Двери неловко хлопнули, и они оборвали разговор. Двое стояли под высоким витражом, изображающим Светлую Мать, жертвенный камень был украшен цветами, среди них горела свеча. Хель (Имрир уже знал, что её зовут Хель) молилась, сведя руки, бургомистр и наместник Ландейла замер у нее за спиной. Имрир испытывал к нему инстинктивную неприязнь - к нему, закаленному воину, уверенному в себе, могущему так небрежно положить руку на плечо жены. Хель была женой наместника, она сказала Имриру это на второй день, когда он уже встал и, помогая ей распутывать нитки на гобелене, нечаянно коснулся щекою её волос.
Он отскочил, как ошпаренный: то ли от того, что она сказала ему про мужа, то ли что заметила это невинное касание. Сохрани Милосердная, он не тронул бы её и пальцем - как кощунственно тронуть святыню, собственную мать. Но в щекочущем прикосновении светлой пряди было и постыдное, и манящее. Имрир облизал пересохшие губы и опустил взгляд.
- Госпожа Хозяйка!
Она повернулась, уже улыбаясь - вся: словно в ней горела свеча. Имрир поражался и недоумевал, как можно улыбаться движением руки. Вот так она улыбалась, глядя на Мэя. А Имрир подспудно ревновал. Он уже привык к ее заботе.
- Ты не устал? Ты хорошо устроен?
Он пожал плечами:
- Мне скучно. Я разумею грамоте, я мог бы разбирать бумаги. Я же вижу, как тебе трудно от них.
Он послал укоризненный вгляд наместнику, тот нахмурился, а Хель рассмеялась.
- Я рада, что ты ищешь работы. Кстати, о твоем здоровье справлялся твой мастер.
- Я не хочу туда возвращаться! Я не помню ничего...
- Тебя никто не прогоняет, - Хель легко тронула его ладонь. - Гости у нас, сколько захочешь. Мы найдем тебе дело. Просто мне пора возвращаться в Хатан.
Имрира полоснуло чувство потери.
- Нет! Хозяйка!..
- Это еще не скоро, - как напуганного ребенка, уговаривала она его. - Дня через три-четыре. Может, седьмицу.
- Хель! - сказал Мэй звенящим голосом.
Она повернулась к мужу. Она была здесь, но уже не с ним, Имриром. Он отступил в полутьму.
Кшиш мелко взвыл, царапая когтями пол. Имрир не решился успокоить его, опасаясь могучей лапы с когтями, изогнутыми, как мернейские ножи. Он как раз укладывал в очаг охапку дров и загнал в ладонь острую занозу. Тут плюснуло стекло, и в комнату посыпались оружные люди. Кто-то опрокинул рамку с гобеленом. Трое набросились на Имрира, пытаясь схватить его и увлечь за собой. Кшиш драгоценным пятнистым плащом повис у одного на плечах. Имрир обрушил на голову другого дубовый табурет. Ему казалось унизительным кричать, звать на помощь. Он не понял, когда Хель возникла рядом с ним, в развевающемся зеленом платье, с ножом в руке. Она швырнула в лицо наемнику одеяло с постели, лишая возможности видеть и размахнуться коротким мечом, и метнула нож. Меч другого Имрир парировал табуретом: тот оказался весьма кстати, тяжелый и с крепкими ножками; пана боя увлекла юношу, он сам поразился, откуда такое в простом подмастерье ювелира. Безоружная Хель отскочила к столбику кровати, на него пришелся удар, и весь ворох пыльных кистей, камки и бархата обвалился на дерущихся.
Хель звонко крикнула:
- Стража!! - и по мозаикам пола загремели тяжелые сапоги.
Имрир освободился от душных объятий ткани и глотал, глотал морозный воздух, рвущийся в разбитое окно. Потом увидел кровь на полу и Хель на коленях, скорчившуюся лицом вниз. Имрир испугался, что она ранена, кинулся поднимать. Хозяйка пробовала заслониться руками, отереть лицо рукавом. Подмастерью показалось еще, что она плачет.
- Не надо... - беспомощно сказал он.
Шрам на щеке Хели покраснел. Так бывало всегда, когда она волновалась либо злилась. Имрир всегда удивлялся, что это не портит ее. Шрам затерся за годы, и только когда что-то было не в порядке, вдруг проступал свежей багряной полосой. Имриру удалось выцедить из Дира, откуда взялся шрам - вино развязывает язык даже командиру экскорта, особенно после тяжелого дневного перехода, когда усталость начисто гонит сон, и наскучит засаленная корабельная колода... Тинтажель. Это грозное имя звучало для Имрира странно, но теперь он ненавидел и боялся его.
А Хель... он любил ее даже такой. Ее удар спас ему жизнь, хотя... любят ведь не за это. Он достаточно изучил ее в Ландейле и по дороге в Хатан, а память еще и услужливо подставляла ощущение ее хрупких плеч в ладонях, когда он поднимал ее с пола. И плевать ему было, сколько ей лет! Гобелен пропал, жаль... Имрир вздохнул. Теперь он воин-мечник ее охраны. Как круто повернулась судьба. Он, безвестный ювелир-подмастерье... Когда-то и Мэй вот так.... Он не хотел думать о Мэе. Мэй остался там, за спиной, у него Ландейл, а для Имрира дорога и великий Хатан, куда он едет со своей Хозяйкой.
Но вспять безумцев не поворотить.
Они уже согласны заплатить
любой ценой ( и жизнью бы рискнули!),
чтобы не дать порвать, чтоб сохранить
волшебную невидимую нить,
которую меж ними протянули.
Хатан Великий. Это золотые колокола в арочных переходах, кружево листвы и розовые мостовые, и черный лес колонн храма Предка. Колонны, ступени, витражные окна, могучий купол, похожий на шлем древнего воина, каскад статуй, уходящий в серое небо. Чувство древнего мира, древнего леса, давящего, неотсюдного. Этот храм был бы хорош в Кариане, где пьяно от солнца, где столько солнца, что оно бы пронизало насквозь эти сумрачные галереи , убивая в них древний ужас и затмив тусклый свет решетчатых кубических фонарей; но здесь, в срединном Хатане, храм Щита почти что так же неуместен и страшен, как в эркунских пределах, откуда вышли его жрецы. Площадь казалась тесной рядом с его громадой, и кружилась запрокинутая голова. Имрир вышел сюда случайно, следуя прихотливому переплетению улиц: Прачек, Гобеленщиков, Медников... Он постигал Хатан как могучую книгу, данную ему во владение на этот свободный день. Первый свободный за череду дней, текущую стремительным потоком от зимы к дождливой весне и сухому знойному лету. Снег сменился певучими весенними ручьями, звоном капелей, травой, пробившейся среди серых камней. Время то медлило, то гнало вскачь, и за своими многочисленными обязанностями Имрир не успевал следить за его течением. А сегодня очнулся вдруг, как сонный человек, выброшенный на островок посреди бурной реки и внезапно ощутивший под ногами твердую землю. А его все еще продолжает качать, как на волне.
Имрир потряс кошельком с монетами. Жалованье за три месяца. Кольцо щедро платит своим мечникам. Можно выпить за здоровье командиров, испробовать карианских лакомств, повеселиться с девчонками... Но сначала он зажжет огонь под Щитом. Предок - покровитель воинов и защитник. Молодому мечнику пригодится покровительство. Имрир мечтательно улыбнулся. Он помнил, как входили в город отряды, возвращающиеся из Замка-за-Рекой. Он помнил глаза Хели. Едва ли кто-то вот так же пристально наблюдал за ней, за мельчайшим жестом и мерцанием глаз. Казалось, Имрир знал про нее больше, чем она сама. Интересно, догадывается она про что-либо, этот маленький воин в легких доспехах? Усталая... Храни ее, Предок, храни... Слова сложились в строчки, строчки в длинностишия, и напряженный ритм новой песни тронул душу. Так Предок расплачивался за утраченную память. А Имрир ни о чем не жалел. Хель была с ним. Имя легкое, как одуванчиковый пух; листок, просвеченный солнцем... Какой он все-таки еще мальчишка! Ступени, стертые ногами молящихся до канавки, в которой в дождь задерживается вода. Нищий просит подаяния. Имрир нашарил в суме мелкий серебряный. Почему-то подумал, что здесь вели на поругание Гэльда, и нищих отгоняли копьями... Как цепко удерживает события людская память. Даже те, про которые немногие знали. Стало даже чуть-чуть страшно. Хотя руки не скручены за спиной, и вот он у бедра, короткий меч, которым за эти месяцы Имрир так хорошо научился владеть. Если что, справится с двумя-тремя. Откуда же эта тревога? От нависающих гранитных колонн, двери, за которой темнота? Голос, шипящий, как башенные часы:
- Здравствуй, Имрир, мой мальчик..
Маленький человек, закутанный в серый хабит, так что едва угадываются лицо и руки. Лучше отойти - вдруг у него оружие... Хотя метательным клинком все равно достанет. Знает меня. Откуда?
- Если боишься, можешь уйти.
- Я не боюсь.
Неправда, боюсь. Что ударит в спину.
- Пойдем. Не стоит маячить среди площади.
Я иду за ним. Покорно, как на заклание. Вот храм занял полнеба. Вот заслонил окоем. Я вижу уже только отдельное части. Черные подножия и розовый гранит колонн до уровня глаз. Ноги спотыкаются на истертых ступенях. Потом меня накрывает непроницаемая тьма.
Вот так же я потерял память.
Далеко впереди я вижу огонь. Он мерцает, разгорается, режет зрачки. Храмовник серой крысой шелестит справа от меня.
Он меня действительно знает?
Что ему нужно?
Я боюсь.
Хель...
Скамья поскрипывает, когда я всей тяжестью опускаюсь на нее, и меч не кажется такой уж надежной защитой.
- Ты любишь ее? Ты хочешь ее получить?
Я подымаю зачарованный взгляд, мне отчего-то кажется, что я увижу золотые глаза змеи.
- Ты помнишь Безликих Хозяев? Что ты помнишь?
Гнев разрастается во мне, выплескиваясь в слова несложенной песни. Не запомню и не спою. Жаль.
Я встал, стряхнув паутину слов. Я был так велик, что плечами задевал колонны. И человечек отступил, и вопросы шелухой орешков замерли на губах.
- Дай мне пройти.
Я не узнал своего голоса. Он трижды и четырежды загремел под капителями, искаженный эхом. Капюшон рясы откинулся, и я увидел лысый череп, глаза под тяжелыми надбровными дугами, искривленный рот. И маленький, женский, арбалет в ладони.
Она вскрикнула. Она пришла, как когда-то за Гэльдом, за мной. Все повторяется в этом мире, я видел хартии, уцелевшие в огне Сирхонского мятежа: всегда многое видит тот, кто этого хочет; кто спрашивает, если нужно, и, если нужно, думает, слушает и молчит. Она пришла за мной - должно быть, нас связала нить более прочная, чем кровное родство. Он обернулся, и у меня нашлось несколько секунд, чтобы вонзить меч ему в спину. С хрустом разошлись ребра, клинок вошел в плоть на две ладони и застрял там. Храмовник повис, как бабочка на булавке, не решившись, куда упасть. Я дернул меч, и серв повалился на меня, заливая своей кровью. Мне пришлось перевернуть его и, наступив, рвануть изо всех сил. Меч вышел. Я вытер его о рясу мертвеца. Меня тошнило. Я задержался там на время. Я никогда этого не забуду.
Болт застрял в одежде Хели. Она вырвала и отбросила ядовитое жало. Убегая, я наступил на него, поскользнулся и упал с размаху вперед с грохотом, перебудившим всех жрецов на милю в окружности. Хель дернула меня за рукав, поволокла в какой-то тесный, должно быть, тайный ход. Потом уже я тащил ее за пояс, она задыхалась.
Мы миновали несколько поворотов и очутились на пристани. Вода мягко плескалась у свай. Я сорвал цепь чьей-то лодки. Весел не было, лодку закрутило и повлекло течением, Хель, тяжело дыша, скорчилась на дне.
Я тру лоб. Я пытаюсь вспомнить, что еще говорил этот серый неприметный человек.
Город остался за излучиной.
Мимо нас проплывали заросшие зеленью берега. Солнце играло на темной воде Хатанки золотыми и оранжевыми брызгами.
- Надо выбираться, пока нас не донесло до Кены.
Я смущенно пожал плечами:
- Я плавать не умею.
- Ладно.
Хель сосредоточенно и быстро стала раздеваться. Я помог ей распутать зацепившиеся крючки. Она нырнула, мелькнув на солнце загорелой спиной с белыми треугольниками шрамов, подхватила обрывок цепи и сильными гребками поплыла наперерез течению. Я лег на дно, пробуя помогать ей, гребя руками, потом выломал банку и использовал вместо весла. Мне было ужасно стыдно.
Едва лодка очутилась на мелководье, я прыгнул, не заботясь, что вода замочила тувии и сапоги, и вытащил лодчонку на берег. Хель сидела на песке среди корней ракиты, пробуя выровнять дыхание, по ее гладкой коже сбегали капельки воды.. Я ощутил горячий толчок между ногами и, окончательно смутившись, протянул ей одежду.
Горячее солнце быстро высушило и отогрело меня, только между плеч пробегал какой-то стылый холодок, не касавшийся окружающего. Храм не шел у меня из головы. Заботы бегства слегка оттеснили воспоминание, зато теперь оно вернулось, как рысь бросается из ветвей на плечи охотнику. Что же там было-то? Что же такое там было??
Болел висок. Я потер его, а потом с удивлением взглянул на серую пыль, оставшуюся на пальцах.
- Ты получишь ее, сладкоголосый певец.
Никто до тебя не мог получить, а ты получишь...
Шелест слов отдается в голове, шепот слов, шорох слов - шорох струй на прибрежном песке. Нужно узнать, что прячут его слова! Нужно понять...
Хель беспомощно коснулась лба. Я, глупый щенок. занятый самокопанием. проглядел ее крайнюю усталость.
Краснея, я попытался преклонить колено.
- Если Торкилсенира не возражает...
Я мог бы не исхитряться. Она тяжело обвисла в моих руках. Я испугался за нее.
- Дама Хель... Хель... Тебе плохо?
- Ну вот, я тоже теперь мокрая, - Хель виновато улыбнулась. Я вытер мокрые руки о штаны. Опять я сделал что-то не так, ювелир треклятый... Как мне не хватает обходительности, да что там, простого вежества...
- Мне неловко...
Великий Предок, я мог бы донести ее на руках до Кариана. Нет, даже до границ Кандины и самого Западного моря! Что же мешает мне и не дает покоя? Серая пыль...
К чему я прикасался в Храме? Почему в Храме?.. Где угодно: в лодке, на берегу... у ракит серебряные листья... Серебряная Башня Эрнар... Я стряхнул наваждение, как осеннюю паутину. Голова Хели покачивалась у моего плеча.
Имрир поклонился, стараясь стать так, чтобы незаметно было клеймо на виске. Хель стремительно двигалась по покою, потом подошла, глядя на него в упор снизу вверх, сжимая в пальцах шкатулку листвянского бука.
- Они узнали, что убийца из моей охраны. Они требуют твоей головы.
В виске нестерпимо закололо. Имрир прижал к нему ладонь с прядью волос.
- Да, Хозяйка.
- Ты уедешь! - ее взгляд сделался сердитым. - Вот письмо к Брезану Синеярскому и деньги.
Она раскрыла шкатулку, в подставленные ладони лег свиток и просыпалась струйка золотых.
- Тебя будут искать. Сначала в Хатане. Я велю закрыть ворота и реку. Хатан велик.
Имрир учтиво поклонился.
- Ты уедешь немедленно.
- Да, Хозяйка.
Он понял, что она сейчас возьмется трясти его.
- Ты защищал меня.
- Тогда... объяви об этом. Вовсеуслышание.
Хель покраснела и вскинула голову.
- Я не хочу, чтобы тебя убили. Отравили тайком. Да у них много способов...
- Ты сама веришь в это... Хозяйка?
- Мальчик мой, - она потянулась ладонью к его щеке. Имрир отпрянул.
- Я... поеду.
Она облегченно вздохнула. Имрир подумал, что мешает ей. Мэю. И высокой политике. Зачем Верховной свары с жрецами... Покой стоит паренька-мечника. Он уедет. Он сделает все, как она просит.
- У тебя есть пол дня.
- Да, Хозяйка.
- Выходи из города пешим. Без гербов.
- Да, Хозяйка.
- Матэ будет ждать тебя с лошадьми.
Вот и все. Все кончено.
Имрир поклонился и вышел из покоя. Все поплыло перед глазами. Он ухватился за занавеску. Головокружение прошло столь же внезапно, как и началось. Что бы там ни было, он выполнит свое обещание.
- Долго же я тебя ждал!
Молодой воин приблизился, ведя в поводу двух коней, гордо неся на могучем теле доспех из черепитчатых тусклых пластин прочного харарского железа; панцирь едва не лопался на широких плечах. Серые глаза смеялись. Это был младший брат Гэльда, теперь уже взрослый. "Однако вымахал, братец!" - любил повторять Гэльд, глядя на Матэ едва не снизу вверх. Имрир вспомнил Гэльда и поморщился: как и многие простолюдины, он не любил верховного командующего. Но на Матэ эта неприязнь не распространялась. Они сталкивались в казармах и, по крайней мере, знали друг друга в лицо.
- Этот рыжий - ядовитая тварь, - ухмыльнулся Матэ. - Зато быстрее его только Гнедой Хозяйки. Она как-то сменяла его на сокола. Так прибежал. Оставил сокольничьего с носом.
Имрир почти механически кивнул.
- Я проедусь с тобой немного. Хотя бы до господы на Южном тракте.
- А как же служба?
Матэ вынул из-за пояса грамоту:
-Всю седьмицу я свободен, как ветер!
Имрир не знал, радоваться ему или огорчаться. Бодрость Матэ развеивала печальные думы, но от громогласности болела голова. Он молча влез на рыжего.
- В сумках еда и болты к самострелу.
- Спасибо.
- В городе жарковато.
- Ну и что?
- А хочу перемен.
- А Хозяйка?..
- Она меня послала!
- Боится...
- За тебя, дурья ты башка. Радоваться должен.
Но Имрир не чувствовал радости.
- Что-то не то с тобой.
Имрир попытался вскинуть голову. Она болела, и резало глаза. Он почти не видел дороги. Конь трусил мелкой рысью, и она неприятно отзывалась в голове.
- Что-то ты совсем раскис, парень.
Матэ поддержал его сильной рукой.
Имрир понял, что если бы не это, он очутился бы в пыли под копытами.
- Ездить верхом не умеешь? Солнцем голову напекло? Или захворал?
- Не... знаю.
Имрир не представлял, что так может ослабеть голос. Почти до шепота. И он сам.
- А тут, как на грех, поле...
Имрир проглядел, как Матэ стаскивал его с седла, и только вода, льющаяся из долбленки на голову, слегка привела его в чувство.
- Я... не знаю...
Мысли путались, из памяти проваливались целые куски, и он уже не знал, куда едет и зачем. Он вцепился в руку Матэ и тяжело, с хрипом, дышал. Матэ стащил с молодого мечника кольчугу, растянул завязки рубахи и вылил за пазуху уйму воды.
- Горе ты мое... у тебя лицо серое.
- Серое? - тускло переспросил Имрир. Пришла странная картина: его держат двое с гербом Башни на рубахах, а третий. закутанный в балахон, надрезает ножом руку и втирает в нее пепел. Имрир, маленький мальчик, пробует орать во весь голос и вырывается, а потом всю ночь в холодном поту мечется по постели и стонет так, что пугается сам, до обморока. Эти стоны, взрослые, страшные, похожи на скрип снега в морозную ночь, а по коже тонко вьется серебристый узор. Так проходит... сколько? А потом монах опять втирает в надрез на коже пепел. Но больше ничего не происходит, только долго и нудно болит рука.