Глава 14
Над землею, покрытой снегом, плыли низкие серые облака с редкими, едва различимыми просветами между ними. Иногда облака опускались до самой земли, и тогда с дальнего конца взлетно-посадочной полосы надвигалась серая стена, погребая под собой и красные огни вдоль нее, и черную кромку леса, и стоящие в стороне пассажирские самолеты. Стена надвигалась беззвучно и неумолимо. И вот уже первые снежинки-разведчицы плавно закружились за стеклами терминала, точно заглядывая внутрь, а вслед за ними небо обвалилось густыми хлопьями снега. За стеклами терминала резко потемнело, а в зале ожидания, наоборот, стало как будто светлее.
Тепляков вздохнул, глянул на часы: четверть шестого. Четвертый час он ждет самолета, на котором должен прилететь из Москвы Михал Михалыч.
По радио передали: самолет сел на аэродром соседнего города, что в трехстах километрах отсюда, и, как только позволит погода, так не пройдет и часа, как приземлится в нашем аэропорту.
Но пока не видно, чтобы погода менялась к лучшему.
Тепляков набрал номер телефона Машеньки, и тут же услыхал ее взволнованный голос.
— Юра! А я жду-жду а ты все не звонишь и не звонишь!
— Радость моя! Я сижу в аэропорту и жду своего шефа. Но погода, сама видишь какая, и сколько мне еще ждать, не знает и сам господь бог. А о метеорологах и говорить нечего.
— Но ты все-таки после работы зайди к нам обязательно! — велела Машенька. — Мама приготовила пельмени — пальчики оближешь.
— Я постараюсь, мой ангел! Но совершенно не знаю, когда освобожусь.
— Когда освободишься, тогда и приходи. Я буду ждать.
— Но не ночью же. К тому же, я уже тут два раза пил кофе с булочками. Правда, место для пельменей еще имеется. Извини, больше не могу говорить: звонят.
Убрав один мобильник в карман, он достал другой: звонила Лидия Максимовна, интересовалась, когда будет самолет. Выслушав ответ Теплякова, велела ждать. Что ж, ждать так ждать. Как говорится, солдат спит, служба идет. А спать и ждать — одно и то же. И он, откинув кресло, вытянул ноги и закрыл глаза. И, как всегда, увидел улыбающееся лицо Машеньки.
— Молодой человек, — произнес над ним женский голос, и чья-то рука дотронулась до его плеча.
— А? Что? — Тепляков открыл глаза и увидел лицо пожилой женщины. И тоже улыбающееся.
— Ваш рейс должен приземлиться минут через десять, — сообщила она. И уточнила: — Ведь вы ждете двести семнадцатый? Не так ли?
— Да-да! Спасибо, — поблагодарил он, вспомнив, что женщина эта стояла рядом, когда он в справочной узнавал о времени прилета самолета со своим шефом.
Михал Михалыча, как ни странно, Тепляков до сих пор не может себе представить живым человеком, со всеми полагающимися человеку особенностями. И это несмотря на то, что видел его фотографию: человек как человек, ничего особенного. Разве что шея короткая и такая широкая, что голова на ней будто бы взята у другого человека. Но добродушное лицо, несмотря на узкий лоб, не вязалось с представлением Теплякова о торговце, который держит в своих руках тысячи и тысячи человеческих жизней. Он представлялся ему как некий символ алчности, что-то вроде статуи, изуродованной болезненной прихотью скульптора, но статуи живой, напичканной электроникой, зато начисто лишенной человеческих чувств. Впрочем, Теплякова это ничуть не пугало. В его прошлой жизни командира взвода такими же виделись ему и боевики, безжалостные, падкие до денег, прикрывающиеся трескучими фразами о боге, чести, свободе и своем предназначении.
— А вы так улыбались во сне, что мне жалко было вас будить, — добавила женщина. Спросила: — Приснилось что- нибудь приятное?
— Да-да, приснилось. А вы — учительница?
— А что, заметно? — удивилась женщина.
— Речь у вас очень правильная, почти литературная.
— Надо же. А я и не замечала. Впрочем, вы угадали. Я преподаю в медучилище анатомию человека. — И пояснила: — Детям нельзя преподавать, пользуясь косноязычной речью.
— Совершенно с вами согласен. Моя мама тоже была преподавателем. Правда, она преподавала музыку.
— Не имеет значения, что именно преподавать. Важно, как это делать. А. А почему вы сказали: была?
— Она вместе с папой погибла в авиакатастрофе.
— Я вам сочувствую, молодой человек. Кстати, вы женаты?
— Нет еще.
— Встречаете свою девушку?
— Почему вы так решили?
— По тому, как вы улыбались во сне. И если я не ошибаюсь насчет девушки, то, извините, как же вы — и без цветов?
— Вы ошиблись. Я встречаю своего шефа. И он — не женщина.
— А-ааа, вот как. Ну, тогда совсем другое дело. Я имела в виду.
Но тут радио сообщило, что борт номер двести семнадцать приземлился, встречающих просят пройти в зал номер четыре.
— Вы тоже встречаете этот борт? — спросил Тепляков, когда они стояли на движущейся лестнице эскалатора.
— Да, тоже. Я встречаю сына. Он спасатель, получил ранение в Сомали. Они доставляли туда медикаменты. Какой- то тип ударил его ножом. Лечился в Москве, долечиваться отпустили домой.
Михал Михалыча Тепляков узнал сразу: он походил и не походил на свою фотографию, вместившую в себя лишь голову и часть шеи. Это был здоровяк под метр девяносто, с мощной короткой шеей и маленькой круглой головой на широченных плечах. Все в нем было несоразмерным. Когда- то он занимался тяжелой атлетикой, был даже призером России, но, как часто это случается с бывшими спортсменами, раздался во все стороны и теперь походил на обрубок мощного ствола с немногими ветками.
Тепляков наблюдал за ним через стекло, отделяющее зал выдачи багажа от встречающих. Он видел, как Михал Михалыч звонит по мобильнику, топчась на одном месте, а потом вглядывается — тоже через стекло — в разношерстную толпу, пытаясь отыскать в ней своего телохранителя. Но Тепляков держался несколько в стороне от всех, щупая глазами мужчин и женщин, которые должны вести себя несколько не так, как обычно ведут себя встречающие близких им людей. Человека три-четыре, тоже держащиеся в стороне и тоже внимательно изучающие толпу, привлекли его внимание. Возможно, кто-то из них был детективом, кто-то оперативником, кто-то из охраны аэропорта, или такие же, как и он сам, ожидающие своего шефа. Теракт, случившийся в Московском аэропорту Домодедово, заставил усилить режим охраны в других аэропортах, но, как часто это бывает, напряжение постепенно спадает, и все продолжает течь как и прежде. до следующего ЧП.
Опыта у Теплякова почти никакого, инструкции и наставления по выявлению опасности для своего подопечного перепутались в его голове, и он мучительно искал в каждом из примеченных им людей возможного покусителя на жизнь Михал Михалыча, ожидающего свой багаж.
Тепляков видел, как женщина, разбудившая его, встретилась со своим сыном, как она плакала, уткнувшись в плечо рослого парня, а он, гладя ее волосы, что-то говорил ей, и она, соглашаясь, лишь встряхивала головой.
Точно так же могла встречать Теплякова и его собственная мать. От этой мысли в душе его зазвенела тонкая струна, но тотчас же оборвалась, едва он увидел Михал Михалыча, который, переваливаясь с боку на бок, как моряк после качки, двинулся на выход, катя за собой огромный чемодан на колесиках. Вот он миновал проверяющего, предъявив ему квитанцию на багаж, вот пересек черту, разделяющую прилетевших и встречающих, прошел метров десять, остановился, продолжая покачиваться, и огляделся. Тепляков в это время находился в трех шагах от него, все еще пытаясь определить возможную опасность. Но никого, похоже, не интересовал Михал Михалыч, и Тепляков, приблизившись вплотную к своему шефу, произнес:
— С приездом вас, Михал Михалыч. Я Тепляков, ваш телохранитель. Похоже, все чисто. Прошу, машина вас ждет.
— И какого черта ты заставлял меня пялиться по сторонам? — прорычал Михал Михалыч, с брезгливой гримасой смерив Теплякова взглядом своих заплывших жиром маленьких глаз. — Ты должен был, бомбу в конверте твою мать, подойти ко мне у выхода и принять багаж.
— Извините, Михал Михалыч, но свои обязанности я знаю, — ответил Тепляков, дернув головой, как от удара. Однако ручку чемодана все-таки перехватил и, нарушая все инструкции, пошагал к выходу, слыша за спиной пыхтение своего шефа.
Тепляков шел, стараясь подавить в себе обиду и злость и ни о чем не думать. При этом — исключительно по инерции — обшаривал глазами ближайшее пространство, вглядываясь во всякого, кто оказывался в этом пространстве. Но ничто не задерживало его внимания, и до самой машины он шел так, будто это он сам прилетел откуда-то и все остальное его не касается.
Умная машина при его приближении сама замигала фарами, словно радуясь возвращению своего хозяина. Тепляков открыл заднюю дверцу, но Михал Михалыч садиться сзади отказался. Тепляков пожал плечами: не начинать же прямо здесь объяснять подшефному, где тот должен сидеть и почему. Подождав, пока Михал Михалыч втиснет свои телеса в утробу машины, он поставил в багажник чемодан, сел за руль и тронул машину с места. Но, не проехав и десяти метров, остановился, заметив, что Михал Михалыч сидит, откинувшись на спинку кресла, и не думает пристегиваться ремнем безопасности.
— Шеф! — произнес бесстрастным голосом Тепляков, продолжая смотреть прямо перед собой. — Я буду весьма признателен вам, если вы пристегнетесь.
— Ты давай рули и не суй свой нос не в свои дела! Весьма признателен. — заперхал Михал Михалыч, точно подавившись. — На хрен мне нужна твоя признательность! Бомбу в конверте твою. Гони вперед!
— Я не сдвинусь с места, пока вы не пристегнетесь, — отрезал Тепляков, положив обе руки на руль.
— Да т-ты чо? Ты чо себе позволяешь, щенок? — взвился Михал Михалыч, тяжело поворачиваясь всем телом к Теплякову. — Крутой, да? Да я тебя по стенке размажу! Понял? Рули давай!
На Теплякова пахнуло перегаром. Не отвечая, он достал мобильник, нажал на вызов Лидии Максимовны.
Та откликнулась тотчас же.
— Да, Юра, я слушаю.
— Мы в машине. Шеф отказывается пристегиваться. Может, вы на него повлияете?
— Он что, пьян?
— Похоже.
— Хорошо, — произнесла Лидия Максимовна и отключилась.
И сразу же запиликал мобильник Михал Михалыча.
О чем говорила Лидия Максимовна, Тепляков не слышал. Зато он слышал, что говорил Михал Михалыч, и видел, как тот изменился, превратившись из самоуверенного и наглого человека в напроказившего мальчишку.
— Дуся моя! Ну что ты, что ты? Да я просто так. Ну да, выпил маленько! Но ты же знаешь, как я тяжело переношу эти чертовы самолеты! Бомбу в конверте. Все, Дуся моя! Все! А этого щенка. Хорошо, Дуся моя! Хорошо! Не буду! Черт с ним! Как ты пожелаешь, Дуся моя…
Убрав мобильник, Михал Михалыч, принялся, сопя и путаясь, возиться с ремнем безопасности.
— А ты все ж таки — дерьмо собачье. как там тебя? Стукач! На кой. мне сдался такой пес, который. Я тебе это припомню, бомбу в конверте. Ты у меня.
— Тогда вот что, Михал Михалыч. или как там вас? — повернул голову к шефу Тепляков, заметив, что тот все-таки сумел пристегнуться. — Домой я вас, так и быть, отвезу, а дальше. чхать я на вас хотел! — ищите себе другого пса, который будет лизать вашу задницу.
Теперь запиликал телефон Теплякова.
— Юра, — раздался в нем голос Лидии Максимовны. — Везите его домой. И постарайтесь не обращать внимания на его выходки. Проспится, будет как шелковый. А я вам компенсирую моральные издержки.
— Хорошо, — произнес Тепляков. Убрав мобильник, он резко прибавил газу, так что машина рывком сорвалась с места, отбросив Михал Михалыча на сиденье.
— Ну ты. — начал он, но вовремя остановился, и всю дорогу ни тот, ни другой не проронили ни слова.
Уже в городе, едва Тепляков попытался свернуть на Дворянскую, Михал Михалыч рявкнул:
— Куда тебя черти несут? Давай прямо, бомбу в конверте, твою мать! — И через минуту: — Ты чо, все время на Дворянскую ездил? — спросил он, буравя лицо Теплякова маленькими глазками.
— Да, — ответил Тепляков.
— Ну-ну, — проворчал он со скрытой угрозой, совершенно непонятной Теплякову, и дальше командовал, куда ехать.
Они пересекли бульвар Свободы, проехали по какой-то улице, названия которой Тепляков не успел разглядеть, свернули налево в узкий проулок. Проехав метров двести мимо мусорных баков и разнотипных гаражей, остановились возле железных ворот и будки охранника. В темноте сквозь падающий снег светились окна многоэтажек.
Из будки выбрался охранник, подошел, пригнулся, глянул внутрь через боковое стекло.
— А-а, Михал Михалыч? С приездом вас! — Лицо его расплылось в подобострастной улыбке. — Милости прошу! Милости прошу!
Ворота поехали в сторону, Тепляков повел машину к левому дому-башне, в направление которого Михал Михалыч ткнул пальцем-сосиской.
Возле подъезда их встретила Лидия Максимовна.
Оба, и Тепляков и она, молча наблюдали, как Михал Михалыч, чертыхаясь, выбирается из машины.
— Юра, машину отведите в гараж. В понедельник — к восьми, на этом же самом месте, — распорядилась Лидия Максимовна.
— Но если ваш муж. — начал было Тепляков, но она перебила его:
— В понедельник обо всем и поговорим. А сейчас вы можете быть свободны.
— Но я обязан встречать вас возле дверей вашей квартиры, — упрямо вскинул голову Тепляков.
— Хорошо. Спросите у Пал Сергеича.
Возле подземного гаража топтался начальник охраны Пучков.
— А я уж думал, не дождусь тебя, — заговорил он. — Или случилось что?
— Погода, — не стал вдаваться в подробности Тепляков.
— Да, погодка — будь здоров. То теплынь до конца ноября, то морозы и снег в начале октября. Экология, черт бы ее побрал!
— Экология — всего лишь наука. Другое дело, что она служит тем, кто ее поддерживает и направляет.
— Вот и я говорю про то же самое, — продолжал ворчать Пучков. — А поддерживает и направляет ее тот, кто больше всего гадит во всемирном масштабе. Чтоб, значит, она, эта наука, не замечала одних, а собак спускала на других.
Тепляков отвел машину на подземную стоянку, вернулся к воротам.
— Кстати, звонила Максимовна, велела передать тебе электронный ключ и пропуск в квартал «Сибирские огни». Это туда, куда ты отвозил Михал Михалыча. — И с этими словами Пучков передал Теплякову запечатанный пакет. — И как тебе хозяин? — спросил он.
— По-моему, типичный самодур, — ответил Тепляков, убирая пакет в боковой карман.
— Во! — воздел палец вверх Павел Сергеевич. — Это ты, парень, верно подметил! А все потому, что сам он только числится директором, а правит всеми делами Максимовна. Вроде она ему жена, а вроде и не жена вовсе.
— А кто же? — заинтересовался Тепляков.
— Папаша этого Мих-Миха, как мы промеж себя его кличем, денег в девяностых наворовал, создал фирму «Кедр», а Максимовна при нем была вроде как секретаршей. Ну и. любовницей, само собой. Баба она умная, да еще с образованием, постепенно и прибрала дело в свои руки. Папашу Мих-Миха то ли убили, то ли он сам на себя руки наложил, — сам черт не разберет! Я в ту пору в милиции служил, но к этим делам не касался, — пояснил Павел Сергеевич. — Однако слухи до нас доходили всякие. Мих-Мих тогда спортом занимался, мышпы накачивал, на Шварценеггера хотел походить. А тут, значит, такое дело: спорт по боку и впрягайся в работу. Мышцы у него будь здоров какие, а мозгов явная нехватка. Вот он и попал под каблук Максимовны, бесится, а поделать ничего не может: без нее дело может развалиться.
— И зачем вы мне все это рассказываете? — спросил Тепляков.
— А затем, Юрик, чтобы ты тоже не попал впросак, как твой предшественник. Да и, честно тебе скажу: понравился ты мне. Уж не знаю чем, а понравился. Вот я тебя и предупредил.
— Спасибо за предупреждение, Павел Сергеевич. При случае можете рассчитывать и на меня.
— Что ж, учту на будущее, — протянул руку Пучков и, не отпуская руки Теплякова, добавил: — Ты, парень, с Мих- Михом будь поосторожней: силища у него как у медведя. Если ухватит, то уж не вырвешься — задавит.
— А что мой предшественник? — спросил Тепляков. — Вы говорили, что он проворовался.
— А-а! — махнул рукой Павел Сергеевич. — Ну да, говорил! Потому что был обвинен в краже, торговле наркотой и попытке изнасилования малолетки. А в действительности принял не ту сторону. Не сориентировался в обстоятельствах. Попал под влияние Мих-Миха. Вместе пили, вместе девок портили. Когда их застукали, Мих-Мих все свалил на него. А сам откупился. Такие вот, брат, дела. — И засуетился, заспешил. — Ну, все! Время-то вон уж сколько. До дому-то доберешься, или подбросить?
— Доберусь: трамваи еще ходят. Вы только назовите мне номер дома, этаж и квартиру. В темноте я там ничего не успел разглядеть.
— А хозяйка что?
— Велела у вас спросить
— А-а. Ну тогда записывай.
— Я так запомню.
— Бульвар Свободы, 8, квартира 84. Дальше ты сам знаешь, что и как.
— Спасибо, Павел Сергеевич, — попрощался Тепляков, но вдруг остановился, спросил: — А как фамилия Михал Михалыча?
— Что, не сказали? Дела-аа! А фамилия у него Укутский. Ну — до понедельника! — И, спохватившись: — Да, у меня два билета в оперетту. Не хочешь сходить?
— На когда?
— На завтра, на девятнадцать тридцать. Принесли тут, понимаешь ли, а у меня жена приболела.
— Давайте. У меня завтра выходной.
— А-ааа. Ну, тогда приятного выходного.
Глава 15
В квартире Яловичевых все давно спали, и лишь Машенька ворочалась с боку на бок. В ее головке возникали всякие ужасные картины, какими набиты под завязку многие телепередачи. То она представляла себе, как ее Юрочка, сидя за рулем машины, врезается лоб в лоб в другую машину, которая на огромной скорости выскочила на встречную полосу. Обе машины крутятся на дороге, сталкиваясь то с грузовиком, то с автобусом, то с легковушками. Вот все встало, слышны вопли аварийных сигналов, и она видит своего Юрочку, уткнувшегося окровавленной головой в рулевое колесо, — и сердце Машеньки бьется так часто, словно она долго-долго бежала вверх по лестнице, а по щекам текут слезы.