– Эй, а мы тебя раньше не встречали? – подала голос девица, которая в завершившемся споре больше всех настаивала на непротивлении злу насилием. – Что-то лицо твое мне знакомо.
– Вам показалось, – бросил я, удаляясь. У меня отсутствовало всякое желание задерживаться и отвечать на вопросы, что обязаны были возникнуть, объясни я девице причину ее дежа вю. Инцидент исчерпан, разговоры окончены…
Положив топор на плечо, я двинулся за Кауфманами, скрывшимися где-то поблизости, на четвертом ярусе. Периодически я оглядывался и проверял, чем занимаются у меня за спиной фиаскеры. Враг вроде бы умерил пыл, и на повторное нападение его могла подвигнуть разве что внезапно взыгравшая гордость. Но меня больше волновала не она, а смена вражеской тактики, вполне логичная после всего произошедшего. Противник с треском проиграл лобовую атаку, но мы продолжали дразнить его, находясь на территории, разведанной им вдоль и поперек. Это давало фиаскерам преимущество, пожелай они напасть снова. А они, бесспорно, пожелают, причем сделают это более продуманно, поскольку обжигаться второй раз среди них кретинов явно не отыщется.
Я с тревогой ожидал грядущей ночи – идеальных условий для взятия реванша теми, кто проиграл в честном бою при солнечном свете. Нам требовалось сохранять бдительность в бетонных джунглях и стараться больше не лезть на рожон. Ради этого я был готов даже посадить дядю Наума на поводок, если он не пересмотрит свое легкомысленное поведение.
Взволнованные Кауфманы ожидали меня на выходе из межъярусного перехода, спрятавшись за автосэйлером. Моя короткая стычка с фиаскерами была видна им во всех подробностях, что избавило меня от необходимости рассказывать о ней. Наум Исаакович ощущал себя виноватым и был подавлен. А вот во взгляде Каролины я обнаружил нечто любопытное. Правда, дать своему открытию точное определение я затруднялся. В глазах Каролины было что-то среднее между одобрением и пониманием. «Все в порядке, Гроулер, – как бы намекала Кэрри. – Можешь не оправдываться – на твоем месте я поступила бы так же». Этот доселе невиданный мною взгляд приковывал внимание простой человеческой теплотой, ранее спрятанной под маской показной холодности. Что ни говори, а такая Каролина нравилась мне гораздо больше.
Наваждение мелькнуло и пропало. Убедившись, что я в порядке, Кэрри вручила мне мою сумку и снова вернулась в свое привычное амплуа Снежной королевы, у которой несносная Герда только что увела из-под носа любимого фаворита Кая. На меня Каролина больше не смотрела, что, впрочем, было и к лучшему. Запечатлев в памяти ее теплый взгляд, мне хотелось сохранить в мыслях именно это короткое, уже ускользнувшее мгновение. Я решил считать его наградой за проявленное усердие в своем специфическом ремесле. Наградой скромной, но вполне заслуженной.
– Мне таки жутко неудобно, капитан, что по моей вине вам пришлось… – начал было Кауфман, но я, не дослушав его, махнул рукой:
– Ладно, дядя Наум, что случилось, то случилось. Погибших нет, так что можете успокоиться. Нам повезло, что мы наткнулись на дешевых артистов, а не на ребят посерьезней. Представлением, которым они пыжились меня удивить, я уже двенадцать лет развлекаю публику на стадиуме. Поэтому в законах жанра разбираюсь гораздо лучше. Два месяца – слишком короткий срок, чтобы превратиться из ничтожества в полноценного бойца, хоть Тигром при этом назовись, хоть Убийцей. Кусаться и тявкать – одно, рычать и раздирать глотки – совсем иное. Чтобы уяснить разницу между этими вещами, надо обладать кое-каким опытом. Тигр рычит, когда поймает добычу и не раньше. Плохо то, что, едва войдя в город, мы уже нажили себе врагов, хотя могли без проблем избежать этого. Ну да черт с ними, неужели мы струсим и отступим перед горсткой каких-то придурков? Просто теперь будем почаще озираться и выглядывать из-за углов, прежде чем куда-нибудь свернуть…
– Я вот о чем хотел поговорить, молодой человек, – жестом прервал меня Кауфман. – Помнится, вчера вы предложили отклониться от маршрута и заглянуть в одно незапланированное местечко. Так вот: я не против. Лучше потерять день на поиск средств самозащиты, чем из-за их отсутствия потерять собственные жизни. Эти ваши арсеналы на стадиуме – расскажите-ка о них поподробнее. Если арсенальные замки относятся к войс-блокираторам, думаю, при помощи отвертки, молотка и кусачек вскрою их за пару часов. А потом экипируетесь, как ваша душа пожелает. И вам будет сподручней… хм… разбираться во внештатных ситуациях, и нам с Кэрри спокойней…
Однако как просто, оказывается, заставить гуманиста поменять мировоззрение в антигуманном обществе! Еще одно доказательство, что против природы не попрешь. Ее законы зародились на миллионы лет раньше появления человека, и спорить с этими законами, на мой взгляд, бесполезно. Желание выжить быстро выветривает из головы предубеждение к насилию, а особенно насилию к тому, кто покушается на твою жизнь. Сегодня с подобными предубеждениями расставались даже те, кто еще вчера из принципиальных соображений не обижал даже мух.
Рассказывать о том, как мы провели в диком центре первую ночь, будет скучно, поскольку прошла она на удивление спокойно. Знай я наперед, что так случится, выспался бы безмятежным сном праведника и запасся силами на пару последующих дней. Но плохой сон преследовал меня уже третьи сутки. Я толком не вздремнул даже вечером, когда решил отдохнуть перед долгой ночной вахтой, заставив близорукого Наума Исааковича готовить ужин, а Кэрри – наблюдать за округой до тех пор, пока не зайдет солнце. В кромешном мраке к нам легко могли подкрасться даже неосторожные фиаскеры. Поэтому давать Кауфманам ответственное поручение, требующее чуткого слуха, зоркости и выдержки, я не рискнул. При свете дня – еще куда ни шло; Каролина – девушка дисциплинированная и глаз у нее острый, но ночной город – это уже полигон для более профессиональных бойцов.
Или побитые фиаскеры и впрямь оставили нас в покое, или мы умудрились хорошо запутать следы, но сколько Каролина, а после нее я ни напрягали зрение, выявить поблизости врагов нам не удалось. Мы специально заняли выгодную позицию – терраса пустого и уже давно разграбленного ресторана на перекрестке улиц. Оттуда пятый ярус просматривался во всех направлениях, а мы, заблокировав выходы на террасу столиками и соорудив из солнцезащитных зонтов палатку, были с улицы практически незаметны. Пока я пытался заснуть, дядя Наум сбегал с отверткой на ресторанную кухню и выломал из печи небольшой термоэлемент, который тут же подсоединил к нашему либериаловому генератору. Получилась крохотная, но вполне работоспособная печь. Так что, когда я, злой и не выспавшийся, заступил на ночное дежурство, меня ожидал горячий ужин и все, что требовалось бдительному стражу для приготовления крепкого кофе. Дядя Наум был отвратительным воякой, но превосходно знал, как поддерживать бодрость духа в своем телохранителе. Я приглядывал за Кауфманами, Кауфманы заботились обо мне – самая настоящая командная порука…
Действительно, держимся вместе с первого дня кризиса, пора бы уже и название для команды придумать. Что-нибудь величественно-грозное наподобие «Молота Тора»… «Спасатели Мира»?.. Величественно, но не грозно. «Топор Кауфмана»?.. Грозно, но не величественно. «Топор Мира»?.. Грозно и величественно, но звучит по-идиотски. «Спасатели Кауфмана»? Ни то ни другое, к тому же двусмысленно. Хотя во втором смысле гораздо ближе к истине: я предчувствовал, что нам с Кэрри еще не раз придется вызволять рассеянного дядю Наума из беды…
Мне все же удалось поспать часок на рассвете, пока Кауфманы хлопотали над завтраком. Бодрости этот скоротечный сон не добавил, а лишь еще больше разморил. На кофе, употребляемый всю ночь, к утру у меня выработался стойкий иммунитет. Чтобы взбодриться, Гроулеру требовалась адреналиновая инъекция, сиречь хорошая нервная встряска.
Наум Исаакович будто догадался об этом. Едва лишь солнце засверкало в полную силу, он порадовал меня известием, что в его бинокль уже наблюдаются верхушки мачт, на которых вокруг стадиума «Сибирь» развевались знамена с гербами команд реал-технофайтеров. Я попросил бинокль, после чего долго выискивал между рядами высоток милые сердцу атрибуты прошлой жизни и по наводке Кауфмана все-таки нашел. Едва у меня перед глазами замаячил ориентир, как вялость моя улетучилась бесследно, а в душе заиграла тяга к дальнейшим путешествиям, которая, по всем признакам, должна была напрочь исчезнуть после вчерашнего инцидента.
Мой второй дом, где я провел почти половину сознательной жизни, – стадиум «Сибирь» – манил меня развевающимися на ветру флагами. Словно старый друг, что приметил вдалеке запропастившегося невесть куда приятеля и теперь радостно подзывает его к себе. Я тоже был рад снова видеть знакомый до боли стадиум и спешил к нему навстречу, веря, что в родных стенах мне с друзьями не угрожает опасность. К тому же очень хотелось повидаться с кем-нибудь из знакомых, которые, я надеялся, непременно должны были попасться нам на стадиуме либо поблизости от него. Слабо верилось, что на огромных пространствах «Сибири» – полигонах, коридорах, студиях – не осталось ни одной живой души, помнившей незабвенного капитана Гроулера.
Наум Исаакович оставил в покое компас, поскольку даже мне – профану в древнем ориентировании – было ясно, куда идти. По мере того как мы приближались к стадиуму, стяги над ним становились все заметнее, постепенно превращаясь из разноцветных пятнышек в хорошо различимые вымпелы. Я уже мог невооруженным глазом определить, какое из знамен принадлежит «Молоту Тора». Огромные полотнища, каждое площадью в две тысячи квадратных метров, волнами развевались на мачтах и синхронно меняли направление по воле ветра. Наши знамена еще ни разу не сложили свои гордые крылья, поникнув от штиля, – бушующий на километровой высоте ветер не утихал никогда.
На пути к стадиуму Наум Исаакович доказал, что уроки вчерашнего дня отложились в его голове основательно. Причем даже основательнее, чем хотелось бы. Теперь дядя Наум отрывался от группы крайне редко, однако все равно продолжал двигаться впереди, видимо, не хотел выглядеть усталым стариком, плетясь следом за нами. Его обязанности проводника в это утро свелись к минимуму – с появлением на горизонте стадиума я начал узнавать прилегающие к нему территории. Поэтому энергичный Кауфман без колебаний взял на себя роль дозорного. Приближаясь к очередному повороту, он жестом придерживал нас, так же знаками призывал к тишине, а затем подкрадывался к углу и осторожно выглядывал из-за него. Не обнаружив ничего подозрительного, дядя Наум звал нас к себе и давал «добро» на дальнейший путь. Все это делалось Кауфманом так артистично, что я с трудом сдерживал улыбку. Но деликатно помалкивал: пусть лучше он ведет себя так, чем пялится на компас и прет напролом.
Первое время я радовался, глядя на Наума Исааковича, адаптировавшегося к современным городским реалиям. Радовался, пока не убедился, что его адаптация принимает параноидальный характер.
Проявлялось это обычно так:
– Капитан, вы тоже видите засаду за тем кредитным терминалом? – зловещим шепотом спрашивал меня Кауфман, указывая на настороживший его объект. – Я засек возле него какое-то подозрительное копошение.
– Да это же просто бродячая собака, дядя Наум, – приглядевшись, успокаивал я его. – Наверное, кто-то набросал там объедков, вот она и роется в них.
– Вы уверены? – недоверчиво хмурился Кауфман. – Сроду не встречал таких крупных собак, сами посудите, с чего им жиреть-то сегодня? Ну-ка присмотритесь внимательнее, молодой человек!
– Бросьте, Наум Исаакович! – раздраженно отмахивался я. – Даже будь это фиаскеры, сколько человек спрячется за терминалом? От силы два. Ручаюсь: поодиночке эти двуногие псы нападать точно не отважатся.
– Те, с которыми вы вчера имели беседу, может, и не отважатся. Однако не забывайте, что вокруг еще шастает полным-полно всякого сброда…
И так происходило почти на каждом углу. Кауфман пререкался, покуда хватало моего терпения. Когда же оно иссякало, я вытаскивал топор и, выходя из-за укрытия, показывал упрямцу всю безосновательность его подозрений.
– …И все-таки уверен, что негодяи здесь были! – ворчал дядя Наум, проходя мимо рассекреченной им «вражеской западни». – Наверняка испугались и скрылись. Быстро бегают, мерзавцы…
К счастью, медлительные и непуганые мерзавцы ошивались в то утро далеко от нашего маршрута. Три или четыре раза мы наблюдали с высоты пятого яруса малочисленные банды фиаскеров, промышлявших ниже, а однажды даже стали свидетелями потасовки между бандами.
– Стая собак, не поделившая кость! – глядя на них, фыркнула Каролина, презрительно скривив губки, и была абсолютно права.
В роли кости выступал почти пустой раздатчик глюкомази, валявшийся там же. Смотреть на мутузящих друг друга чем попало фиаскеров было противно до отвращения. Несколько вооруженных били одного безоружного, упавшие запинывались ногами и добивались палками. Фиаскеры блажили, брызгали слюной и сквернословили такими словами, от которых сгорели бы со стыда даже лишенные эмоций виртоличности. Растрепанные подруги фиаскеров, уже с трудом подпадающие под определение «прекрасный пол», таскали соперниц за волосы, визжали и расцарапывали им лица. Гвалт стоял такой, что его наверняка слышали даже на нулевом ярусе. Новые хозяева города проходили закалку в горниле уличных баталий, и вряд ли молот наших гуманных законов сумел бы перековать обратно то, что должно было в итоге выйти из этого горнила…
Главные ворота стадиума находились ярусом выше. Я уведомил об этом Кауфманов, и, когда до «Сибири» оставалось порядка часа ходьбы, мы выбрали самый безопасный переход и поднялись еще на сотню метров ближе к небесам. Я сомневался, разумно ли входить на стадиум с площади Победителей, через парадный вход. Однако останься мы на прежнем ярусе или спустись ниже, то, вероятнее всего, наткнулись бы лишь на запертые служебные двери, а терять драгоценное время на взлом дюжины замков было нерационально. Напомню, что в календаре реал-технофайтинга на начало кризиса значилось межсезонье, поэтому и было проблематично отыскать на стадиуме открытые выходы.
Главные ворота тоже перекрывались в межсезонье. Только ворот как таковых там не имелось, а стояли турникеты с мембранами ограничительных силовых полей. Я вполне логично рассудил, что если защитные купола в нашем поселке не функционируют, то мембраны на турникетах также, по идее, должны были отключиться – системы-то одинаковые. Кауфман назвал мое предположение здравым и безоговорочно его поддержал.
Чтобы обежать площадь Победителей по периметру, спортсмен вроде меня затратил бы минут сорок. В центре площади возвышалась полукилометровая монументальная стела с выгравированными на ней именами великих реалеров прошлого, среди коих присутствовало и имя моего учителя Ганнибала. Вместе площадь и стела походили на донельзя увеличенную копию кауфмановского компаса, где роль стрелки выполняла тень, отбрасываемая обелиском. В течение дня стрелка-тень с запада на восток медленно проползала по северному сектору площади Победителей и в полдень указывала строго на север. Не познакомься я с Наумом Исааковичем и его антикварными приборами, вряд ли бы когда-нибудь при взгляде на площадь Победителей меня посетило подобное сравнение.
С чем сравнить стадиум «Сибирь» в Жестоком Новом Мире, я пока затруднялся ответить. Но точно не с местом вселенского праздника, ощущение которого всегда наполняло меня при пересечении площади, на пути к главным воротам. Обычно игроки и технический персонал пользовались служебными входами, но изредка реалерам приходилось рисоваться на публике, расхаживая по площади, позировать для шоу-трансляторов и ставить автографы своими персон-маркерами на инфоресиверах болельщиков. Мы с удовольствием участвовали в подобных рекламных акциях, проводимых по инициативе арбитра Хатори Санада. Общение с болельщиками всегда считалось нужной и почетной обязанностью. Правда, для того чтобы выйти к рукоплещущей толпе, требовалось выполнить одно условие: надо было стать чемпионом турнира. Площадь Победителей и предназначалась для победителей, как ушедших на покой, так и тех, кто еще топтал изрытые полигоны стальными ботинками своих «форсбоди». Мне довелось побывать в шкуре триумфатора восемь раз, однако только в семи из них меня выпускали к поклонникам, как говаривали среди нашего брата – «на ощип лаврового венка». Золотые Венки, заработанные нами в восьмой победе, как и положено, пылились на почетном стенде команды, вот только капитану Гроулеру не довелось надевать свою награду на публике. Думаю, нет смысла напоминать почему…
Впрочем, подойдя ближе к стадиуму, я нашел-таки для него подходящее сравнение.
Однажды мы с Сабриной мотались на прогулку в Рим и видели там под кварцевым куполом древний архитектурный памятник Колизей – прообраз всех современных стадиумов. Мертвые и неприглядные развалины, пережившие тысячелетия, выглядели в тени римских высоток словно жалкая кучка камней, ожидающих, когда клинер-модуль сметет их в мусорный контейнер. Давным-давно Колизей впечатлял мир своими размерами, однако сегодня обшарпанные стены древнего стадиума не дотягивали даже до первого яруса многоярусного гигаполиса. В наши дни Колизей влачил жалкое существование и не рассыпался в прах лишь потому, что потомки его строителей решили оставить эти руины в качестве памятного сувенира. Мне было жаль угрюмый Колизей, внутри которого когда-то кипели отнюдь не спортивные баталии гладиаторов. Мне почему-то казалось, что познавшему мировую славу стадиуму просто не хочется жить в окружении заурядных каменных гигантов новой эры. Престарелый триумфатор устал от такой унылой жизни и мечтал упокоиться навек. Но не находилось для него в нашем мире избавителя, способного сжалиться над ветераном и вынести тому справедливый приговор, развернув кулак большим пальцем вниз: казнить, ибо сколько можно мучить дряхлого старца помилованием…