— Каждый изгоняет из человеческих душ чужих бесов, — философски сказал Азеф. — Я не хотел обидеть германского фюрера, господин штурмфюрер. Я просто хотел сказать, что у каждого человека есть его незримые таланты, они становятся видны лишь тогда, когда человек вырастает до определенного политического уровня.
— Не знаю, может ли слово кормить, — сказал фон Пиллад, — но факт остается фактом: за последнюю неделю заключенные не только не потеряли в весе, напротив, они стали весить несколько больше. Что вы скажете на это, Раскин? Не нашли ли ваши соплеменники какой-то иной источник, подкрепляющий их силы?
— Перекличка проводится каждый вечер, господин штурмфюрер, — равнодушно заметил Азеф. Равнодушие это было напускным, не выдержав паузы, Евно с досадой заметил: — Как вам хочется опустить нас ниже животных, господин штурмфюрер. Волею полученных вами приказов вы отказываете нам в праве на человеческое достоинство.
Фон Пиллад промолчал.
Уже в бараке Азеф неожиданно понял, что молчание немца было вызвано сомнением, зародившимся в глубинах его души, еще не ставшей душой выращиваемого обществом сверхчеловека, а потому способной сопереживать и сочувствовать.
Ицхак Назри! Злой гений Евно Азефа, его антитеза, как может явиться противоположностью носителю адского зла верный заветам Господа Ангел. Жизнь Азефа была продолжительным и страшным приключением. Рогатый Ангел, он боролся с двойным злом: совершая террористические акты против зарвавшихся чиновников, он боролся с изжившим себя самодержавием. Предавая своих товарищей, он вел борьбу со злом революционности. Ему ли было не знать, какими гильотинами завершилась Французская революция!
Утешение было недостаточным. Весь день Азеф чувствовал досаду, и эта досада помогала ему в работе, когда они таскали землю из котлована, предназначенного для неведомого строительства.
Вечером, незадолго до сна, разгорелся спор.
— Все, что вы не будете просить в молитве, — произнес Ицхак Назри, — верьте, что получите, — и будет вам.
— Свободы! — с горящими глазами сказал Левий Бенцион. — Свободы и смерти нашим тюремщикам! Если бы Бог был милостив, он бы покарал наших врагов. Что же он медлит?
— Еще не исполнилось предначертанное, — сказал священник. — Верьте — и будет вам.
Подумав, он негромко добавил:
— Что говорить, заблудшие овцы — вот кто они. Молитесь за спасение душ врагов своих, и отмеряно вам будет по справедливости.
— Что за бредовая идея! — вспыхнул Андрей Дитерикс. — Молиться за тех, кто уничтожает твой род и твое племя.
— Наш Бог — Бог живых, а не мертвых, — сказал ему Назри. — Придет время, и все будут воскрешены. И каждому будет воздано по делам, что он творил.
В эту ночь Азеф не спал.
Он давно бросил курить, тогда ему еще не было пятидесяти. Но бессонной ночью он мучился от отсутствия никотина. Чертов священник! Он опять напомнил, что у Азефа был свой Бог, и этот Бог был Богом мертвых. Все были жертвами — и те, кого он отдавал на заклание своим террористам, и сами террористы, которых он после совершения террористического акта передавал охранке. Он жил в обреченном мире, только теперь это пришло в голову Евно. В этом мире он пользовался незримой властью и обрекал других на смерть, но при этом и сам был обреченным. Жизнь, наполненная приключениями! Какие, к черту, приключения? Сначала он испугался, что не закончит свое обучение в Европе, потом боялся, что его разоблачат. И еще он боялся, что настанет время, и охранка поймет его двойную игру, и тогда он, Азеф, перестанет быть нужным. Он сросся со шкурой осведомителя, он предавал, потому что круговерть тайной жизни захватила его. Однажды написанный донос должен был подтверждаться другими предательствами. Смерть жила вокруг него, и Азеф жил в ядовитой атмосфере ее дыхания, которая называлась страхом. Даже когда он вырвался из круга и старательно доказывал себе, что освободился, страх не отпускал его до самого дня ареста гестапо.
Слова Назри открыли ему глаза, и Евно Азеф ненавидел за это священника, а потому отныне его доносы, полные объективности, стали лживыми. Они обвиняли священника в тех грехах, которые он не совершал. Евно Азеф назвал священника главой лагерного Сопротивления.
— Вы действительно так считаете? — спросил фон Пиллад, просматривая очередной донос, оформленный рукой Азефа и. подписанный им давней и, казалось, уже забытой кличкой «Раскин».
— Кажется, я не давал вам оснований для недоверия, — огрызнулся Азеф. — В конце концов я не единственный ваш осведомитель, и вы можете проверить мои слова через других.
— Полно, — усмехнулся фон Пиллад. — У меня… нет причин не доверять вам, я просто хотел убедиться, что ваши предположения действительно стали вашими убеждениями. Кстати, что это за история с воскрешением из мертвых?
История эта была непонятна и Азефу.
Однажды ночью барак разбудил пронзительный вой. Зюскинд, ювелир из Вены, сидел на нарах, прижимая к груди холодеющее тело своего семнадцатилетнего сына.
— Нет, Господи! Нет! — стонал он. — Только не это!
Сквозь собравшуюся толпу протиснулся священник.
— Успокойся, — сказал Ицхак Назри. — Господь дал ему упокоение от мук! Разве ты не хотел покоя для своего сына?
Зюскинд рыдал.
— Разойдитесь, — сказал собравшимся людям Ицхак Назри. — Завтра будет тяжелый день…
— Никто не знает, о чем они разговаривали, господин штурмфюрер, — заключил рассказ Евно, — но только утром этот мальчишка бегал быстрее любого.
— Может, он просто потерял сознание, — с сомнением наморщил лоб фон Пиллад. — Потерял сознание, а потом пришел в себя… Могло ведь случиться и так?
— Могло, — согласился Азеф. — Только я видел этого мальчишку в объятиях отца и могу сказать, что у меня богатый опыт, чтобы отличить мертвеца от живого.
— Теперь вы созрели, — удовлетворенно сказал штурмфюрер.
И наутро начали закапывать котлован, который находившиеся в лагере люди считали своей будущей могилой. Когда земля заняла свое место и выровняла края ямы с поверхностью, начали приходить тяжелые грузовики, в кузовах которых не было ничего, кроме странной, чуть желтоватой земли, смешанной с серыми глыбами известняка. Машины разгружали на месте бывшего котлована. Делалось это руками. Тучный, с жирным двойным подбородком Пауль Блобель, ведавший в лагере хозяйством, добродушно показывая золотые зубы, выдававшие в нем исправившегося вора, сказал, что лопаты нужны на фронте, чтобы копать противотанковые рвы. Так они узнали, что хваленый немецкий блицкриг провалился и расстояние до небес вследствие этого стало значительно ближе.
Те, кто наследует мертвое, мертвы сами, и они наследуют мертвое. Те, кто наследует живое, — живы, и они наследуют живое и мертвое. Мертвые не наследуют ничего.
Евангелие от ФилиппаГлава десятая ЛЕД И ПЛАМЯ
Запустив руку в окладистую, белую от седины бороду, пророк сидел в кресле и читал в «Фолькише беобахтер» посвященную себе статью. Доктор Геббельс был красноречив.
«Главное в научной доктрине арийского гения то, что он построил свою теорию на принципе противоречия. Именно борьба пламени и льда — этих противоречивых сил великой природы — на протяжении тысячелетий питала душу человека, наполняя ее силой и могуществом. Воскресив интуитивное знание арийских предков, доктор Гербигер научно обосновал грандиозный облик мира, связанный с дуализмом Природы. Закон единства и борьбы противоположностей, искаженный еврейскими «мыслителями», очищен великим арийским ученым от наносов псевдофилософии и приведен в соответствие с истинно арийским учением.
Великий германский вождь Адольф Гитлер изгнал евреев из политики. Великий немецкий ученый Ганс Гербигер изгнал их из науки. Своей жизнью фюрер доказал, что дилетант может стоять выше профессионала. Потребовался другой дилетант, чтобы дать нам полное представление о Вселенной…»
— Этот ваш Геббельс, конечно, дурак, — задумчиво сказал Гербигер. — Но в целом он верно ухватил суть проблемы. Борьба льда и огня — вот что определяет историю человечества. — Да-да, Адольф! Нам предшествовали гиганты, и именно германской расе предстоит возродить расу гигантов. Мутации! Да, именно мутации, Адольф! Нельзя бросать работу по созданию атомного оружия. Еще супруги Кюри показали, что распад атома ведет к изменениям в природе. Подобные мысли можно найти и в древнеиндийской литературе.
А ведь индийцы — это еще одна ветвь деградировавших Ариев древности…
— Но профессор… — нерешительно вступил в разговор фюрер.
Гербигер кинул на него гневный взгляд.
А ведь индийцы — это еще одна ветвь деградировавших Ариев древности…
— Но профессор… — нерешительно вступил в разговор фюрер.
Гербигер кинул на него гневный взгляд.
— Молчать! — привычно прервал он фюрера. — Что ты понимаешь о Вселенной? Русский ученый Чижевский был прав: солнечные пятна действительно определяют жизнь людей и влияют на них. Они образовались от огромных ледяных глыб, которые оторвались от гигантских планет и упали на Солнце. Русские — дураки, но и среди них порой случаются люди, в некоторой степени обладающие талантом.
Гитлер был похож на пристыженного мальчишку, пойманного с поличным за постыдным занятием. Маленький, взъерошенный, он постоянно трогал щеточку усиков и время от времени вытирал потеющее лицо рукавом коричневой рубашки. Здесь, в кабинете Гербигера, он не был вождем, к которому уже прислушивался народ. Здесь он был одним из адептов, допущенных милостивым пророком к неведомому ранее знанию.
— А твои идиоты забили палками Кеннига! — зло рявкнул Гербигер. — Мне плевать на то, что он состоял в компартии. Главное, он мог своими наблюдениями подтвердить верность моего учения, Адольф! Я понимаю, ты вождь, и тебе некогда вникать в то, что творят твои костоломы. Но, Адольф, в вопросах науки мы должны быть выше ненависти! Кенниг сделал важные наблюдения. За орбитой Нептуна действительно находится кольцо льда, которое ошибочно называют Млечным Путем и считают скоплением звезд. Ты меня понимаешь, Адольф?
Адольф Шикльгрубер ощущал себя школьником, которому разъясняет прописные истины учитель.
— Меня абсолютно не интересует политика, Адольф, меня интересует чистая наука. Ты мог бы стать хорошим художником, прекрасным архитектором, но ты выбрал политику и стал великим политиком. Скоро ты станешь вождем великого народа, а им может быть только великий человек. Рано или поздно ты поведешь по великому пути народы. Не спорь, Адольф, я так вижу! Но народы должны знать цель, и именно поэтому я занимаюсь наукой.
Конечно, рано или поздно, но Луна упадет на Землю, чтобы замкнуть цикл и начать все сначала. Но прежде чем это время наступит, достойные народы достигнут пика своего могущества, и в этом поможешь им ты и твоя партия, которая пока еще состоит из недоумков, и ей только предстоит познать истину, которой владеем мы!
Во мне живет лед холодного научного познания, Адольф, а в тебе бушует пламя политического трибуна. Вместе мы составим то учение, которое потрясет мир и поставит Германию с нашей Родиной на невиданную высоту. Ты согласен со мной?
Лед холодного научного познания! Как бы не так! Профессор Челленджер, способный размахивать кулаками, чтобы утвердить свои истины. И хорошо, что он умер в тридцать втором году, сейчас Адольф не стал бы выслушивать его крики с прежним смирением. Каждый должен уходить в свое время. Особенно это касается гениев!
Гитлер прошелся по кабинету, чуточку сутулясь и заложив руки за спину. Пиджак с золотым партийным значком остался висеть на спинке кресла. Верная овчарка Блонди преданно наблюдала за хозяином. Именно так, собаки всегда лучше людей. Они не умеют предавать. Рудольф! Он плюнул ему в самое сердце, этот Гесс! Впрочем, чего еще можно было ждать от человека, воспитанного за границей? В Гессе тайно жило преклонение перед англичанами. К тому же он был слишком высокого мнения о своих политических способностях. За спиной у фюрера он допускал разного рода высказывания, порой даже утверждал в приватных разговорах, что это он вылепил фюрера из тюремного дерьма. Гитлер ценил его заслуги перед движением, но, честно говоря, в последнее перед побегом в Англию время Рудольф позволял себе слишком многое. Как Ганс Гербигер, возомнивший себя единственным в Германии мыслителем. У народа может быть лишь один гений, остальным должно развивать его мысли и воплощать в жизнь его идеи.
Верный Генрих на днях объяснил ему эту историю с ливанским кедром. Адольф с удовольствием посмеялся над ней и даже простил своего тезку Эйхмана, позволившего себе дипломатические шаги помимо ведомства Риббентропа.
Спасти евреев, отправив их поближе к Богу. В этом было нечто фантасмагоричное, как в саге о Нибелунгах. Зигфрид, умывающийся кровью еврейского дракона. Гм-м-м… Пожалуй, неплохо. Надо подкинуть эту мысль Геббельсу. Очищение нации через кровь! Ссылки на это можно было найти в «Mein Kampf». Нет, этот Эйхман настоящий немец. Он исполнителен, знает счет деньгам и при этом не лишен чувства юмора. Надо будет сказать рейхсфюреру, чтобы он как-то отметил тезку.
Адольф Шикльгрубер не любил попов. У народа должен быть один вождь и один Бог. Католицизм растлевает нацию. Вера в Бога вредна, она лишает народ уверенности в себе. Строители тысячелетнего рейха должны быть уверены в себе и своем вожде, в него они должны безоговорочно верить, даже если он противоречит всему, что когда-то было сказано религией. Христианский тезис о загробной жизни несостоятелен. Но вера в вечную жизнь имеет под собой определенные основания. Ум и душа возвращаются в общее хранилище, как, впрочем, и тело.
А евреи принесли в общество скотскую идею о том, что жизнь продолжается и в потустороннем мире. Можно губить души на этом свете, на том их ждет лучшая участь. Под видом религии еврей внес нетерпимость туда, где именно терпимость являлась подлинной религией: чудо человеческой} разума, уверенное независимое поведение и вместе с тем смиренное осознание ограниченности всех человеческих возможностей и знаний. Это евреи построили алтарь неведомому Богу. Тот же самый еврей, который некогда протащил христианство в античный мир и загубил его, теперь вновь нашел слабое место: больную совесть современного мира. В первый раз он из Савла стал Павлом, теперь из Мордухая обратился в Маркса. Он протиснулся сквозь щель в социальной структуре, чтобы несколькими революциями потрясти мир.
Способные нации должны руководить подчиненными менее способными. Еврейство разрушило этот миропорядок. Чем решительнее будет вестись борьба с евреями, тем неизбежнее однажды народы мира повергнут большевизм.
Еврей — катализатор, воспламеняющий горючие вещества. Народ, среди которого нет евреев, обязательно вернется к естественному миропорядку. И в этом Адольф Шикльгрубер видел свою историческую миссию.
Лед и пламя. Вера и неверие — вот два кремня, из которых высекутся искры, освещающие будущее. Но прежде следовало сосчитать агнцев и козлищ и отделить их друг от друга. В затее Эйхмана был определенный смысл, но смысл этот был доступен пока лишь гению фюрера.
В дверь постучали, и в кабинет вошел адъютант.
— Мой фюрер, пришла Ева Браун, — доложил он.
Оттолкнув адъютанта, Гитлер выскочил в приемную. Секретарша перепечатывала на пишущей машинке какой-то документ.
— Ева! — Он поцеловал женщине руку. — Как кстати!
Глянул строго на адъютанта. Тот вел себя строго, смотрел в сторону.
Уже в кабинете Адольф позволил себе поцеловать Еву.
— Я устал, — признался он. — Русские воюют с большим ожесточением, нежели я ожидал. Потери неоправданно велики. И все-таки скоро мы закончим эту войну с русским медведем. Тогда весь мир ляжет около твоих ног, дорогая. Ты хотела бы позагорать на бразильских пляжах или побывать в Голливуде?
— У тебя круги под глазами, Ади, — сказала Ева. — Ты совсем не бережешь себя.
Как всегда, выглядела она великолепно. Крепдешиновое платье ловко обегало ее стройную фигуру, светлые волосы кропотливо были увязаны в хитроумный венок, придававший Еве целомудренный вид. В руке у нее была лакированная сумочка. Пожалуй, это был единственный человек, которого не досматривали при входе в кабинет фюрера. И единственный человек, который мог бы убить Гитлера без всякого оружия. Своей красотой.
— У меня слишком много забот, — сказал Адольф. — Фюрер должен думать обо всем и обо всех. Впереди зима, а солдаты на фронте совершенно не подготовлены к ней.
— Тогда объяви сбор теплых вещей по всей Германии, — предложила Ева, подбирая платье и садясь в его кресло.
Фюрер улыбнулся.
— Вы, женщины, даже не представляете, из каких мелочей порой складывается победа, — сказал он. — Носильные вещи — всего лишь часть проблемы, всего лишь одно из многих слагаемых. Поговорим о тебе, дорогая. Чем ты занималась последнюю неделю?
— Ездила к сестре, — рассеянно сказала Ева. — Но дорогой! Ты должен отдыхать. Шмундт сказал, что в иные дни ты работаешь по восемнадцать часов в сутки. Это же работа на износ. А ты уже не мальчик и должен думать о своем здоровье.
Фюрер любовался женщиной.
— Пожалуй, я бы мог бросить все, — сказал он. — Мы могли бы на пять дней закатиться в горы. Хочешь в горы?
— Ты знаешь, чего я хочу сейчас, — сказала Ева, вставая. Ее губы оказались в опасной близости от губ Адольфа. От женщины пахло французскими духами и чистым женским телом — взрывное сочетание, заставляющее мужчину дрожать от нетерпения.