подыскивая рациональные объяснения. Впрочем, объяснений у него как раз и не было.
А потом Ян вдруг заговорил, и тут уж Марк почувствовал, что внутри у него образовался нетающий ледник страха.
– Не мешай мне. Иди спать! – приказало СУЩЕСТВО.
Раздавшийся голос был низким, глухим, властным. Позже, вспоминая его, Марк приписывал этот голос мужчине лет пятидесяти. Но тогда он был поражен звуками, исходившими из маленького ротика с пухлыми детскими губами. Тлеющая сигарета, приклеившаяся к нижней губе, слегка подрагивала. С нее осыпался столбик пепла…
Марк оторопело глядел на тусклый огонек, который двигался в полумраке, вычерчивая исчезающие иероглифы новой, круто изменившейся судьбы. Черный лед наступал; отвердевал желудок; корка затягивала сердце; отключился мозг. Бессмысленность любого действия была очевидна. Любого, кроме одного: послушаться приказа и отправляться спать. И постараться забыть обо всем? Марк не сумел даже горько улыбнуться. Челюсти сковало тем же льдом.
Произнеся то, что Марк меньше всего ожидал услышать, существо отвернулось и снова уставилось на луну своими бельмами. Отец рассматривал фарфоровое лицо. Подделка. Что произошло с его сыном? Куда девался его сын? КТО поселился внутри ребенка?..
«Иди спать!» – все еще звучал в ушах низкий голос. Марк точно знал, что не заснет этой ночью и что ему вряд ли удастся заснуть следующей. Или же сон станет просто темной норой, в которую он будет проваливаться от изнеможения. Но «отпуск» наверняка покажется ему слишком коротким. А утром – добро пожаловать в ад с воспоминаниями! Пилюльки? Интересно, долго ли он на них продержится…
Пока вся эта чушь (впрочем, спасительная чушь) вертелась в голове, он по-прежнему стоял возле кресла. Уйти сейчас было бы так же больно, как отодрать от свежей раны запекшуюся кровь. Но ему пришлось сделать это. Безмолвный клубящийся ужас, у которого не было названия и постоянной формы, прогнал его. Призраки вытеснили его прочь из детской – сквозь боль и осознание того, что с этого часа все непоправимо изменилось: в уютный обывательский мирок проникло нечто такое, чему место где-то на свалке средневекового мистического мусора, в тлеющих могильниках души, среди подавленных фобий, в извилистых катакомбах детского безумия, прорытых под прямыми проспектами практичного «взрослого» ума…
Вернувшись в спальню, он не стал будить жену. Он только надеялся, что она не проснется, пока в детской не закончится (перекур?..) сеанс. А потом СУЩЕСТВО проветрит комнату, ляжет спать, и наутро все будет как прежде. Почти как прежде.
Неужели это случилось в первый раз? А хоть и нет – какая разница? И если подобные фокусы продолжаются годами, то чего ждать от будущего двум старшим членам счастливой стандартной семейки, считавшим, что все так славно и спокойно на этой цивилизованной, изученной вдоль и поперек части земного шарика?..
Нет, Марк не стал будить жену и мать этого… этого… «Его зовут Ян, и он – твой сын, – напомнил он себе. – Помоги ему, если сможешь. А если нет – тогда хотя бы не мешай. Кажется, это соответствует твоим принципам. Ты ведь прогрессивный «предок», правда? Не станешь скулить о том, какое оно дерьмовое – новое поколение? Вот и не мешай, чудак. Ведь он сам попросил тебя не мешать. Но был ли это действительно Ян?..»
Марк пролежал без сна до рассвета. Притворился спящим, когда проснулась Динка. С замиранием сердца он прислушивался к ее шагам в коридоре. После туалета она направилась в детскую.
Ему хотелось остановить время. Этим он будто заклинал реальность: ничто не изменилось, ничто не изменилось, пусть все останется по-прежнему! И, кажется, у него получилось. Как выясняется теперь, он обманул только самого себя.
Когда он услышал детский смех и ласковый голос жены, он испытал настоящее облегчение. Значит, пока этот яд, который отравляет каждую минуту существования, придется пить ему одному. Пусть она ни о чем не догадывается как можно дольше. Пусть будет счастлива. Он не сомневался, что для нее удар окажется сокрушительным. Вряд ли она выдержит. Он жалел ее. У него появилось неоспоримое предчувствие, что в будущем ей предстоит взвалить на свои слабые плечи гораздо более тяжкий груз.
17. ВИНС
Раз уж я решил до конца играть в отщепенца, надо было придумать, что делать дальше, где провести время между полуночью и рассветом, когда все как на ладони, несмотря на темноту. Преступников, оленей и орлов практически извели, хотя последних можно увидеть хотя бы в зоопарке. А вот подавляющее большинство «плохих» ребят давно превратилось в полезных членов общества. Но мне промывание мозгов, вернее всего, не грозило – слишком тяжелый случай. И еще – сущий пустяк! – я был озабочен тем, чтобы не стать очередным пациентом Черного Хирурга.
От дальнейшего выбора я был избавлен очень скоро. Как только я ступил на тротуар, прямо в башке раздался жуткий свист, будто фонил микрофон. Этот свист забивал все, раскалывал череп на части; кроме него, не оставалось ничего – ни мыслей, ни ощущений.
Однако мне повезло. Я по крайней мере мог двигаться, а свист означал не только жуткую боль, но и содержал в себе предупреждение. Мой «всадник» сообщал таким неприятным способом о том, что меня засекли и спецкоманда находится совсем близко. Настолько близко, что меня глушили узконаправленным излучателем.
Был бы «всадник» в порядке, я бы уже корчился на тротуаре от невыносимой боли, а то и смирненько лежал бы в параличе, избавленный от всех проблем, связанных со свободой и ответственностью. Дальнейшая перспектива – более или менее длительное пребывание в состоянии «куколки» и небольшая польза обществу в качестве донора внутренних органов…
Вначале я заметался, но очень скоро стало ясно, что деваться некуда. Улица наверняка перекрыта с обеих сторон, так же как проходные дворы. «Всадник» принял защитные меры, и свист снизился до уровня назойливого шума, позволявшего действовать и принимать решения.
Во всем дальнейшем я вижу некое предопределение; простым совпадением этого не объяснишь. Символы из моих сновидений сыграли роль указателей, и я следовал им, не пытаясь анализировать. Все равно терять было нечего…
Я попытался успокоиться и соображать трезво. Улица опустела, что хуже всего. Прохожих разогнали, а местные жители попрятались в своих квартирах. Это означало, что облава перешла в «жесткую» фазу, а сам я – в категорию «особо опасных». Церемониться не будут, пристрелят на месте. Вдобавок был слышен приближающийся рев вертолетных турбин. Времени почти не оставалось.
Я бросил взгляд через улицу. На противоположной стороне находилось самое что ни есть траурное и подходящее к случаю заведение под вывеской «Салон ритуальных услуг». Вполне вероятно, скоро придется этими услугами воспользоваться…
Мое внимание привлекло то, что было выставлено в большой, обитой черным бархатом витрине, за толстым стеклом. Я уже видел когда-то такую штуку, но только не наяву. Для чего она предназначалась в моем давнем полузабытом сновидении? Я не мог вспомнить, и это было мучительно. Так обидно упускать последний шанс!
Предмет выглядел как-то чужеродно, однако я не сумел бы сказать, в чем конкретно заключается это свойство. Ноги сами понесли меня в ту сторону. Я побежал через дорогу и по пути совершенно определенно решил: если салон закрыт, то я разобью витрину, чтобы добраться до той большой деревянной штуки, – и будь что будет. Хоть башкой, но разобью – все равно от башки уже мало толку.
Однако таранить стекло не пришлось. Кроме того, оно почти наверняка было небьющимся. Строгая черная дверь с изящной позолотой распахнулась от легкого толчка. Я вбежал внутрь, гадая, что делать с персоналом, со всеми этими назойливыми похоронными агентами, секретарями и потомственными гробовщиками, принимавшими профессионально-сочувствующий вид и готовыми оказать помощь в тяжелую минуту. Я отчаянно нуждался в помощи, но совсем другого рода.
В холле салона не было ни одного человека. Я с облегчением вдохнул застоявшийся воздух и уже направился к заднику витрины, когда справа от меня дрогнули тяжелые мрачноватые портьеры. Я уловил движение краешком глаза и резко повернулся, готовый драться. Боюсь, что выглядел я при этом паршиво – непрерывный свист сверлил мозг, и мое лицо кривилось в уродливой гримасе.
Однако на старика, бесшумно выскользнувшего из-за портьер, это не произвело особого впечатления. По-моему, он видел и не такое. Он обезоружил меня своей ухмылкой. Он нисколько не опасался контакта с «прокаженным», но и не давал повода заподозрить себя в том, что участвует в облаве. Это было бы чересчур тонко, а такая тонкость спецкоманде ни к чему. Всегда есть возможность «подчистить» последствия грубой работы. Свидетелей не оставалось. Их не убирали, нет. Они просто забывали о том, что видели.
Старик, одетый во все темное, приблизился и протянул очень бледную руку. Явно не для того, чтобы я ее пожал. Я не стал отодвигаться. Рука коснулась опухоли под волосами и сделала это почти ласково.
– «Всадник»? – спросил он тихо.
Я кивнул.
– Когда ты принял дозу?
– Уже больше суток…
– Плохо. Но ждать некогда, придется рискнуть.
У меня не было ни желания, ни времени задавать дурацкие вопросы. А прежде всего у меня не было выбора. Старик казался мне кем-то вроде перевозчика, которого я встретил на берегу реки, разделяющей этот мир и место чуть погорячее. Однако я был согласен спрятаться где угодно, лишь бы остаться самим собой.
Он раздвинул портьеры и нырнул в образовавшуюся щель. Там плясали пылинки и пахло искусственными ароматами, заглушавшими торжественный, тяжелый и предельно естественный запах тления. Затем из пыльного пространства появилась его рука и поманила меня туда.
Я перешагнул через невысокий порожек и оказался в коридоре с тремя дверьми, освещенном лампой, которая процеживала через рассеиватель болезненный желтоватый свет. Старик подвел меня к самой дальней двери. В проем мы шагнули вместе.
* * *Кажется, это было что-то вроде Зала прощания.
В центре просторного помещения был установлен роскошный гроб на постаменте – близнец того, что я видел двумя минутами раньше в витрине. Неужели меня манило это затхлое ложе, да еще там, где смерть приобретала бутафорский оттенок идиотской комедии?! Нет, не может быть, тут что-то другое…
Перед гробом стояло несколько стульев. Запах цветочных эссенций усилился. Сумрак казался застывшей музыкой. Комната плача, печальных масок, загримированных мертвецов и горестного оцепенения…
Старик указал мне рукою на гроб. Я понимал его без слов. Он был последним человеком, провожавшим меня на ТУ сторону. Положение обязывало. Я проникался к нему глубочайшей симпатией. Уродливый состарившийся ангел, ставший циником после того, как выяснилось, что вечной жизни не существует, смотрел на меня с непонятной ухмылкой. То ли смеялся надо мной, то ли… завидовал.
Я забрался в гроб, перевалившись через борт. Довольно утлая лодчонка, доложу я вам. Кажется, рассказы о моряках, выплывающих на гробах после кораблекрушения, – всего лишь романтические бредни… Я лег и вытянул руки вдоль туловища, чтобы не быть похожим на покойника. Ох, глупая суетливость, когда же я избавлюсь от тебя?..
А теперь скажите, разве я не предвидел заранее, какими будут мои «проводы»? Никаких друзей, женщин, детей. Только старый черт, который вполне мог оказаться некрофилом…
Он быстро и ловко сделал мне укол.
Я ощутил внезапную тяжесть. Старик положил мне на живот прохладный предмет с обилием выступающих частей. Я ощупал его. Это был револьвер.
– Береги себя, сынок, – сказал старик напоследок почти ласково, но
в этом неожиданном участии сквозила насмешка.
Когда и от кого я слышал эту фразу в последний раз? От Шварца? Точно, от него. Неужели он давно ЗНАЛ? Все они – из одной шайки. Хорошо, что я не воспользовался предложенной тогда помощью. Небольшая отсрочка, но все же… А теперь уже поздно дергаться. Добро пожаловать, барашек, на новый лужок с сочной травкой или на барбекю!
Старик тем временем продолжал:
– Ты даже не представляешь, насколько ценна эта штука у тебя в голове. Она ПЕРЕРОЖДАЕТСЯ во что-то абсолютно неизвестное, ты понимаешь это?!
Ни черта я не понимал. Мне было очень плохо, и все. Если он собирался поразить меня новостью, то ничего не добился.
Свист в башке снова нарастал и вытеснял любые эмоции и ощущения.
Отчаянно хотелось закрыть ладонями уши, но самое мучительное заключалось в том, что при любых попытках защититься становилось только хуже. Свист, будто скальпель, кромсал мой мозг на части. Кажется, я начал орать, и старик поспешно закрыл крышку гроба.
Сразу же стало легче. Под слоем дерева был спрятан экран. Я почувствовал, что погружаюсь куда-то, причем «тонуло» не только мое тело, но и мое сознание. Чей-то шепот доносился издалека; мне казалось – из-за невидимых звезд. Поначалу я опасался, что эти звуки окажутся голосами громил из спецкоманды, потом растворился и страх. Наверное, все-таки бормотал старик: что-то о «куколках» и «бабочках», о трансформациях «всадника», о демоне-призраке, сидящем у меня на плечах. А под занавес он упомянул Черного Хирурга…
Мне все становилось безразлично. Потом я увидел и звезды – новое небо на внутренней стороне крышки гроба. Оно расширилось до границ Вселенной и заполнило мои сны. Укол действовал как наркотик, но я слышал выстрелы. Кто в кого стрелял? Какая разница…
Странное ощущение – будто стоишь на абсолютно голой равнине, простирающейся до горизонта, и вокруг нет никаких видимых преград; однако ты ясно слышишь звуки за стеной, которая находится где-то совсем рядом… В конце концов все исчезло.
Я уплыл в темноту.
18. ДИНА
Вначале она хотела отказаться от бальзама, но затем сказала себе: «Не валяй дурочку! Ты целиком в его власти, и вряд ли он воспользуется гнусными приемчиками. Если он захочет сделать то, о чем ты подумала…» Потом она вспомнила свое отражение в зеркале и успокоилась окончательно. Надо быть извращенцем, чтобы польститься на нее сейчас…
А бальзам оказался вкусным, густым и маслянистым. Кроме того, вскоре Дина действительно почувствовала себя заново родившейся.
Они сидели в столовой за большим обеденным столом. Цыган оказался расторопным парнем и успевал повсюду. Пока Дина раздевала Яна и отдыхала в кресле, он расседлал Гермеса, а через десять минут уже спустился к обеду, переодевшись и благоухая туалетной водой. Дина выпила чашку горячего бульона и съела пару бутербродов с сыром, а Ян получил свой йогурт.
Сквозь широкий проем в стене, разделявшей столовую и кухню, была видна девчонка-подросток, ловко орудовавшая ножом. Вначале ее присутствие показалось Дине хорошим признаком, но чуть позже выяснилось, что девочка глухонемая. Цыган общался с нею на языке жестов. Ее безучастное и малоподвижное лицо то озарялось светом, то погружалось в тень – наверное, в кухне был включен телевизор. Дина тщетно пыталась поймать ее взгляд.
– Где же ваша бабушка? – спросила она у Цезара.
– Нина? Она не моя бабушка. Не родная. Она скоро освободится.
– Вы живете здесь втроем?
– Нет. Семья большая, но редко собирается в полном составе. Одни приезжают, другие уезжают…
Цезар явно избегал прямых ответов. Дина и не рассчитывала на откровенность. Она была готова к тому, что рано или поздно здесь обнаружится симпатичный скелетик в шкафу. Или целая компания скелетиков. Или выгребная яма за красивым фасадом. А под «семьей» явно подразумевались не близкие родственники.