Марья Семеновна явно была не промах, и сердце, которое «раскалывалось надвое», нисколько не мешало ей продолжать наблюдение.
– Это ее начальник, – объяснил Сергей доверительно. – Так во сколько вы его нашли?
– Да ведь милиция спрашивала у меня, а я говорю, что точно-то не могу сказать, потому что как я глянула на него, как зашлось у меня все внутри, так и не помню, что со мной дальше было! Помню только, что Кира меня усадила прямо на площадке, в кресло усадила, недавно поставили кресла-то, когда у этого бандюгана жена забеременела, чтоб, значит, ей легче ходить, а в домоуправлении мне сказали, что кресла все он на свои деньги купил и поставил, а они-то живут на третьем этаже, а кресла по всем площадкам, а я думаю – зачем они по всем площадкам, если жена его выше третьего этажа никогда не всходит?!
Сергей вытаращил глаза. К креслам, площадкам и беременной жене бандюгана он готов не был.
– Какой… бандюган? – спросил он осторожно. – У нас в подъезде вроде бы…
– Да точно я вам говорю, что бандюган он, – затараторила Марья Семеновна, – здоровенный такой бугаище, и машина у него бандитская, и эти… – тут она энергично потыкала двумя пальцами себе в глаза, – …стекла темные! Прячется он от людей, боится им в глаза смотреть! А к жене заботливый, кресла, вишь, купил!
– Какой бандюган? – повторил Сергей растерянно.
– Да этот, этот, – зашептала Марья Семеновна, – вот этот самый, глядите! И на улице его то и дело поджидают! Сядют и покатют!
По лестнице неторопливо и вальяжно спускался широченный, наголо бритый атлет с черном костюме и очень темных, почти слепых, очках. В одной руке он нес черную сумку, а второй легко касался полированных перил. Сергею показалось даже, что он насвистывает себе под нос.
– Лифт не работает, – негромко сказал он, чуть-чуть не дойдя до Сергея с Марьей Семеновной. – Бригаду вызвали?
– Вызвали, вызвали, – заспешила Марья Семеновна, чуть не кланяясь в пояс, – в течение часа, говорят, все исправим, приедем и все исправим.
– Я вам позвоню, – то ли пригрозил, то ли пообещал бритоголовый. – Здорово, Серега. Ты че? Не узнаешь?
И тут он весело сдернул свои очки.
– Ну, ты мастер перевоплощения, – так же негромко восхитился Сергей и с удовольствием пожал здоровенную ручищу, – не узнал даже. А ты чего здесь? Ты же был в Канаде?
– Я в Канаде и остался, – отозвался бритоголовый. – Ленка говорит: «Давай съездим, хочу к маме, а то потом, перед родами ты ж не повезешь!» Беременная она у меня, Ленка-то!
Тут он расплылся в такой улыбке, что на резиновых щеках прорисовались очаровательные мальчишеские ямочки, шевельнулись уши, лоб собрался складками, а лысина засверкала, отражая свет.
– Мальчик у нас будет, Серега! Маль-чик! Приезжай, когда родим. Бери свою Киру с пацаном и приезжай! Ты че, обратно к ним вернулся?
Сергей промолчал, и бритоголовый проявил невиданные чуткость и такт, да и Марья Семеновна ловила каждое слово, так что даже забыла про кипятильник, и вода давно и бурно плескала из литровой банки на подстеленную газетку.
– Ну, извини, – сказал бритоголовый со слоновьим сочувствием. – Слушай, ты в курсе, какой у нас ночью шухер был? Менты приезжали, «Скорая», все дела! Да это на вашем этаже где-то! Ленка всю ночь не спала, я уж хотел идти скандалить, блин!
– На нашем, – согласился Сергей, – а ты, часом, ничего не видел подозрительного, Данила-мастер?
– Знаешь, как меня зовут эти козлы из НХЛ? – доверительно спросил тот и наклонился к Сергею, как будто собирался сообщить некий большой секрет. – Дэн! А?! Ты слыхал?! Данила Пухов – Дэн!
Тут он зашелся тяжелым смехом и стал утирать глаза, так весело ему было, что «козлы из НХЛ» зовут его Дэн.
Сергей переждал приступ его веселья.
– Ну так как? Не видел?
– Чего?
– Ничего подозрительного не видел?
– Да ты че, больной, Серега? Я приехал в одиннадцать, прямо с базы, вижу – цветомузыка, менты, люди какие-то! Ну, думаю, все, приехали, сейчас Ленку мне до смерти перепугают! Зачем, блин, думаю, мы сюда приперлись? Лучше бы мамашу в Канаду вызвали! Ленке, конечно, хотелось, а она у меня беременная, как ей откажешь-то… – Лысина опять засверкала, ямочки опять обозначились отчетливо, взгляд стал маслено-умильным.
«Вот черт возьми, – подумал Сергей с тоской. – Ничего он мне не расскажет. Он вообще ничего не соображает, кроме того, что у него «Ленка беременная».
– Лифт не работал ни хрена, я пешком. Дошел до вашей площадки, просто так, чтобы мне знать, хоть что случилось, потом увидел кровь и белый контур тела на полу, ну, думаю, все как в кино – трупы и кровь заказывали? Щас будет! Ну, и домой пошел. Ленка все равно все знала. Насилу я ее успокоил и спать уложил. Она меня даже отпускать не хотела, – с неимоверной гордостью добавил Данила. – Говорит, не ходи никуда, говорит, боюсь за тебя!
– А она вчера целый день дома была?
– Вроде да. А что?
– Я хотел спросить, может быть, она видела, кто из подъезда выходил? Или входил? Чужой, не наш.
– А че, – негромко спросил Данила, – менты на Киру, что ль, валят?
– Я не знаю.
– А ты че? Не отмажешь, что ли?
– Я постараюсь, – пообещал Сергей, – только неплохо бы выяснить, кто у нас в подъезде людей убивает.
– Да это не из наших, – сказал Данила убежденно, – у нас тут отморозков нет, все люди приличные, сам знаешь.
– Знаю, – согласился Сергей.
– Я бы тебе помог, – извиняющимся тоном добавил Данила, – да времени у меня нет. Мы через две недели обратно отваливаем, а пока я, как кенгуру в пампасах, скачу.
– Ясно.
– А с Ленкой поговори, конечно. У Ленки моей глаз-алмаз, под землю видит. Так вызвала ты ремонтеров, мать? Или нет?
– Вызвала, вызвала, – запричитала Марья Семеновна, – уже должны быть! Как не вызвать, вызвала, конечно! Починют, починют они лифт, будьте покойны!
– Ну, бывай, Серега! – попрощался Данила и с размаху стиснул Сергею руку. – Про Канаду – я всерьез приглашаю. Я всегда все всерьез делаю.
– Спасибо.
– Кире привет передавай. Вернись к ним, и пусть она тебе еще девочку родит! – Очень довольный своим чувством юмора, Данила Пухов жизнерадостно захихикал и пошел к двери, помахивая черной сумкой.
– А машина у него – страсть божья, – просвистела из-за спины Марья Семеновна, – ужасть одна, танк, а не машина, и сам он как пить дать бандюган! И чой-то он с вами вежливый такой, Сергей Константинович?
– Да никакой он не бандюган! – весело запротестовал Сергей. – Он хоккеист. Знаменитый. Звезда мирового спорта. Вы разве его по телевизору никогда не видели? У вас муж хоккей не смотрит? Он уехал лет семь назад и с тех пор приезжает сюда на несколько дней каждый год. Мы в этот дом вместе въезжали, еще когда никакого элитного жилья в природе не было!
– Да врет он все, – с истовой убежденностью проговорила Марья Семеновна, – подделывается он! Бандюган он! Он вчера небось и убил дружка жены вашей, Сергей Константинович!
– Начальника, – поправил Сергей. Следовало непременно убедить Марью Семеновну, что Костик именно начальник, а не дружок.
– Он сказал, что в одиннадцать приехал, а ведь наврал, наврал, Сергей Константинович! Как же в одиннадцать, когда я сама его видала в восемь, вот те крест!
– В восемь? – переспросил Сергей. – Данилу?
– Вот те крест святой, видала! Как входил, не видала, врать не стану, а вот как выходил – видала. Сел на свой танк и покатил, покатил!.. Зачем он наврал, если дружка не он прикончил, а?
– Начальника.
– Ну да, ну да, хоть бы и начальника!
– А кто еще входил, Марья Семеновна? Или выходил?
– Чужой никто не входил, вот те крест святой! Только ведь я не стражник, я к дверям-то не приставлена, может, и пропустила кого! А выходить… Да почти никто и не выходил! Время такое, все только со службы воротились и по домам сидели. Валентина ваша выскочила. «До свиданья, – говорит, – Марья Семеновна, до завтра!» Вежливая она у вас больно. Вот бандюганище этот. А еще… нет, не знаю. Мальчонка из восьмой с нянькой прошел, эти вроде на детскую площадку. Ночь на улице, а нянька его на улицу тащит! Конечно, когда мать с утра до ночи груши околачивает, так мальчонка и по ночам… Бабулька Евсеева спустилась, это уж после восьми, куда после!..
– А труп вы во сколько нашли, Марья Семеновна? – нежно спросил Сергей.
Вахтерша задумчиво бросила в банку щепотку чаю, и от банки сразу пошел дух, как от пропаренного веника. Чай, очевидно, был самый что ни на есть натуральный.
– Вот не скажу точно, Сергей Константинович, – призналась она с сожалением, – у меня внутри как все взнялось, как от огня, Кира, значит, усаживает меня, а жилец из одиннадцатой квартиры, Михаил-то Петрович, говорит: «Ну, я за милицией пошел», а во сколько… Нет, точно не скажу.
– А Михаил Петрович откуда взялся?
– Так я закричала, со страху-то, – тут Марья Семеновна от души перекрестилась, – выскочила Кира, и Михал Петрович за ней. Чуть мне все нутро не отшибло, как увидала, как он лежит, и кровь вокруг черная! Сколько живу, такой страсти не видала! Вот в пятьдесят восьмом мне было двадцать лет, и пошли мы с подругой на пруд купаться. Молодые были, и все нам хотелось ночью искупаться-то. А тогда жизнь другая была, по ночам все спокойно, мы и пошли. А дорога мимо кладбища. Вот так все в горку, в горку, а потом…
– А Михаил Петрович откуда взялся?
– Так я закричала, со страху-то, – тут Марья Семеновна от души перекрестилась, – выскочила Кира, и Михал Петрович за ней. Чуть мне все нутро не отшибло, как увидала, как он лежит, и кровь вокруг черная! Сколько живу, такой страсти не видала! Вот в пятьдесят восьмом мне было двадцать лет, и пошли мы с подругой на пруд купаться. Молодые были, и все нам хотелось ночью искупаться-то. А тогда жизнь другая была, по ночам все спокойно, мы и пошли. А дорога мимо кладбища. Вот так все в горку, в горку, а потом…
– Спасибо, – сказал Сергей. Слушать про молодость Марьи Семеновны он никак не мог, даже из соображений политеса.
– А вам зачем знать, кто приходил, кто не приходил, – жарко спросила Марья Семеновна, – вы, видать, милиции-то не верите, а, Сергей Константинович? И я не верю, от нисколечко не верю! Я как увидала Юрку, участкового, ну, думаю, бог мне судья, а только этот самый Юрка еще хуже бандюган, чем хоккеист ваш. Его, Юркина, мамаша, Зоя Петровна, самогон еще тогда гнала, когда постановление ЦК вышло и по всем квартирам ходили и аппараты искали, а они, хитрые, в эвакуации, в Мордовии их научили…
– И больше никто не приходил и не уходил, – подытожил Сергей, – Данила в восемь часов. Потом Валентина, потом няня с ребенком, потом старушка Евсеева. Правильно?
– Ну, и этот еще, – небрежно сказала Марья Семеновна, – который к Кире-то ходит. Интерес ее. Видный такой мужчина, серьезный, с порфелем всегда, вежливый. Да вы его знаете или нет?
– Знаю, – сказал Сергей.
– Вы меня извините, Сергей Константинович, если я лишнего сболтнула, – продолжала вахтерша, пристально рассматривая его физиономию, – я, конечно, ничего против не имею, только зря вы все это допущаете! Я старый человек, вы меня слушайте, а не обижайтесь!..
– Что… допущаю?
– Вот чтоб гоголь этот к ней ходил, интерес ее. Кто его знает, что у него за мысли, да и сам-то он откудова? Порфель у него, конечно, и видный он из себя-то, а вот так ночью даст ей по голове, а из квартиры все и тю-тю!..
Голова Сергея болела так, как будто Кирин «интерес» уже врезал по ней своим «порфелем».
– А самогонщикам этим верить нельзя, не-ет, нельзя!
– Каким самогонщикам?
– Да Юрке-участковому и мамаше его, Зое Петровне. Я ж и говорю! Они когда из Мордовии вернулись, это еще папаша мой жив был…
– Спасибо, Марья Семеновна. Я пойду, пожалуй. Мне еще нужно позвонить.
– Конечно, конечно, – запричитала Марья Семеновна. – А у меня сердце так жмет, так жмет, и голова болит, сил нет! Это ваша Валентина вчера меня своими душищами обдала, с тех пор и болит!
– Какими душищами? – жалобно спросил Сергей. – Как она вас… обдала?
– Приятные такие духи, ничего плохого не скажу. Только уж больно сильно надушилась-то! Небось не девочка, чтоб так-то уж… ароматы распускать. Мимо прошла, прям хвост за ней духов этих! Голова у меня сразу зашлась, а потом еще…
И Марья Семеновна грустно махнула рукой.
С лестницы Сергей оглянулся. Она пила чай вприкуску – наливала в блюдце и сосредоточенно дула, а потом громко разгрызала сахар, похожая на старую печальную курицу.
Марья Семеновна, черт ее возьми!.. Что она расскажет ментам, если они станут ее допрашивать? И что уже рассказала? Что в Кириной квартире столкнулись «дружок» и «интерес», а что было дальше, всем известно?
Он поднялся на бывший свой пятый этаж и открыл дверь в свою бывшую квартиру.
Тима не было слышно, а Валентина на кухне пела негромко, но с чувством:
– «Я встретил вас, и все былое в отжившем сердце замерло …»
– Это я, – громко сказал Сергей, чтобы она не испугалась. Она все время пугалась и опускалась на стул, придерживая рукой «готовое разорваться» сердце.
– Боже! – вскрикнула после некоторой паузы Валентина. – Как вы меня напугали!
– Во сколько вы вчера ушли, – спросил Сергей, – помните?
– Что? – переспросила Валентина.
Сергей заглянул на кухню. Валентина в подаренном Кирой клетчатом добропорядочном английском фартуке месила тесто. Руки у нее были по локоть в муке. На голове – снежно-белая шапочка с кокетливым клетчатым бантом, очевидно, шедшая как дополнение к фартуку. От всей этой клетчатой английской добропорядочности лиловые веки казались еще лиловее.
– Когда на сердце печаль, – объявила домработница с грустным пафосом, – нет ничего лучше, чем плюшки с изюмом. Особенно для мальчика, который пережил такой ужасный вечер! Кире придется всерьез заняться его здоровьем. Я не понимаю, как она, мать, могла допустить, чтобы маленький беззащитный мальчик стал свидетелем…
– Маленький беззащитный мальчик, насколько я понимаю, счастлив, что ему удалось отвертеться от школы, и сейчас сидит в Интернете. Так что вы не очень убивайтесь, Валентина.
Она посмотрела с неодобрением:
– Я никак не могу понять, когда вы шутите, а когда говорите всерьез, Сергей Константинович.
– Я и сам иногда не могу, – признался Сергей. – Так во сколько вы вчера ушли?
– Как обычно, – ответила Валентина и опять занялась своим тестом, – как только Кира вернулась с работы. Бедная девочка, она еще не знала, какое тяжкое испытание уготовила ей…
– …злодейка-судьба, – подсказал Сергей, – это, значит, во сколько?
Валентина дико на него взглянула.
– Наверное, в… полвосьмого, – выдавила она, – Кира приехала около семи, я точно не помню, я ей рассказала, как прошел наш день, собралась и ушла. У меня вчера… спину прихватило, – призналась она смущенно, – радикулит. Я, конечно, платочек из собачьей шерсти привязала, – тут она улыбнулась улыбкой девочки-шалуньи, – но спина все равно… Я даже нагнуться не могла, Кира мне сапоги застегивала. И по лестнице я медленно спускалась.
– Быстрее, чем за полчаса? Или медленнее?
– А сейчас, – подозрительно спросила Валентина, – вы шутите или нет?
– Нет.
– Быстрее. А что? Или вы думаете, что бедный молодой человек к тому времени уже мог быть убит?
– Если вы не видели на площадке его труп, значит, не мог, – сказал Сергей любезно.
Тут он вспомнил, что так и не выяснил у Марьи Семеновны самого главного – заметила ли она, когда в подъезд вошел Костик, – и огорчился из-за собственного тупоумия.
– Вы будете обедать, Сергей Константинович, – чопорно поджав губы, спросила Валентина, – и во сколько подать?
Сергей понятия не имел, «во сколько подать». Ему нужно еще поговорить с соседом, вызвавшим милицию, и еще раз с Марьей Семеновной, раз уж он упустил такую важную деталь, и еще с Леной, беременной женой легендарного хоккеиста Данилы Пухова, которого «козлы из НХЛ» называют Дэн и который соврал, что не был дома до одиннадцати часов, а по сведениям все той же Марьи Семеновны – был. Еще неплохо было бы позвонить на работу, где его скорее всего уже давно потеряли и теперь ищут по всей Москве.
Инге тоже нужно позвонить. Он бросил ее среди ночи в постели одну и не испытывал по этому поводу никаких угрызений совести, но позвонить все-таки нужно.
Он пошел в гостиную, чтобы не звонить из кухни на глазах у Валентины. Нет, не на глазах. На ушах, точнее будет.
– Пап! – Тим возник на пороге своей комнаты. Он услышал шаги и моментально вынырнул – несмотря на то, что все пока шло хорошо, в полном соответствии с хитрым планом, процесс следовало все же контролировать. – Пап, ты чего? Уезжаешь?
– Нет пока, а что? – спросил Сергей.
– Да нет, – ответил Тим и пожал плечами, – ничего. А когда ты уедешь?
Сергей посмотрел на него. Пижамные штаны он заменил на широченные, болотного цвета брючищи с карманами, оттопыренными настолько, что создавалось впечатление, что в каждом из них лежит по килограмму картошки. Тощая шея наивно выглядывала из выреза байковой пижамной кофты, переодеть которую у сына, очевидно, сил уже не хватило. На макушке торчал нелепый золотистый хохол, а сбоку волосы были сильно примяты – раз уж пижама осталась на месте, то заодно можно и не причесываться!
– Пап, ты чего? – спросил Тим и почесал одной ногой другую. – Ну переодену я сейчас эту хреновину!..
– Тим, не выражайся, – сказал Сергей машинально.
Какого черта они развелись с Кирой?! Ни одна из их самых сумасшедших ссор, в которой ни разу никто никому и ничего не доказал, не стоит этого встревоженного, тщательно замаскированного, «контролирующего» выражения на детской физиономии – только бы не пропустить, только бы вовремя перехватить, чтобы не уехал, чтобы пообедал, чтобы дождался мать, и, может быть, тогда все наладится.
Что наладится? Разве что-нибудь может наладиться?
– Пап, ты чай будешь? Валентина печет что-то.
– Буду.
– А ты когда уедешь?
– Я пока уезжать не собираюсь, – ответил Сергей и дернул сына за хохол на макушке. – Может, после обеда. Но вечером я обязательно приеду, Тим.
– Приедешь? – переспросил сын недоверчиво. – А козлина? Не приедет?