— Садись! — последовал приказ. — Рассказывай!
— О чем? — не понял Тепляков.
— Как о чем? — удивился Рассадов. — Зачем пришел? Чего от меня ждешь? На что рассчитываешь?
Тепляков нахмурился и мельком глянул на человека лет сорока пяти, сидящего в стороне за отдельным столиком.
— Пришел за помощью или хотя бы за советом. Сами же сказали: если что, звони. Вот я и.
— Куда попал, догадываешься? — перебил его Рассадов.
— Догадываюсь.
— И какие делаешь выводы?
— Пока никаких, — ответил Тепляков. — Не успел еще.
— Пьешь?
— Случается.
— Куришь?
— Курю.
— Могу предложить тебе работу телохранителя. Но не сразу. Форму ты вроде бы еще не до конца растерял, можно наверстать. Но пить и курить придется бросить. Нам нужны здоровые люди со здоровыми инстинктами и быстрой реакцией. Кстати, пройдешь медкомиссию. Направление мы тебе дадим. Думаю, что там никаких отклонений от нормы не обнаружат. У нас с поликлиникой договор, так что три дня тебе хватит. — И, обратившись к человеку за отдельным столиком: — Как, Никитич, возьмешь этого парня к себе?
Никитич пожал плечами.
— Что ж, можно посмотреть, на что он годится. Дней десять на это хватит.
— Согласен. Сегодня у нас какое? — спросил Рассадов, заглядывая в настольный календарь.
— Одиннадцатое октября, — подсказал Никитич.
— Да, одиннадцатое. Плюс три дня на комиссию. Так вот, двадцать пятого жду тебя с окончательным решением. — И, обращаясь к Теплякову: — Жилье имеется?
— Нет, — ответил Тепляков. И тут же поправился: — Еще не искал: я прямо с автобуса.
— Никитич, дай ему койку в общаге, — велел Рассадов и, сделав вялое движенье ладонью: — На этом все. Можете быть свободны.
Общага располагалась на первом этаже. Никитич толкнул дверь с номером 14. Пропустил вперед Теплякова. В комнате стояло шесть коек, заправленных по-армейски. Возле каждой койки тумбочка и табуретка. На спинках полотенца. У входа вешалка, на ней куртки, под куртками полка, на ней штаны, под ней армейские ботинки. Вдоль стены два шкафа, посредине стол. Все это походило и на казарму и на госпитальную палату. А когда-то, подумал Тепляков, здесь копошилась детвора, стены эти слышали детский смех, видели детские слезы.
— Вот твоя койка, — показал Никитич на койку, стоящую почти у самой двери. — Располагайся. Порядки армейские, надеюсь, не забыл, напоминать не считаю нужным. Вон на стене памятка, прочти и запомни. За нарушение каждого пункта следует незамедлительное изгнание не только из общаги, но вообще. Так что все зависит от тебя. Разберешься со своими шмотками, рюкзак и сумку сдашь в камеру хранения. Оставишь только самое необходимое. — И спросил: — Позавтракать успел?
— Успел.
— Спортивный костюм есть?
— Да так., — замялся Тепляков.
— Ясно. — С этими словами Никитич открыл один из шкафов, порылся там, достал сверток, кинул на койку Теплякова. — Пока этот. А там будет видно. Переоденешься, придешь в спортзал. И не тяни резину. Все понял?
— Так точно! — ответил Тепляков. И спросил: — А комиссия?
— Завтра пойдешь на комиссию.
— И последнее: как к вам обращаться?
— Вот так и обращайся: Никитич. А для меня ты пока — Тепляков. Заслужишь — буду звать Юрием.
С этими словами Никитич покинул комнату, и Тепляков стал торопливо выполнять полученные указания. В душе его вместе с некоторым недоумением все более крепло сознание того, что он как бы вернулся в прежнюю жизнь, из которой был изгнан два года назад, в жизнь, где есть всезнающее начальство, дисциплина, писаные и неписаные правила поведения на все случаи жизни, и ему не нужно будет приноравливаться к незнакомым и даже враждебным порядкам, ловчить и прикидывать, выгодно или нет делать то или другое и чем это может для него обернуться. И хотя какой-то слабенький голос пытался напомнить ему, что всякий порядок имеет и свою оборотную сторону, что он уже обжегся в той прошлой жизни на этой темной его стороне, однако Тепляков решительно задавил этот голос и, уже ни в чем не сомневаясь, переступил порог спортивного зала.
Здесь тоже все было знакомым. Даже терпкий запах мужского пота. И парни выглядели совсем не так, как полчаса назад: каждый имел свою стать и физиономию, каждый смотрел на новенького с некоторой долей любопытства и даже сочувствия, и Теплякову нетрудно было догадаться, что все они оказались здесь только потому, что ни на что другое способны не были.
Никитич, одетый, как и все, в спортивный костюм, не новый, но и не такой поношенный, как на Теплякове, сидел у стены на банкетке. Он поманил Теплякова пальцем, и когда тот приблизился, похлопал в ладоши и сообщил:
— Минутку внимания! Представляю вам новенького: Тепляков Юрий Николаевич. Двадцать семь лет, не женат. Бывший лейтенант горнострелковой бригады. Пока с десятидневным испытательным сроком. Все! Можете продолжать разминку! Тепляков, пристраивайся!
И Тепляков пристроился. Легко и непринужденно. Потому что здесь как бы продолжилось его прерванное прошлое. А потом. потом ему приказали надеть перчатки и выйти на ринг. Экзаменующим оказался мускулистый парень с кошачьими движениями. Тепляков продержался чуть более двух минут и оказался на полу, сбитый точным боковым в челюсть. Правда, не в нокауте, а лишь в нокдауне, и почти тут же вскочил, но Никитич бой прекратил, заметив:
— Что ж, кое-что можешь. Но кое-что — это у нас почти ничего. Старайся. А там посмотрим.
Медкомиссия, действительно, отняла всего три дня. Никаких отклонений в здоровье Теплякова она не обнаружила, и он, довольный ее заключением, вручил справку Никитичу.
Следующие десять дней пролетели как один бесконечный день изматывающих тренировок. На одиннадцатый, во время утреннего построения, Никитич, пройдясь вдоль строя замерших курсантов, остановился в самом конце.
— Юра Тепляков, выйди из строя, — приказал он.
Тепляков вздрогнул, как от удара, уверенный, что ему предложат покинуть «Детсад», как с иронией называли фирму «Кристалл» будущие телохранители, расшифровывая шесть букв следующим образом: Действуй Если Ты Солдат Адекватной Должности. Чушь, конечно, поросячья, но были и другие расшифровки. с использованием ненормативной лексики.
Тепляков сделал два шага вперед, повернулся кругом и замер, готовый ко всему, пропустив мимо ушей, что Никитич впервые присовокупил имя к его фамилии.
— Итак, Юрий Николаевич Тепляков прошел смотрины и, на мой взгляд, показал себя с лучшей стороны. Посему, поздравляю тебя, Юра, с зачислением на курсы телохранителей. Тебе предстоит в течение трех месяцев узнать все секреты своей будущей профессии. Уверен, что ты освоишь их без особых затруднений. О чем я и доложил руководству фирмы.
Строй будущих телохранителей из двадцати двух человек сообщение своего наставника встретил вежливыми аплодисментами. Впрочем, как выяснил Тепляков за минувшие дни, все эти парни попали в «Детсад» примерно тем же путем и в то же самое время, и если бы он опоздал всего на неделю, ему пришлось бы искать другую работу.
Теперь к тренировкам тела добавились боевое самбо и дзюдо, стрельба из пистолета, фехтование на ножах и палках, вождение автомобиля, лекции по психологии, юриспруденции, кино и фотосъемкам, звукозаписи, первой медицинской помощи при различных травмах и ранениях. Вплоть до кулинарии, марок вин, минеральных вод и прочего, и прочего, о чем Тепляков не имел ни малейшего представления. Занятия велись с перерывами на еду и сон, один специалист сменял другого, так что на личное время не оставалось ни минуты, а если бы и оставалось, то любой из курсантов употребил его для сна. И далеко не все выдержали такой бешеный темп освоения новой профессии. Уже через пару недель кое- кто, добравшись в конце дня до постели, стал задаваться вопросом, зачем им такая прорва всяких знаний?
— Нас, что, в шпионы готовят? — как-то во всеуслышание спросил, ни к кому конкретно не обращаясь, Славка Корневищев, сосед Теплякова по койке.
Тепляков лишь пожал плечами, почти уверенный, что его проверяют на вшивость.
— Для поступления в академию Генштаба, — с усмешкой ответил Валерка Куценко, в первый же день пославший Теплякова в нокдаун. — Говорят, что там теперь такая же программа, как и до семнадцатого года. Кроме четырех языков и парфосной охоты.
— Что это за охота такая? — удивился кто-то.
— Верхом на дончаке вслед за гончими по пересеченной местности, деревня, — ответил Куценко. — Читай роман Пикуля «Честь имею». Кстати, одним из лучших наездников в Академии перед Первой мировой считался барон фон Маннергейм.
— Кто? Кто?
— Маннергейм, будущий президент Финляндии. Слышал про «Линию Маннергейма», которую штурмовали наши дуроломы в сороковом году? Вместо того чтобы ударить с флангов. Вот этот самый Маннергейм и есть.
— Сам ты дуролом, — огрызнулся Корневищев.
— Сам не сам, а спросит тебя дочка подопечного тебе тела, почем бананы в банановых республиках, а ты и поплыл.
— Ну и почем же они там?
— По деньгам.
Славка Корневищев не выдержал такого темпа и такой нагрузки. А с ним еще двое. Их отсеяли и определили в обычные охранники, начиная от детского сада, кончая банками: там не обязательно отличать вкус и аромат «Мукузани» от «Хванчкары», или «Ессентуки» от обычной газированной воды, слегка подсоленной.
Глава 6
Через месяц ударили первые морозы и выпал первый снег. В этот день Никитич на вечерней поверке вдруг объявил, что завтрашнее воскресенье курсанты могут провести так, как им заблагорассудится. Но в понедельник утром чтобы все были на месте как штык и чистые как стеклышко.
Странное дело, но Тепляков, как, впрочем, и многие другие, даже жители этого города, встретили объявление Никитича с некоторой растерянностью: так все они втянулись в эту лихорадочную гонку к финишной черте, за которой таилась пугающая неизвестность, знакомая им разве что по детективным фильмам. В этих фильмах телохранители влюблялись в своих подопечных, если это была женщина, или в жену охраняемого тела, или в его дочь, или те в телохранителя. Были и такие сюжеты, в которых телохранитель изменял своему долгу, соблазнившись большими деньгами, или. — похоже, сценаристы-киношники перебрали все мыслимые и немыслимые варианты, случавшиеся в жизни или могущие случиться в тех или иных условиях. Впрочем, и на самих занятиях учителями приводились похожие истории, но не выдуманные, а имевшие место в действительности, разбиралось по косточкам поведение действующих лиц, свои и чужие промахи и делались выводы: не допускать подобных промахов в своей будущей практике.
В этот вечер курсанты уснули далеко не сразу. Местные, преодолев минутную растерянность, тут же собрались и покинули общежитие. А тем, кому некуда было идти, оставалось лишь завидовать и придумывать, как все-таки использовать полученный выходной. И Тепляков оказался среди них. Кто-то предложил во второй половине дня отправиться в ресторан и там расслабиться по полной программе. Но его не поддержали.
— Утром в понедельник ты если и будешь как штык, то уж точно — не как стеклышко. И что тебе скажет Никитич, к гадалке ходить не надо.
И лишь лежа в постели, подоткнув под себя одеяло и проваливаясь в сон, Тепляков вдруг увидел испуганные глаза девочек, которых он чуть не сбил, выскочив из подъезда пятиэтажки, услышал голос Татьяны Андреевны, умоляющий его непременно заходить к ним, если окажется в городе, вспомнился рассказ их соседа, подвозившего Теплякова.
Но если заходить, то когда? С утра, пожалуй, рано. К обеду? Тоже как-то неловко: подумают, что пришел поесть. Лучше всего, пожалуй, часа в три. А вдруг они куда-нибудь уйдут? Скажем, к кому-нибудь на день рождения. Или в кино. Или еще куда-то, а он придет, да еще с цветами, без которых никак нельзя. Вот ведь незадача. А если позвонить: мол, так и так и прочее?.. Тоже как-то не по себе.
Так ничего и не решив, Тепляков уснул, но, в отличие от прошлых ночей, глухих и беззвучных, ему снились широко распахнутые девичьи глаза, и кто-то звал его тихим голосом: «Юра-ааа! Юрочка-ааа!» Голос то возникал, то растворялся в шуме леса. Тепляков брел, проваливаясь в глубокий снег, теряя силы, а голос звал его, все звал, такой сладкий, такой жалостливый, как будто не голосу этому, заблудившемуся в глухом лесу, нужна была помощь, а самому Теплякову.
Наручные часы показывали полдень, когда Тепляков нажал черную кнопку звонка. Он даже перестал дышать, прислушиваясь к тишине за дверью, обитой дерматином, с глазком на уровне его плеча. Потом из глубины зашлепали чьи- то легкие шаги и замерли возле двери, и у Теплякова на мгновение замерло сердце, а потом бешено застучало то ли от радости, что кто-то все-таки дома из Яловичевых, то ли от страха, что примут его равнодушно, без всякой радости, на которую он втайне все-таки рассчитывал.
— Кто там? — спросил девичий голос, но не сразу и явно с испугом.
И другой, почти такой же, то есть тоже девичий, но из глубины квартиры.
— Машка! Ну чего ты ктокаешь? Посмотри в глазок. Может, там какой-нибудь бомж. Или дядька Петька со второго этажа денег пришел клянчить на выпивку.
— Я боюсь, — признался первый голос — голос Машеньки, как младшую вслед за Иваном Савичем называл про себя Тепляков.
— Вот глупая! Дай я гляну!
Тепляков чуть отошел от двери и встал напротив глазка, держа букет алых роз перед собою, а пакет с коробкой дорогих шоколадных конфет, с тортом и фруктами в опущенной руке: Лилька столько дала ему денег, что он не знал, на что их потратить. Стоя перед дверью, он подумал, что выглядит, скорее всего, глупо, тем более что лицо его, помимо воли, просто расплывалось в улыбке, которую ему самому, не видя себя в зеркало, трудно определить, но уж точно, умной не назовешь. Даже Лилька, и та часто пеняла ему: «Ну чего ты лыбишься? Прямо как дурак какой-то!» А еще он подумал, что девочки наверняка дома одни, отсюда и проистекает их робость.
Некоторое время за дверью держалась настороженная и, надо думать, удивленная тишина. Затем второй голос, на пол-октавы гуще первого, голос Дашеньки, спросил, но без страха, а, скорее, с изумлением:
— А вы к кому?
— К вам, — ответил Тепляков, продолжая улыбаться. — Меня зовут Юрием Тепляковым. Я служил с Сашей, с вашим братом. Может, Татьяна Андреевна говорила вам обо мне.
— Говорила, — неуверенно подтвердила Дашенька. — Но мамы нет дома.
— Об этом я уже догадался, — признался Тепляков снисходительно. — А когда она вернется?
— Не знаю, — пожаловался за дверью голос Дашеньки: ей хотелось впустить незваного гостя, но в передачах почти всех телеканалов столько рассказывается ужасов про то, как с виду — и со слов — вполне приличные люди вдруг превращаются в чудовища, стоит им оказаться в квартире, населенной такими беззащитными существами, что нет ничего удивительного, если две девчушки, затвердив эти новые правила нового мира, пребывают в мучительной неопределенности, как им поступить.
И Тепляков решил, что не стоит их мучить понапрасну: даже если они и впустят его, все равно будут вести себя настороженно, следовательно, ничего хорошего из этого визита не получится.
— Хорошо, Дашенька с Машенькой. Я зайду в другой раз, когда Татьяна Андреевна будет дома. Только передайте ей, что я нашел себе работу. Чтобы она не беспокоилась. До свиданья!
И Тепляков затопал своими армейскими ботинками вниз по ступеням. Однако не успел он достичь третьего этажа, как наверху клацнули открываемые замки, и голос Дашеньки, освобожденный от всяких преград, вскрикнул с испугом:
— Постойте!
Тепляков остановился, задрал вверх голову и первое, что он увидел, это отвисший ситцевый халатик, а под ним голые ноги до самых трусиков телесного цвета и с кружевами. И только потом русую головку девушки с широко распахнутыми глазами, перегнувшейся через перила.
— Постойте, — повторила она, и тут же рядом с нею оказалась Машенька, с такими же широко распахнутыми от страха и любопытства глазами, с такими же обнаженными ногами, при виде которых Теплякова во второй раз обдало жаром с ног до головы.
— А вы, правда, Тепляков Юра? — спросила Дашенька.
— Чтоб мне провалиться на этом месте до самого подвала! — ответил Тепляков, широко улыбаясь, потому что нельзя было не улыбаться при виде этих очаровательных лиц, широко распахнутых глаз, и не столько от страха и любопытства, сколько оттого, что они не поверили ему, Теплякову, не пустили его за порог, и он теперь может подумать о них что-то плохое. Довольный своими догадками, отчасти основанными на тех знаниях психологии, которые преподали им на курсах, Тепляков полез в боковой карман куртки, достал паспорт, поднялся на межэтажную площадку и положил паспорт на подоконник. Подумав лишь мгновение, он рядом положил розы и поставил пакет. — Вот мой паспорт. Я спущусь вниз. Вы посмотрите, ну а дальше. дальше я, пожалуй, все равно пойду. А то, не дай бог, мама вас заругает, что вы впустили в квартиру чужого человека. А цветы и все остальное — это так, между прочим. На всякий случай можете вызвать саперов: а вдруг там бомба, — прорычал он, сделав страшное лицо.
— Ну, что вы! — воскликнула Машенька с той радостной и даже счастливой улыбкой, о которой с такой завистью говорил чуть больше месяца тому назад Иван Саввич. — Мама совсем-совсем не будет нас ругать! Она все вас вспоминала и вспоминала, все ждала, когда вы придете к нам в гости. Правда, правда!
— Вот как, — произнес Тепляков, не зная, как вести себя дальше. И пояснил в свое оправдание: — О том, что у нас будет выходной, нам сообщили лишь вчера вечером. Я не решился вам позвонить: вдруг вы спите.