Что это она? Вещать разбойникам о царствии небесном? Право, я как-то не возьму в толк — ведь это колодец, из которого не положено черпать воду этим молодцам. Они ковыряют землю носком башмака и мечом, и ни один не поднимает глаз от земли. Это свирепая банда, смотрите, какие неспокойные у них жеребцы, смотрите, как жажда кровопролития сотрясает всю свору. Видя поспешность, с которой призывают они свою гибель, видя поспешность и жажду кровопролития, видя гнусное рвение сечь головы, Маркета Лазарова подошла к пани Катержине и с горечью спросила:
«Отчего ты не укоряешь их, отчего не говоришь еще, почему отступилась так скоро? Любовь твоя успокоилась слишком быстро. Ты была бы счастлива, если бы они остались с тобой, и ты счастлива отпустить их. Любовь к Козлику ты смешиваешь с любовью к детям, и с тех пор как мужа твоего схватили, ходишь как неживая. Хвали небеса, а о суетном мире отзывайся с презрением. Мне не дано было закончить свои молитвы, отвратилась я от тишины небес, и душа моя запуталась в кустах этой чащи, словно Самсон. Страшусь я гласа, что повелевает нами в величественной выси, страшусь его зова. Вижу, вокруг трона бегает птенчик, который станет орлицей, и я слышу вопрос, разрастающийся в гром, и в глубине сердца моего раздается шипение. Зачем я это сделала!» С этими словами бросилась Маркета в объятия Миколаша. Плачет она, и среди всхлипов можно различить лишь невнятные слова и стоны.
Разбойники не скрывают удивления, им неловко, и они уходят. Миколаш побагровел, он сердится. Сердится и все-таки не хватает у него духу оттолкнуть рыдающую девушку. Она так прелестна, так несчастна, и Миколаш любит ее. Он слушает, что же она хочет сказать еще?
Она хочет сказать, что не отступится от греховного своего счастья, хочет сказать, что больше не расстанется с Миколашем. Она слишком много потеряла и готова теперь на все. Она пойдет за возлюбленным, как собачонка. Погибель или спасение, честь или бесчестье, грех иль не грех, муки, покинутая семья, голод, холод, конец, который уже не за горами, — не все ли равно! Все, все поглотит пропасть любви. Она обнимает своего Миколаша, и любовь ее держит, как якорные канаты держат корабль.
Ах, несчастные души, что, взглянувши на самих себя, ужаснулись! Злосчастная мудрость, которая приводит в бешенство! Могла ли любовь возбудить подобное отчаяние? Маркета похожа на горящую женщину. Миколаш отрывает от себя руки возлюбленной и велит ей молчать. Он намерен переговорить с братьями, ибо время не терпит. Совет держат одни мужчины. Когда они договорились, выступил Ян и громко назвал место, где укрыты Козликовы клады. Пусть заберет их тот, кто останется в живых, а не то пусть пропадет все пропадом!
И вот наступает миг прощанья. Прощаются без лишних слов. Один вытирает меч, а другой делает вид, что подтягивает стремя. Расходятся — каждый своим путем: на восток, на север, на юг и на запад. Нам видно, как они исхудали, глаза от голода сделались огромными, и кони их чуть ли не громыхают костями.
Пани Катержина едет за Яном, а Александра с Маркетой следуют за Миколашем. Время клонилось к вечеру, когда они достигли перепутья. Разбойник остановился и говорит Маркете:
«Маркета, воротись домой, поезжай вот по этой дороге. Я увел тебя из Оборжиште против твоей воли, но богу угодно было, чтобы я тебя полюбил. Иди и не бойся. Умилостиви Лазара и жди меня, я приду. Я снова вижу все, что случилось с нами. Вижу, что люб я тебе, и ты тоскуешь. Ты — жена мне! Однако мы, уцелевшие, должны вступить в бой и вырвать Козлика из темницы».
«Имена ваши, — отвечала на это Маркета, — уже пересчитаны в аду. Да будьте вы прокляты, вы и ваш меч, будьте прокляты тысячекратно!»
«Будьте прокляты!» — твердила она и, стеная и жалобясь, поносила тот день и час, когда встретилась с Миколашем, кляла самое себя и свою любовь. Тут они спешились. Волосы Маркеты растрепались и застили свет. Она выкрикивала зловещие, полные скорби слова, и каркала, словно ворона, кружащая во тьме.
Миколаш прикрыл ладонью ее уста и велел молчать, говоря:
«Зачем ты богохульствуешь? Замолчи! Замолчи, несчастная, ведь бог слышит тебя!»
На висках его вздулись жилы, и это, ей-ей, плохой признак. Видно, подымался в нем гнев. Отшвырнув меч, он вытянул руку, чтобы стиснуть любовнице глотку. Маркета не сказала бы уже ни слова.
Ах, ни в одном серале, ни в одном гареме, ни в одном женском царстве не было девицы прекрасней дочери Лазара. Миколаш любит ее. Привлекает к себе все ближе и ближе. Вдыхает аромат ее волос, касается ее рук, окровавленных рук, мягких, бессильных рук, ручонок, ручек, исхлестанных ветвями лесной чащи. Ни благочестие, ни богохульство, ни обычаи, ни нравы не разлучат их. Разбойник наклоняется к возлюбленной, чтоб шепнуть ей словечко на ухо. Какое? Глупое, пустое, никчемное. Словечко, лишенное смысла для всех, кто не любит.
Они провели последнюю свою бессонную ночь, и Александра была поблизости. Утром они простились, Маркете пора было отправляться в путь и выйти из леса. И опять противится она этому, снова умоляет позволить ей остаться или хотя бы проводить Миколаша до скалы под названием Дивина. Возлюбленный согласился. Кони их, пощипывая траву, шли неторопливо, а вот конь Александры мчался вскачь. Нетерпеливая наездница гнала его вперед, даже не оглядываясь на приятельницу. Александра спешит, хотя ей некуда торопиться. Душа ее мрачнее тучи.
Там, где нужно искать ядрышко существа, ядро подсознательного, ядро чувствования, видения и слышания, ядрышко речи, различной у всех, ядрышко окрашенности, неповторимости и сходства, в том месте, там, в таинственной области тела, она слышала шелест и напрасные слова, повторяемые в минуты бессилия и слабости. Как часто мы хотим выразить невыразимое, как часто стремимся вместить в единое мгновенье то, что пребывает вне времени. Вы, стародавние повести о путешествиях в глубь собственного сердца, вы, были и небылицы, помогите ей открыть плотины речи! Пусть хоть одно робкое словечко скатится на ее язык!
Ах, Александра разговаривает сама с собой, и речь ее полна воспоминаний о превратностях, случившихся очень далеко. О, вошедшая в легенды скорбь влюбленных!
Приблизительно через час езды услышала Александра какой-то звук. Прислушалась; пожалуй, это не кабанье похрюкиванье и не волчий вой. Похоже, что всхлипывает человек. Сжав дубинку, подъезжает Александра к зарослям.
Боже мой, какая нежданная встреча!
Вы полагаете, что она увидела серну, обгладывающую почки ивы? Либо пасечника-медведя? Или рысь, трудящуюся над остатками вороньих потрохов?
Это Кристиан! Обезумевший Кристиан, гложущий свои пальцы.
Александра, остановившись, ждала, что будет дальше. Смятенье, страх, прилив любви, волны гнева, гнев и любовь преображают несчастную, подобно тому как тучи и солнечный свет преображают скалу. Похоже, будто она хочет обнять своего жениха и прильнуть к нему, теперь уже навсегда.
Считается, будто поступки людей — это зеркало их души. Какая отвратительная ложь! То, что есть в наших мыслях неведомого, жестокого, дикого, то кровавое, чудовищное, устрашающее заставляет живую статую машинально взмахнуть мечом; вот теперь это исступление мысли и тела направляет руку Александры.
Стало так, что Кристиан лишился рассудка. Он лежит в кустах. Лихорадка покрыла болячками его губы. Он хрипит, он кричит, но звуки эти не напоминают человеческой речи, и я не слышу в их потоке имени Александры. Несчастный Кристиан! Лик его — это лик обреченного. Он бледен, взгляд у него застывший. Это взгляд убийц, еретиков и безбожников, это взгляд сыча. У него по-собачьи обвисшие уголки губ и прожорливое слюнявое хайло борова, у него заострившийся, подвижный нос безумца, лишенного ясного рассудка. Он заламывает руки и кричит криком.
Вы, конечно, уже не сомневаетесь, что святая троица оставила его своею милостию. Но Александре туманит мозг гнев и нестерпимая обида. Она свирепее вас на силу своего гнева. Подняв дубинку, она продвигалась вперед, ни о чем не спрашивала и не рассуждала, а в потрясении или приступе злобы навела удар на главу безумца. Кристиан рухнул да так и остался лежать, прижав сомкнутые руки к губам. И вскоре умер.
Ах, как тесно переплелись судьбы обоих влюбленных! Мечтали они жить вместе, однако недостаточная крепость и слабодушие супруга стали причиной того, что и супругу теперь поглотит геенна огненная. А он уже заплатил за все своей земной жизнью.
Однако едва Кристиан испустил дух, страшные чары распались. Александра прозрела и вновь увидела возлюбленного таким, каким он был. Увидела она, что он прелестен и очень мил, увидела, что приняла грех на душу, и грозная мука и нежнейшая любовь повергают ее к ногам убиенного. Обнимает она бездыханное тело и обливается слезами; мертвец кивает безвольно головою, и две слезинки выкатываются из-под его век.
Какое поражение, о гении речи! Эти любовники двух слов не сказали меж собой, ибо ни один не знал родного языка другого; они безмолвствовали и, держась за руки, вели разговор лишь вздохами, да поцелуями, да касаниями тела. Как невыразительны слова, как невыразима поэзия любви!
Но услышьте органы скорби. Смерть вырвала их языки, как овечек из колючего кустарника. Вдова и убивица разговаривает на языке, понятном всем, и мертвый чертит прощение пальцем на своем саване.
Немного погодя Миколаш и Маркета Лазарова добрались до места, где разыгралась трагедия. Подняли Александру и привели ее в чувство настолько, что она смогла заговорить. Но не в силах она отвечать на вопросы и плачет. Миколаш связал ей руки и похоронил Кристиана против ее воли. Не мог он иначе. Прочитал молитву, которой Александра не вторила, припомнил случаи, дающие утешение, но ни то, ни другое не помогло. И тут ему померещилось, будто лесные тени укрывают таинственное пространство, полное чудищ. Душа его исполнилась ужаса и затрепетала от страха. Он перебросился с Маркетой несколькими словами, и та согласилась с ним. Ее пугало это общение живой и мертвого, ей было жутко, как бывает жутко спящему, на узкое ложе которого прилег вурдалак. Она громко читала молитву.
Лес не прекращал своего зодчества; прикладывая тень к тени, он возводил купол темноты и снова разрушал его. Время близилось к десяти, и тут поднялась волна света, подобная радости. Миколаш, Маркета и Александра твердили имя божие и имя Кристиана. И вдруг в столбе света возникла серна с пучком зимней травы в губах. Взглянула она на грешника, постояла немножко, и, воплощая в себе свежесть лесного животного, неслышно исчезла.
Мертвый был погребен. Маркета оторвала подружку от свежей могилы и сказала:
«Пойдем со мной в Оборжиште, Александра, печаль да беда — вот наш удел. Совершила ты страшное дело, да не страшнее ли грех мой? Ты плачешь, но рыдания твои все тише и тише, ты плачешь с кротостию, а мое сердце не знает очищения. Пойдем со мною, пойдем, будто слепцы, они всегда ходят вдвоем. Грех твой содеян, а я в нем пребываю. Ты сильнее меня, ты обретешь дорогу, обретешь унижение и наказание, а я буду судима снова и снова».
Миколаш вскочил на коня и, сжав ногами бока животного и втянув ноздрями воздух, снова превратился в разбойника.
«Мы еще не покорились, мы еще повоюем, — произнес он в ответ. — Не говори о наказании, а готовься к свадьбе. Передай Лазару, что я смогу защищить тебя, а Александриным судьям скажи, что война сеет смерть, ибо учинена владыкой смерти. Кто держит меч, от меча и погибает. Ежели бы Кристиан держался нашей стороны, его мог предать смерти собственный отец». Маркета осенила себя крестным знамением, чувствуя, что недостает у нее сил удержать Миколашеву душу.
Пора было девушкам двигаться в путь. Молча удаляются они, и только Маркета оглядывается назад. Миколаш связал трех коней и повернул в глубь леса…
Глава Седьмая
Ниточка по ниточке — и свивается веревка. Вижу я, много волокон в ней — красных, а много — черных, по ах! — коса в руках мастера серебрится! Нет ничего ласковее сердца этого вершителя судеб.
Так о чем рассказывать? Дорога как дорога! Утешные глазу равнины, испещренные тропками, да колючий кустарник, деревья прямые и с неровным стволом, искривленные ветром.
Девушки приближаются к Оборжиште. Бог им в помочь! Они печальны, только ни вы, ни я гроша ломаного не дадим за их слезы, а будем подгонять к счастливому концу. Ах вы девушки, девушки, сколь же глупы вы, неужто вы всерьез полагаете, будто есть на свете поступки, которые могли бы сокрушить творца поступков? Вы гордячки, вы дети греха, от ураганов гибели отделился лишь слабенький ветерок и шевельнул волоском возле вашего виска. Мы видим, что вина ваша ничтожна. Все равно как если бы вы по нечаянности уронили яйцо куропатки, в котором развивается зародыш жизни. Не более того. А чего стоите вы? Чего стоят ваши друзья? Чего стоят люди вообще?
Я не хочу отвечать на этот вопрос. Я видел умирающего ребенка, работника, завершившего свой путь, безумца, повесившегося на решетке, слепого, хватающегося за стены, судороги внутренностей, куда люди погружали руки, я видел отчаявшегося и, не желая утвердиться в торжестве смерти, оглядывался в поисках ангела жизни. Где он пребывает?
Нигде! Видел я женщин и мужчин, совершающих наскучившую и тягостную работу у изголовья умирающих. Они с трудом оторвались друг от друга и подошли к изголовью больного. Любовь их переменилась до неузнаваемости, и печаль их — не узнать. Печаль? Любовь? Да! Да! Да! Бог воткнул за шутовские колпаки по одному из ангельских перышек. Значит, ценность жизни человеческой измеряется мерою любви. Какое счастье, что Маркета и Александра любили, какое счастье, что суждено им было страдание, ибо души не могут жить без страдания. Сторона, где бредут путницы, уже трижды изменялась. Лес и всхолмленные луга остались позади. Вот вынырнул дымок сельских очагов, трубы, крыши и под конец — а все-таки нежданно — деревенские постройки. Дорога побежала вниз. Еще несколько шагов, и Александра остановилась, умоляя обогнуть деревню, которая наверняка враждебна к ним.
«Да что же? — возразила Маркета. — Значит, опять прятаться? Неужто мы скрывались недостаточно долго? Войдем, и будь что будет».
Странно, разбойница, девица вовсе не робкого десятка, колеблется, а Маркета бесстрашно идет вперед. Откуда у нее такая решимость? От покорности. Выйдя из леса, переступив пограничные пески, очутившись в краю, где царствует солнце и голос звонниц, несчастная не могла не ощутить с удвоенной силой свою вину. Она призывала кару на свою голову. Она жаждала кары, ибо кара для этой христианки была отрадна и сладостна, как ложе и омовение для истомленного путника.
Возмездие — краеугольный камень прощения, а вы, о легковерницы, склоняетесь на сторону непреложных истин и милосердия! Я не усматриваю в том крепости духа. Прежде вы молились, богохульствуя, а ныне, богохульствуя, раскаиваетесь! Мнится вам, будто в сраме и позоре падаете вы ниц пред вашим отцом, бьетесь головою о землю, а на дне сосуда, полного слез, — отвратительный скорпион! Вижу я в вашем сердце блаженство и наслаждение тех, кто находит удовольствие в уничижении, я вижу блаженство любовниц, терпящих муку из-за любовника, вижу жгучее и постыдное счастье, которое вы таите про себя. Как вы безрассудны! Бог, однако, посмеивается над вашей слабостью.
Маркета вошла в деревню первой, а Александра следовала несколько поодаль, разбойничья осторожность велела ей красться в тени. Да встретилась им крестьянка, ведущая ребенка. Женщина вскрикнула и, подхватив сыночка на руки, бросилась к дверям. Двери были заперты. И тут начала она барабанить в них кулаками и выкрикивала Козликово имя, словно сам разбойник явился в деревню.
Длилось это не больше, чем требуется, чтоб мужичонка поогляделся, нет ли поблизости здоровенного всадника. И — тысяча чертей! Увидев, что деревню словно метлой вымело, схватил он ореховую палку и бегом — на главную улицу!
«Хотел бы я на это поглядеть! Говорю, хороши же дела творятся! Барышни из леса воруют детей!»
Разумеется, засучил он рукава, да как принялся колотить, да и лупил девиц без передышки. А пока он их лупил, перед домами поприбавилось и людей, и палок, и судлиц. Славное вышло побоище. Маркета Лазарова получила то, о чем мечтала. Ах, боже, если бы все желания исполнялись с такой стремительностью! Один вцепился ей в волосы, другой дергает за ухо, третий — лупит по спине, а на задницу сыплется удар за ударом. Увы, свою натуру мы знаем лишь наполовину!
Раскаяние — не раскаяние, тьфу на все это! Барышни охотно отказались бы от вожделенной расплаты за свои грехи.
Александра завладела то ли палкою, то ли колом, и молотит им по чем придется. И вдруг подхватила косу, выпавшую из рук мужика. Любезные государи мои, дурацкие выходки влекут за собой страшные последствия. Попалась Александре коса, и разбойница рассекла ею плечо подростка, стоявшего к ней ближе всех. Снова Александра проливает кровь!
В то же самое мгновенье подруга ее лишилась чувств и рухнула к ногам пастушка, а он вскрикнул от жалости. Кровь и этот выкрик произвели то действие, что один мужик принялся обдирать кору со своей дубинки, другой — оперся на палку, которой размахивал недавно, а третий подтягивает ремень, кто-то чихает, а кто-то сморкается. Воцарились спокойствие и тишина. Того, кто получил кровавую рану, звали Чепела. Лицо его покрывает бледность, а душа приникает к устам.
Что предпримем, чем поможем нечаянному солдату?
Взяли паутину да пленки от свежих яиц, что прилипают к скорлупке, и приложили к ране. Отовсюду слышен был раздраженный ропот. А тут, рассекая толпу зевак и заядлых ротозеев, чья жалостливость уму непостижима, расталкивая стадо живодеров, всем сердцем сочувствующих вам, пробирается деревенский зубоскал, вечный сват, крючкотвор, балагур и народный вития.