Статья для автомобилестроителя, конечно же, отыскалась – люди, писавшие современное уголовное право, потому и вошли в историю, что мыслили широко и дальновидно. Только нитки, пришивающие данную статью к делу Кауфмана, были взяты не самого подходящего оттенка. Не то чтобы ярко-белые, но тоже довольно броские. Если верить Науму Исааковичу, в покрытой пылью векового забвения статье говорилось приблизительно следующее:
«Гражданам Великого Альянса запрещается проектировать, воссоздавать, использовать либо хранить у себя любые разновидности двигателей внутреннего сгорания. Это также относится ко всем видам транспортных средств, оснащенных подобными двигателями либо имеющих конструктивные возможности для оснащения таковыми».
К статье прилагалось внушительное приложение из голографий древних автомобилей. Приложение наглядно демонстрировало маршалам, по каким критериям следует определять незаконное транспортное средство, подпадающее под действие вышеуказанной статьи.
Виртуальный адвокат, предоставленный дяде Науму правозащитной системой «Серебряных Врат», опротестовал обвинение как высосанное из пальца: где вы, дескать, многоуважаемые автоэксперты, нашли в транспорте гражданина Кауфмана двигатель внутреннего сгорания? Но маршалы сразу же уточнили: они основывают обвинение лишь на последней части статьи, и гражданин Кауфман ответит по закону за то, что его автомобиль обладает всеми предпосылками для установки в него запрещенных к эксплуатации механизмов.
На сей счет у обвинения имелся ряд улик. Генератор конденс-поля, стоявший на транспортном средстве, был съемным. А раз так, значит, на его место можно было установить все, что угодно, в том числе и двигатель внутреннего сгорания. По мнению маршалов, «конструктивная возможность» была налицо.
Второй аргумент выглядел куда внушительней, поскольку опровергать его было сложнее. Голографии из приложения к обвинительной статье убедительно доказывали сходство древних автомобилей с автомобилем Наума Исааковича. Усугубляли положение обвиняемого антикварные колеса с фирменной эмблемой. Красующаяся на них трезубая «роза ветров» один в один повторяла эмблему, что встречалась на корпусах, грузовых отсеках, но самое главное – двигателях внутреннего сгорания множества представленных на голографиях автомобилей.
Хитрый ход предприняли маршалы, слов нет!
Спорно, конечно же, было строить обвинение на таком совпадении, однако этой несуразицы оказалось достаточно, чтобы поставить в тупик искусственный интеллект виртуального адвоката. Беспрецедентное дело, требующее специфических знаний о технике эры Сепаратизма, послужило для виртоличности камнем преткновения. И адвокат выбрал оптимальный, на его взгляд, вариант: предложил Кауфману чистосердечно признаться во всех преступлениях. А их, помимо основного, насчитывалось еще несколько. Уже не столь существенных, но таких, закрыть глаза на которые не получалось. К счастью, маршалы разобрались, что дядя Наум трепал им нервы не нарочно, а исключительно по вине психического срыва и конструкторского недомыслия. Другими словами, имело место не спланированная преступная акция, а непредумышленное хулиганство. Кауфману повезло, что обошлось без жертв и ему не вменили в вину покушение на убийство маршала, а также не заставили выплачивать стоимость поврежденных при облаве модулей.
– Что бы я ни имел против закона, в целом он таки справедлив, – заметил мне по этому поводу Наум Исаакович.
Издерганному судебной тяжбой Кауфману смертельно надоела вся эта канитель, и он пошел на поводу у стушевавшегося защитника. Дядя Наум подписал признание, хотя Каролина была против такого отцовского шага. Окончательный приговор не замедлил себя ждать, и имя Наума Кауфмана пополнило собой маршальский Желтый Список наряду с другими правонарушителями, чьи преступления не попадали в категорию тяжких. Осужденный изобретатель лишился половины социальных гарантий и доступа ко многим секторам «Серебряных Врат», а также получил запрет на бесплатное снабжение кое-какими видами продуктов. Впрочем, экономного Кауфмана последнее наказание не очень расстроило. Больше всего, конечно, он переживал по поводу подмоченной репутации и понижения своего социального рейтинга, о чем теперь свидетельствовала пожизненная метка в персон-маркере. Но, как верно подметила Кэрри, обижаться Науму Исааковичу следовало прежде всего на самого себя.
Потрясающая судьба сложилась у автомобиля, смертельный приговор которому был зачитан еще на берегу. Лишенное генератора, злосчастное изобретение было изъято и до полного выяснения обстоятельств отправлено в карантинный бокс ближайшей базы снабжения – другого охраняемого объекта поблизости не нашлось. Путь оттуда автомобилю предстоял один: разбор и отправка на утилизацию.
Вот здесь-то в Науме Исааковиче и пробудилась природная смекалка, которая так подвела изобретателя во время судебного процесса. Случайно прознав после суда, что его детище до сих пор цело и невредимо, Кауфман незамедлительно подал прошение о возврате автомобиля владельцу. Точнее, слово «автомобиль» дядя Наум уже не употреблял. Он применил более обтекаемую формулировку: «коллекция старинных предметов, приобретенная законным путем на антикварных аукционах». К прошению прилагались список антиквариата, документы о легальности покупок и клятвенное обещание пересмотреть условия хранения коллекции, поскольку нынешний ее порядок, как выяснилось, нарушал законодательство. Хитрец не забыл уточнить, что наказание за нарушение правил хранения он уже понес по всей строгости.
«Я называл мою коллекцию антиквариата автомобилем?! – сделал невинные глаза дядя Наум, когда маршалы попытались возразить и ткнули его носом в судебные протоколы. – Нет, вы таки подумайте – и впрямь называл! И чего только не наговоришь в расстроенных чувствах… О чем речь, конечно же, не автомобиль! Обычная коллекция старых деталей, собранных в макет автомобиля. Уверяю вас: уже завтра все это будет разложено по полочкам с соответствующими ярлычками! Можете прийти и проверить…»
– Закон что вот этот манипулятор – при желании им можно крутить в любую сторону, – похлопав по колесу управления, подытожил Кауфман очередную главу своего рассказа. – Признаться, даже не ожидал, что идиотское оправдание, которое я сочинил для маршалов, сработает. Однако поди ж ты – сработало…
Маршалы вернули «коллекцию антиквариата», поскольку так и не нашли, к чему придраться в доводах ее владельца. А может, просто не захотели придираться – кому нужна волокита, если документы в порядке и нарушитель получил по заслугам? Стражи закона даже проявили великодушие и выделили буксировочный модуль, чтобы Наум Исаакович дотащил «макет автомобиля» до гаража для последующего демонтажа.
Довольный Кауфман вышагивал рядом с механической процессией с видом человека, которому в этой жизни для счастья больше ничего не надо. Он проиграл на одном фронте, но взял впечатляющий реванш на другом. Только наслаждаться триумфом ему пришлось в одиночестве – Каролина не приветствовала поступок отца, вернувшего в дом это четырехколесное проклятие.
Дядя Наум сдержал слово и разобрал автомобиль даже быстрее, чем с этой работой справился бы модуль-утилизатор. Явившиеся для проверки маршалы убедились, что коллекция приведена в порядок и больше не отправится на берег в собранном виде творить вселенский переполох. Последующие проверки окончательно убедили маршалов в том, что гражданин Кауфман осознал свои ошибки и отныне живет с законом в нерушимой дружбе.
Только мнительную Каролину кроткое поведение Наума Исааковича не обмануло. Она-то подозревала, какие планы скрываются за этой показной кротостью. Сам факт того, что папа добился возврата автомобиля, уже наводил на нехорошие мысли: гениальный конструктор вряд ли удовлетворится созерцанием рассыпанного по гаражу железа.
Дядя Наум не запрещал Каролине заходить в гараж, но втайне от нее поменял замок на допотопный – механический, – ключ от которого всегда держал при себе. Однако Кауфман недооценил свою дочь. Довольно скоро Кэрри наловчилась вскрывать примитивный замок гибкими «лапками» инфоресивера. И потому не было ничего удивительного в том, что однажды, когда все неприятности остались в прошлом и маршалы уже не досаждали Кауфманам проверками, между отцом и дочерью вспыхнула очередная конфронтация.
Нетрудно догадаться, что яблоком раздора послужила все та же «коллекция антиквариата», которая начала пропадать с полок и скапливаться в дальнем углу гаража. Но не в виде разрозненных деталей, а в легко узнаваемой форме прежнего автомобиля. Ни брезент, ни инструменты, набросанные поверх него ради маскировки, не скрыли от Кэрри новое творение изобретателя-рецидивиста.
Конфронтацию удалось погасить лишь после того, как Наум Исаакович поклялся страшной клятвой в том, что автомобиль не покинет стен гаража и маршалы никогда о нем не пронюхают. Для пущей гарантии дядя Наум даже сформировал на прежнем месте новую коллекцию, накупив по бросовым ценам всяческий железный хлам, который не интересовал даже неискушенных коллекционеров. Мнимая коллекция обязана была пускать пыль в глаза проверяющим; они хоть и не показывались уже довольно долго, но все равно могли нагрянуть в любой день. Убедительно или нет выглядел этот камуфляж, шанса выяснить не представилось – маршалы к дяде Науму больше не заявлялись.
Конфронтацию удалось погасить лишь после того, как Наум Исаакович поклялся страшной клятвой в том, что автомобиль не покинет стен гаража и маршалы никогда о нем не пронюхают. Для пущей гарантии дядя Наум даже сформировал на прежнем месте новую коллекцию, накупив по бросовым ценам всяческий железный хлам, который не интересовал даже неискушенных коллекционеров. Мнимая коллекция обязана была пускать пыль в глаза проверяющим; они хоть и не показывались уже довольно долго, но все равно могли нагрянуть в любой день. Убедительно или нет выглядел этот камуфляж, шанса выяснить не представилось – маршалы к дяде Науму больше не заявлялись.
Драматичная жизнь «Неуловимого», получившего столь гордое имя после тайного воскрешения, так и тянулась внутри гаражных стен, пока вчера его создатель не нарушил данную клятву и снова не выгнал затворника на волю. Сам же клятвопреступник угрызений совести по этому поводу не испытывал. Он верил, что действует не только во благо дочери, но и во благо всего остального человечества.
Мне и Каролине не оставалось иного выбора, как уверовать вместе с ее отцом.
Согласно историческим хроникам, автомобили эры Сепаратизма – особенно ее конца – двигались все-таки быстрее, чем колесница Кауфмана. Не хочу петь дифирамбы двигателю внутреннего сгорания, но по такой качественной дороге, что имелась в нашем распоряжении, древний автомобиль добрался бы до центра гигаполиса часов за пять-шесть. У «Неуловимого» на это ушло около двух суток, с учетом остановок и ночлегов. Не слишком стремительный темп для автомобиля с таким громким именем, зато умеренная скорость колесницы дяди Наума с лихвой компенсировалась не нуждающимся в подзарядке источником питания. Можно было даже сказать, что двигатель нашего автомобиля был вечным – срок службы либериаловых генераторов превышал вековой рубеж.
Знаток канувших в Лету традиций, Наум Исаакович припомнил старинную поговорку: «Тише едешь – дальше будешь» – и сделал ее девизом нашего путешествия. Спорное заявление, но смысл его стал мне понятен к исходу второго дня пути, когда мы добрались до центра, избежав поломок и прочих дорожных неприятностей.
Впервые я въезжал в центр не в боте инскона, так что масса новых ощущений была мне гарантирована. При других обстоятельствах я бы даже назвал это восторгом, но только не сегодня. Рассказ беглого контролера ярко отпечатался в моей памяти и гасил все восторги. Пришлось ограничиться лишь констатацией факта: да, при таком оригинальном способе путешествия большой город предстает перед тобой в совершенно ином свете.
Все эти два дня мы словно удалялись в океан на утлом суденышке. Возвышающиеся по обеим сторонам магистрали здания следовало в данном случае сравнивать с волнами. По мере удаления от берега волны увеличивались и принимали угрожающие размеры. Частные особняки окраин за волны можно было не считать – так, обычная рябь на мелководье. Промышленные зоны и жилые кварталы контролеров выглядели внушительнее, и строения этих районов следовало приравнивать к прибойным волнам, накатывающим на берег длинными грядами. И только кто видел монументальные, километровой и более высоты, громады центра, чьи вершины выступали над облаками, тот смел утверждать, что побывал в настоящем гигаполисе. Ровно как тот, кому довелось испытать буйство штормовых океанских валов, мог справедливо полагать, что видел настоящий океан. Я не бывал в штормовом океане и теперь собирался частично компенсировать это, направляясь в штормящий гигаполис.
Местность под магистралью понижалась, отчего казалось, будто наша дорога поднимается все выше и выше, хотя в действительности этого не происходило. Приближаться к краю трубопровода стало и вовсе страшно, однако на подступах к центру высота ощущалась не так заметно – сказывались титанические размеры окружающих построек. Стоп-зоны для ботов здесь попадались гораздо чаще. Их мы вычисляли по цвету, окрашивающему трубопровод из серебристого в предостерегающе красный. Подобная система окраски была разработана специально для удобства спутникового наблюдения. После одного такого продолжительного красного участка, где раньше ботам приходилось снижать скорость, наша магистраль плавно влилась в межрайонную, уже давно идущую параллельным курсом. Пригодное для проезда пространство расширилось в несколько раз, что позволило Науму Исааковичу чувствовать себя уверенней. Других поводов для уверенности в грядущем, к сожалению, не имелось.
На первый ночлег мы остановились над каким-то лесопарком. За густыми кронами вековых деревьев нельзя было различить землю. Перед тем как уснуть в неудобных креслах «Неуловимого», мы долго слушали завывание ветра и смотрели на звезды сквозь кварцевую крышу кабины. Ветер был резким и холодным, а звезды – близкими и тревожными. Громады далеких зданий, ранее расцвеченные огнями окон и гигантских рекламных пикров, а ныне безжизненные, словно марсианские скалы, загораживали половину небосвода и мешали насладиться великолепием ночного неба в полном объеме. Костров внизу не наблюдалось, но в отдалении, где-то в мрачных лабиринтах кварталов, мерцали оранжевые отблески. Магистраль тускло серебрилась под светом звезд и уходила вдаль, проделывая брешь в сплошной стене зданий. Тоскливое одиночество, что накатывало на меня по ночам весь прошлый месяц, здесь, на продуваемой лютыми ветрами и окутанной мраком высоте, было как-то по-особому неприятно. И пусть я находился в кабине «Неуловимого» не один, все равно, от тоски это не спасало.
Дядя Наум не переставал укорять себя за то, что не удосужился оборудовать в кабине печку. Каролина укоряла отца и за отсутствие печки, и за сам факт существования «Неуловимого». По мнению Кэрри, создав автомобиль, папочка пошел наперекор эволюции и совершил тяжкий грех, равносильный воскрешению динозавров. За это судьба и наказывала нас сегодня всевозможными испытаниями. Незлобивое препирательство Кауфманов слегка разбавляло мою тоску, а также отвлекало от холода, пока наконец и вовсе не усыпило своей монотонностью.
К исходу второго, ничем не примечательного дня пути (разве что высотные здания все больше загораживали обзор и заслоняли солнечный свет) мы были вынуждены задуматься о ночлеге гораздо раньше. До границы центрального мегарайона оставалось около получаса езды, но соваться в центр на ночь глядя было опрометчиво. Наум Исаакович нарочно остановил «Неуловимого» на пересечении магистрали с широкой рекой, чтобы до наступления темноты хорошенько изучить противоположный берег в бинокль, предусмотрительно прихваченный Кауфманом с собой.
– Заметили что-нибудь любопытное? – спросил я, глядя, как дядя Наум, нервно покусывая губы, пристально следит за чем-то на той стороне реки.
– И да, и нет, – уклончиво ответил он. – Вижу каких-то людей. На вид вроде бы вполне приличные, но кто их там теперь разберет… Взгляните сами.
Я взял протянутый бинокль, минуту повозился с ним, настраивая резкость изображения, после чего еще минуту пытался сориентироваться, куда конкретно следует устремить усиленный оптикой взор. Как и в работе с топором, к обращению с биноклем требовалась привыкание. Оба этих устройства только внешне выглядели примитивными. Удовольствие, что возникало после освоения науки пользования древними инструментами, было непередаваемым. Научившись обращаться с биноклем, я ощущал себя натуральным троглодитом, добывшим огонь из деревяшки путем долгого трения. Радость победы – награда за усердие тому, кто на пути эволюции стремится только вперед…
Я тоже заметил людей на противоположном берегу. Вполне обычные люди, подобные тем, которых мы уже неоднократно видели по дороге сюда. Люди неторопливо брели вдоль берега и оживленно между собой переговаривались. Компания состояла в основном из молодежи плюс несколько взрослых. Поведение их напоминало прогулку, только при каждом прогуливающемся имелось оружие, не характерное для обывателя Привычного Старого Мира. Примитивное, грубое оружие в виде палок, строительной арматуры, обломков водопроводных труб и прочих подручных материалов, что при желании можно отыскать в городе. Я не хотел делать поспешных выводов насчет лояльности этих людей закону, который вроде бы пока никто не отменял, но было в их манерах нечто такое, что моментально настораживало. Даже присутствие среди них женщин не добавило бы мне спокойствия, встреться я с ними на узкой дорожке.
Сомнения охватили меня сильнее, когда, присмотревшись, я заметил, как плетущиеся в конце нестройной процессии юноша и девушка остановились и, не сводя друг с друга влюбленных взглядов, коснулись по очереди пальцами век партнера. Маленький тюбик в руке парня раскрывал природу загадочного любовного ритуала: типичная глюкомания, процветающая в среде фиаскеров сильнее, чем где бы то ни было. Делать запасы на черный день у глюкоманов было не принято – автораздатчики глюкомази функционировали раньше круглосуточно и всюду, – поэтому «тюбик счастья» очутился у парочки явно недавно. То есть наверняка был взят из разграбленного раздатчика. Присмотревшись получше, можно было различить, что перламутровый налет покрывал веки большинства бредущих по берегу. Выводы: если компания и соблюдала какие-либо законы, то только ими же и установленные.