– Наша милая Сюзан говорит, что вы в Америке виделись с мистером Деншером, о котором, как вы могли заметить, я никогда до сих пор вас не спрашивала. Вы не станете возражать, если я наконец попрошу вас – в связи с ним – кое-что для меня сделать? – Она понизила свой замечательный голос до предела и все же говорила звучно и гладко; Милли же, после мгновенного острого удивления, успела догадаться о смысле ее грядущей просьбы. – Будьте добры, упомяните ей, – и миссис Лоудер кивнула в сторону балконной двери, – его имя, в какой угодно связи, с тем что, возможно, тогда вам удастся выяснить, не вернулся ли он в Лондон?
Ах, сколько самых разных вещей вдруг выстроилось для Милли в один ряд; просто поразительно, думала она потом, как это она смогла осознать столько всего сразу? Однако, осознав это, она улыбнулась изо всех сил – довольно жестко.
– Но я не уверена, что мне так уж важно это «выяснить». – Ряд самых разных вещей тем не менее разрастался, даже когда она произносила эти слова, поразившие ее тем, что она сказала слишком много. Поэтому она тут же попыталась сказать гораздо меньше: – Если, конечно, вы не имеете в виду, что это важно вам. – Ей представилось, что тетушка Мод взирает на нее так же жестко, как сама она улыбнулась, и это дало ей новый импульс продолжать: – Видите ли, я никогда еще не упоминала о нем в разговорах с нею, так что если я сейчас вдруг заговорю…
– То что? – Миссис Лоудер ждала.
– Ну как же? Она может задуматься над тем, из чего я делаю тайну, что скрываю? Знаете, она сама ведь тоже о нем не упоминала, – продолжала Милли. – Никогда.
– Да… – ее старшая приятельница некоторое время взвешивала ее слова, – сама она не станет. Так что, вы понимаете, это не вы, а она делает из этого тайну, это она скрывает.
Да, Милли очень хотелось понять, только ведь всего было так много…
– Конечно, особой причины о нем говорить не было. – Но это как-то сказалось ни к тому ни к сему. – А вы думаете, – спросила она, – он вернулся?
– Это должно быть как раз его время, как я понимаю, и мне было бы много спокойнее, если бы я знала.
– А вы не можете сами ее спросить?
– Ах, мы с ней никогда о нем не говорим.
Это позволило Милли улучить удобный момент для недоуменного вопроса:
– Неужели вы хотите сказать, что не одобряете его – как неподходящее для нее знакомство?
Тетушка Мод тоже не растерялась, но помедлила с ответом.
– Я не одобряю ее как неподходящее знакомство для бедного молодого человека. Она его не любит.
– А он – он так сильно ее любит…?
– Слишком сильно. Слишком сильно. И мое главное опасение в том, – пояснила миссис Лоудер, – что он тайно ее осаждает. Она все хранит про себя, а я не хочу ее волновать. Да и, честно говоря, – доверительно и великодушно заключила она, – его тоже.
Милли проявила всяческую готовность со своей стороны справиться с ситуацией:
– Но что я могла бы сделать?
– Вы можете выяснить, что у них сейчас происходит. Если я попытаюсь сделать это сама, – пояснила миссис Лоудер, – это будет выглядеть так, будто я полагаю, что они меня обманывают.
– А вы так не полагаете. Вы не полагаете, – Милли размышляла за нее, – что они вас обманывают.
– Ну… – произнесла тетушка Мод, чьи прекрасные, словно ониксы, глаза не моргнули даже в ответ на вопросы Милли, которые вполне могли быть восприняты как ведущие гораздо дальше, чем она предполагала зайти, – ну, Кейт ведь абсолютно в курсе моих взглядов на ее счет, и я так понимаю, что – раз она теперь со мною, и то, как она со мною, если вы понимаете, что я имею в виду, означает, что она вполне согласна с моими планами. Поскольку случилось так, что мои планы вовсе не включают в себя предоставление в них места для мистера Деншера, хотя сам он мне, в общем-то, очень нравится, то…
Постольку, короче говоря, ей приходится прибегнуть к подобному шагу – и она завершила свою мысль порывистым шуршанием большого веера.
Однако, вероятно, именно шуршание веера в этот момент способствовало тому, что Милли сумела извлечь из собственных мыслей нечто такое, что могло оказаться самым ясным из всего сказанного:
– Так он вам нравится?
– Да, конечно же! А вам?
Милли помолчала – вопрос подействовал как неожиданное прикосновение чего-то острого к содрогнувшемуся нерву. У нее просто перехватило дыхание, но потом она почувствовала, что есть повод для радости: ей удалось, с достаточной быстротой, выбрать из пятнадцати возможных ответов единственный, способный послужить ей с успехом. Кроме того, она гордилась, что смогла при этом весело улыбнуться:
– Да. Понравился – три раза, в Нью-Йорке.
Вот так оно и сказалось, такими простыми словами, это признание, которому в тот вечер, только позднее, предстояло сыграть для нее важную роль, ибо оно было единственным, какое она когда-либо произнесла и которое обошлось ей так дорого. Ей предстояло всю ночь лежать без сна – так велика была радость, что она не выбрала столь низменную линию поведения, как отказ от благоприятного впечатления.
Более того, ее простые слова должным образом подействовали и на слух миссис Лоудер: они, во всяком случае, прозвучали для этой дамы – о чем свидетельствовал ее смех естественной национальной нотой.
– Ах вы, милая моя американочка! Но ведь люди могут быть очень хороши и все же недостаточно хороши для того, чего хочется именно тебе.
– Да, – согласилась наша девушка, – думаю, это в особенности так, когда тебе хочется чего-то очень хорошего.
– О дитя мое, понадобилось бы слишком много времени, чтобы сейчас рассказать вам обо всем, чего хочется мне! Мне хочется всего и сразу – и как можно больше, и, знаете ли, для вас тоже. Но вы ведь нас видели, – заключила тетушка Мод, – вы успели понять.
– Ах нет, я не понимаю, – возразила Милли, так как это снова нахлынуло на нее неожиданно быстро: все разом снова затуманилось. – Ну как же… Если наша приятельница его не любит… Что же мне – считать, что она заинтересована в том, чтобы скрывать от меня такие вещи?
Миссис Лоудер оценила вопрос по достоинству:
– Дорогая моя, как вы можете даже спрашивать такое? Поставьте себя на ее место. Она идет мне навстречу, но на ее собственных условиях. Гордые молодые женщины – это гордые молодые женщины. А гордые старые женщины… Ну, это – я. И так как мы обе очень к вам привязаны, вы можете нам помочь.
Милли попыталась выказать вдохновение:
– Так вы хотите, чтобы я впрямую задала ей этот вопрос?
На это, однако, тетушка Мод неожиданно отказалась от ее помощи:
– О, если у вас так много причин, не…!
– Но у меня их вовсе не так много, – улыбнулась Милли, – всего одна. Если я вдруг ни с того ни с сего заговорю о том, что с ним знакома, как она расценит то, что я до сих пор молчала об этом?
Миссис Лоудер смотрела на нее, не понимая:
– С какой стати вам беспокоиться о том, как она это расценит? Вы могли просто быть сдержанны из скромности.
– Но так оно и было! – поспешила заверить ее девушка.
– Кроме того, – продолжала ее старшая приятельница, – я же подсказала вам – благодаря Сюзан – линию поведения.
– Ах да. Эта причина – причина и для меня.
– И для меня тоже, – настоятельно подтвердила миссис Лоудер. – А Кейт не так глупа, чтобы не отдать справедливость таким существенным резонам. И вы вполне можете сказать, что это я просила вас ничего ей не говорить.
– А можно мне сказать ей, что это вы попросили меня теперь заговорить о нем?
Миссис Лоудер могла бы, конечно, задуматься, но, странным образом, этот вопрос ее поразил:
– А что, без этого вы не можете…?
Милли чуть было не устыдилась, что создает так много трудностей.
– Я сделаю все, что смогу, если вы любезно согласитесь сказать мне еще только одно. – Она немного поколебалась – вопрос мог выглядеть слишком навязчиво нескромным, однако она все же спросила: – А он мог ей писать?
– Вот это, моя дорогая, мне как раз очень хотелось бы знать. – Миссис Лоудер явно начинала терять терпение. – Подступитесь к ней поближе, и, я смею надеяться, она вам все скажет сама.
Но даже теперь Милли не окончательно сдала позиции.
– Я стану подступаться к ней поближе, – улыбнулась она, – ради вас. – Но она дала своей собеседнице возможность воспринять сказанное до конца. – Смысл в том, что ведь она вполне могла ему отвечать.
– А тут в чем же смысл, хитрушка вы этакая?
– Тут нет никакой хитрости, мне кажется, это очень просто, – возразила Милли. – Если она ему отвечала, она, вполне возможно, писала и обо мне.
– Действительно, это вполне возможно. Но в чем тут разница, если даже писала?
Услышав этот вопрос, Милли на миг подумала, что миссис Лоудер, естественно, должно немного недоставать тонкости.
– Разница в том, что он мог написать ей, что мы с ним знакомы. А это, в свою очередь, сделает мое молчание еще более странным.
– Я стану подступаться к ней поближе, – улыбнулась она, – ради вас. – Но она дала своей собеседнице возможность воспринять сказанное до конца. – Смысл в том, что ведь она вполне могла ему отвечать.
– А тут в чем же смысл, хитрушка вы этакая?
– Тут нет никакой хитрости, мне кажется, это очень просто, – возразила Милли. – Если она ему отвечала, она, вполне возможно, писала и обо мне.
– Действительно, это вполне возможно. Но в чем тут разница, если даже писала?
Услышав этот вопрос, Милли на миг подумала, что миссис Лоудер, естественно, должно немного недоставать тонкости.
– Разница в том, что он мог написать ей, что мы с ним знакомы. А это, в свою очередь, сделает мое молчание еще более странным.
– Как это, если она сама прекрасно понимает, что не предоставила вам удобного случая? Странность вовсе не в вас, – недвусмысленно заявила тетушка Мод, – а в ней самой, в том, что она не заговорила.
– Ах, в том-то все и дело! – произнесла Милли.
– Так, значит, это вас беспокоило?
Но вопрос, казалось, имел целью лишь, с замечательной непоследовательностью, вызвать редкий румянец на бледном лице девушки.
– Да нет, право, ни даже в малой, ни в малейшей степени.
И, сразу ощутив настоятельную потребность развивать эту тему далее, она была уже готова – чтобы все это оборвать – заявить, что ей, в конце концов, совершенно безразлично, сумеет она помочь или нет. Однако в тот же самый миг она ощутила еще и вмешательство чего-то совсем другого. Прежде всего ее опередила миссис Лоудер, та, казалось, была задета, неожиданно увидев, что Милли зашла слишком далеко. Сама же Милли обычно не умела судить по лицу тетушки Мод о ее ведущем мотиве – так мало чувств отражалось в сиянии этой твердой, гладкой человеческой физиономии. Она выглядела твердой, когда говорила справедливые вещи; только вот, даже когда она просто говорила твердо, она также не выглядела мягкой. Тем не менее сейчас в ней что-то поднялось – вполне заметной приливной волной, хлынувшей сквозь пролом в кромке льда. Она объявила, что если то, о чем она попросила, хотя бы в малейшей степени окажется неприятным для ее юной приятельницы, пусть та даже не думает выполнять эту просьбу; однако тон, каким это было сказано, заставил ее юную приятельницу тотчас же подумать о выполнении ее просьбы более усердно. Тетушка Мод говорила, подвигнутая запоздалым прозрением, как Милли смогла угадать – она всегда могла предполагать подобное, – из жалости; и результат такой догадки стал для Милли совершенно неожиданным: это доказало ей, что Кейт, храня ее тайну, не кривила перед нею душой. Значит, совершенно определенно, тетушка Мод не могла узнать от Кейт, почему следует испытывать к Милли жалость. Тетушка Мод ничего не знала и, следовательно, просто выказывала наилучшую сторону своего характера. А ее наилучшая сторона выражалась в том, что почти в любой час, благодаря вдруг вспыхнувшему предпочтению или отвлекшейся в ином направлении энергии, она способна была загореться иным интересом, чем ее собственный. Кроме того, она в ту же секунду воскликнула, что Милли, очевидно, размышляла об этом случае гораздо больше, чем сама она себе представляла, а это высказывание могло подействовать на нашу девушку так же быстро и так же остро, как любой упрек в слабости. Если она не будет достаточно бдительна, очень скоро все и каждый станут говорить: «Что-то с вами происходит! Что-то не в порядке!» Поэтому Милли надо было немедленно установить в отношении себя ту истину, что с ней ровно ничего не происходит – все в порядке.
– Я с удовольствием помогу вам. Я с удовольствием помогу и самой Кейт, – поторопилась она заявить со всей возможной поспешностью, а взгляд ее тем временем пересек всю ширину гостиной, устремившись в сумеречную мглу балкона, где, пожалуй, необъяснимо долго задержалась их приятельница. Она даже намекнула, что ей не терпится начать; она чуть ли не открыто выразила удивление, что их приятельница предоставила им столь благоприятно протяженную возможность поговорить, отнеся, однако, эти слова на счет другой их приятельницы и закончив смешливым восклицанием: – Сюзи, должно быть, ужасно тщательно прихорашивается!
Тем не менее это только выявило, насколько тетушка Мод обеспокоена своими предположениями. Ее глаза-ониксы были устремлены на Милли с благородным напором, долженствовавшим выразить ее возросшую благожелательность.
– Оставим это, моя милая. В конце концов, мы и так это скоро увидим.
– Если он вернулся, мы, конечно, увидим, – отвечала Милли после минутного молчания, – потому что он, скорее всего, почувствует, что будет вряд ли вежливо с его стороны не придти повидать меня. Тогда так оно и выйдет само собой, – заметила она, – тогда, вы понимаете, это выяснится вовсе не благодаря Кейт – это выяснится благодаря ему. Только ведь, – закончила Милли с улыбкой, – он может меня не застать.
У нее возникло совершенно необычайное ощущение, что она, вопреки собственному намерению, сильно заинтересовала свою гостью – гораздо больше, чем хотелось бы: получалось, что ее обреченность влечет ее все дальше, не давая остановиться, сыграв с ней теперь почти такую же шутку, как во время приема у врача.
– Вы что же, от него сбежите?
Милли пропустила вопрос мимо ушей.
– Тогда вам придется иметь дело прямо с Кейт.
– А вы и от нее сбежите? – спросила глубоко заинтересованная миссис Лоудер, и тут они поняли, что возвращается Сюзи: она шла через комнату, дверь которой открывалась за их спинами, – ту, где они недавно обедали.
Это словно подтолкнуло Милли: она осознала, что у нее осталась лишь доля секунды, и вдруг из-за этого все, что она чувствовала, поднялось к горлу и выплеснулось в вопросе, который – она поняла это, уже когда его задавала, – ей не удалось лишить эмоциональной окраски.
– А вы сами – вы полагаете, что он с нею?
Тетушка Мод уловила самую суть вопроса, уловила, точнее говоря, все, что выразил его тон, то есть как раз то, чего вовсе не хотела Милли; в результате глаза собеседниц на несколько секунд встретились в полном молчании. Миссис Стрингем уже успела присоединиться к ним и теперь спросила, где Кейт, не ушла ли? Ответом на ее вопрос было незамедлительное появление этой юной леди. Дамы снова увидели ее в открытых дверях балкона, где она, глядя на них, остановилась, тем самым заставив тетушку Мод произнести весьма впечатляющее «Ч-ш-ш!». Миссис Лоудер «замяла» опасную неловкость, поспешно удалившись вместе с Сюзи, но адресованные ей, только что произнесенные Милли слова о том, что ей придется иметь дело прямо с Кейт, теперь обернулись против самой Милли. Прямота, как ни пытайся ее избежать, будет полностью ее собственным делом; фактически ничто никогда не было бы для нее более прямым делом, как попытка ее избежать. А Кейт все стояла в дверях балкона, очень привлекательная, прямая и честная; тьма за дверями выгодно обрамляла летнюю простоту и легкость ее наряда. Милли, оценивая пространство гостиной, на самом деле не очень опасалась, что подруга могла слышать их разговор; только вот стояла она в дверях с таким понимающим взглядом и с выражением некоего нового преимущества на лице. А потом, правда после небольшого промедления, Милли поняла. Понимающий взгляд, выражение нового преимущества были всего лишь те самые, какими она отныне владела, – те самые, что подобают особе, которая, как знала Милли, была известна мистеру Мертону Деншеру. И снова, на несколько секунд, все стало так, будто абсолютный итог индивидуальности Кейт сводился к определению «особа, известная мистеру Мертону Деншеру» – к определению, обладавшему в результате новой собственной остротой. Кейт положительно необходимо было находиться здесь лишь для того, чтобы сообщить ей, что он вернулся. Казалось, что эта новость, in fine, передалась от одной девушки к другой без слов, что он – в Лондоне, что он, вероятнее всего, прямо здесь, за углом, и, разумеется, пока что Милли никакого дела «прямо с Кейт» иметь не приходится.
VI
В этом не было никаких сомнений, ибо такая странная форма прямоты в тот час сама по себе казалась настолько достаточной, что позднее Милли осознала: она ни разу за время всей этой неописуемой встречи, до возвращения их старших приятельниц, ничего не предприняла, чтобы сделать эту прямоту более интенсивной. Если она ярче всего осознала это лишь позднее, при долгом и тяжком, срывающим завесы испытании зарей завтрашнего утра, это произошло потому, что она на самом деле после краткого промежутка, вплоть до конца вечера, не ощущала какой-либо неловкости и не желала ни на миг нарушить комфортную атмосферу. То, что осталось позади, проявлялось лишь отблесками и промельками, а то, что ждало впереди, никак не признавалось, что может сойти со сцены. Не прошло и трех минут, а Милли уже знала, что ей не следует делать ничего из того, о чем только что просила тетушка Мод. Более того, она поняла это благодаря практически тому же озарению, что уже руководило ею в беседе с этой дамой, как и во время приема у сэра Люка Стретта. Она тут же ощутила, как ее тяготит то, что ее все еще влечет поток, направляемый, в силу ли ее безразличия, отваги, застенчивости, великодушия – она едва ли могла сказать, в силу чего, – другими людьми; что действует не она сама, а этот поток и что всегда кто-то другой владеет шлюзом или плотиной. Например, Кейт стоило лишь открыть шлюзные ворота – и поток сразу двинулся всей своей массой, поток, как и прежде, заставлявший Милли поступать, как того хочет Кейт. А чего же, каким-то необычайнейшим образом, всегда хотела Кейт, как не стать вдруг еще более интересной, чем когда бы то ни было? Весь тот вечер Милли сидела затаив дыхание – так высоко она это оценила. Если она, пусть и не вполне, была уверена, что Кейт не уловила из их беседы с миссис Лоудер ничего такого, чем могла бы воспользоваться, ее подруга все же, вероятно, заметила, как та восхитительная дама попыталась «замять» предугаданную неловкость. Однако сия фантазия, пока девушки сидели вдвоем, скоро рассеялась, пусть лишь в силу того, что множились и грудились другие фантазии, создавая для нашей юной леди довольно жизнерадостную среду, в которой ее подруга двигалась и говорила. Они сидели вдвоем, говорю я, но Кейт двигалась столько же, сколько говорила: она была здесь важной фигурой, взволнованной и очаровательной, возможно, самую малость поверхностной; она постоянно вскакивала со своего места, медленно прохаживалась взад и вперед по гостиной в легких, ниспадающих к полу складках летнего платья – почти открыто признавая, что «выступает», словно на сцене, чтобы доставить удовольствие хозяйке.