— На здоровье, — апатично отозвался дядя Эйнар, думая о прежних небесах, ночных небесах, звездных небесах, лунных небесах, ветреных небесах, прохладных небесах, полуночных и рассветных небесах, небесах облачных и всевозможных прочих.
Что же, такова его судьба: скрываясь от глаз, летать над выгоном так низко, что, того и гляди, сломаешь крыло о силосную башню или забор? Беда, да и только!
— Приходи на нас посмотреть, папа, — не унималась Мэг.
— Март наступил, — сказал Рональд.
— Да, март, — отозвался дядя Эйнар. — Дни, когда зима особенно ярится напоследок.
— Мы собираемся на холм. — Глаза Мэг блестели как две бусинки. — И все дети из города — тоже.
Дядюшка Эйнар прихватил губами свою руку.
— На какой холм?
— На холм Змеев, куда же еще? — хором ответили дети.
Тут только он поднял взгляд.
Все четверо держали, прижимая к трепещущей груди по большому воздушному змею; покрытые испариной лица выражали нетерпеливое, пылкое ожидание. В маленьких пальчиках были зажаты мотки белой бечевки. Змеи были пестрые, красно-сине-желто-зеленые, с хвостами из хлопчатобумажных и шелковых лент.
— Мы будем запускать наших змеев! — сообщил Рональд. — Неужели не придешь посмотреть?
— Нет, — грустно отозвался отец. — Меня увидят. Вы ведь знаете, мне нельзя показываться, а то будут неприятности.
— Ты можешь прятаться в лесу и смотреть оттуда. Нам так хочется, чтобы ты посмотрел, — взмолилась Мэг.
— Мы их сами сделали, — похвастался Майкл. — Потому что мы знаем как.
— Откуда вы это узнали?
— Потому что наш отец — ты! — вскричали все разом. — Потому и узнали.
Дядя Эйнар обвел взглядом всех четырех. Вздохнул.
— Фестиваль воздушных змеев, так?
— Да, сэр!
— Я собираюсь победить, — сказала Мэг.
— Нет, я! — крикнул Майкл.
— Я, я! — пропищал Стивен.
— Так боже ж мой! — взревел дядя Эйнар и подпрыгнул, оглушительно гремя крыльями. — Дети! Дети, я люблю вас, люблю больше всего на свете!
— Ты заболел? — спросил Майкл, отступая.
— Нет, клянусь небом! — пропел дядя Эйнар, выгибая свои крылья во всю их красу и славу. Стук, гром, цимбалы! Дети, подкошенные потоком воздуха, с хохотом попадали на землю. — Я знаю, знаю! Свобода, я снова свободен! Огонь в дымоходе! Перо на ветру! Брунилла! — крикнул Эйнар, повернувшись к дому; Брунилла высунула голову. — Я свободен! — кричал он, высокий, устремленный в небо. — Послушай, Брунилла, мне не нужна теперь ночь! Я могу летать и днем! Ночь не нужна! Теперь я буду летать днем, каждый день, и никто не узнает, никто меня не подстрелит, и… но боже, что ж я болтаю. Время не ждет. Гляди!
Под испуганными взглядами домашних дядя Эйнар схватил хлопчатобумажный хвост от одного из маленьких змеев, прицепил себе к поясу, ближе к спине, зажал в зубах конец бечевки, сунул моток в руки кого-то из детей и круто взмыл в поток мартовского ветра!
И дети дяди Эйнара помчались через луга и фермы, ликуя, спотыкаясь и выпуская в ясное небо все новые ярды бечевки, а Брунилла осталась возле их общего обиталища и только махала рукой и смеялась от облегчения, поскольку знала, что счастье семье теперь обеспечено; и дети добрались до холма Змеев и, сжимая в дрожащих от гордости пальцах моток, принялись все четверо дергать, травить и тянуть. Прибежали ребятишки из Меллин-Тауна, запускавшие своих маленьких змеев, увидели, как пляшет в небе большой зеленый змей, и затараторили:
— Ух ты, ну и змеище! Ну и змеище! Ух ты! Вот бы мне такого! Ну и змеище! Где вы такого взяли?
— Это наш папа сделал! — закричали Мэг, и Майкл, и Стивен, и Рональд и восторженно повисли на бечевке, а в небе гудел и громыхал воздушный змей, выписывая на облаке волшебный восклицательный знак!
Ветер The Wind, 1943 Перевод Л.Бриловой
Просто удивительно, насколько они взяты из жизни, все эти рассказы. Случилось так, что, пока я рос, мне снова и снова приходилось слышать этот ветер. Иногда над Уокиганом проносились просто ураганные ветра. И звучали они печально, словно туманный горн. И в один прекрасный день я сказал: «Ладно, все понятно… больше я не позволю ветру меня донимать. Я напишу о нем рассказ».
В тот вечер телефон зазвонил в половине седьмого. На дворе был декабрь; когда Томпсон взял трубку, успело уже стемнеть.
— Алло.
— Привет, это Херб?
— А, это ты, Аллин.
— Твоя жена дома, Херб?
— Конечно. А что?
— Черт.
Херб Томпсон спокойно прижимал к уху трубку.
— Что случилось? Ты как-то странно разговариваешь.
— Я хотел, чтобы ты приехал.
— У нас гости.
— Я хотел, чтобы ты остался у меня ночевать. Когда твоя жена уезжает?
— На следующей неделе. Пробудет в Огайо дней девять. У нее мать болеет. Вот тогда я смогу приехать.
— Мне нужно, чтобы ты приехал сегодня.
— Что случилось? Опять ветер?
— Нет-нет. Нет.
— Ветер? — спросил Томпсон.
Собеседник колебался.
— Да. Да, ветер.
— Вечер ясный, ветер не особенно сильный.
— Достаточно сильный. Задувает в окно, колышет занавески. Достаточно сильный, чтобы сказать мне.
— Слушай, отчего бы тебе не приехать и не переночевать здесь? — Херб Томпсон обвел взглядом ярко освещенную прихожую.
— О нет. Слишком поздно. Он может настигнуть меня на дороге. Уж очень дальний путь. Я не решусь, но все равно спасибо. Тридцать миль, но спасибо тебе.
— Прими снотворное.
— Херб, я уже час стою в дверях. Я вижу, что творится на западе. Там облака, и их рвет на клочья. Ветер будет, можешь не сомневаться.
— Ладно, заглотни таблеточку снотворного — и порядок. И звони мне, когда захочешь. Хочешь — позвони еще раз сегодня вечером.
— В любое время? — спросил голос в телефоне.
— Конечно.
— Я так и сделаю, но мне хотелось, чтобы ты приехал. Впрочем, я не хочу, чтобы ты пострадал. Ты мой лучший друг, и я предпочитаю, чтобы ты был цел. Наверное, будет лучше мне самому с этим разобраться. Прости, что я тебя побеспокоил.
— Черт, а на что же лучшие друзья? Ты вот чем займись: сядь спокойно и сделай за вечер кусок работы, — говорил Херб Томпсон, переминаясь с ноги на ногу в прихожей. — Выбрось из головы Гималаи и Долину ветров, забудь о своих любимых бурях и ураганах. Добавь лучше новую главу к очередной книге о путешествиях.
— Да, наверное. Может, и получится, не знаю. Может, и получится. Да, наверное. Спасибо и прости за беспокойство.
— Да за что, к черту, спасибо. Я разъединяюсь. Жена зовет к столу.
Херб Томпсон повесил трубку.
Сел за обеденный стол; жена села напротив.
— Это Аллин? — спросила жена; Томпсон кивнул. — Аллин с его ветрами: ветер в гору, ветер с горы, ветер жаркий, ветер холодный. — И жена протянула Томпсону до краев наполненную тарелку.
— У него была неприятная история в Гималаях, во время войны.
— Ты веришь тому, что он рассказывает об этой долине?
— Рассказ интересный.
— Туда полезли, сюда забрались… Зачем карабкаться черт-те куда, чтобы там перетрусить?
— Шел снег, — сказал Херб Томпсон.
— Правда?
— Снег, дождь, град и ветер — все случилось разом там, в долине. Аллин мне десять раз рассказывал. Он рассказывает так, что заслушаешься. Он забрался на большую высоту. Облака и все такое. И долина зашумела.
— Ну наверно, — хмуро бросила жена.
— Словно бы ветер был не один, а множество. Ветра со всего мира. — Он проглотил кусок. — Так Аллин говорит.
— Прежде всего, зря его туда понесло. Суете всюду любопытный нос, а потом воображение разыгрывается. Покоя от вас нет, вот ветра на вас и накидываются.
— Хватит шутить, он мой лучший друг, — огрызнулся Херб Томпсон.
— Глупость несусветная!
— Как бы то ни было, он очень многое пережил. Позднее была буря в Бомбее, а через два месяца — ураган на островах в Тихом океане. И в тот раз, в Корнуолле.
— Я не готова сочувствовать человеку, который на каждом шагу попадает в бури и ураганы и от этого у него мания преследования.
Телефон снова зазвонил.
— Не бери трубку, — сказала жена.
— Может, это что-то важное.
— Это опять Аллин.
Телефон прозвонил девять раз, супруги не отвечали. Наконец он смолк. Томпсон с женой закончили обед. За дверью, в кухне, легкий ветерок шевелил занавески у приоткрытого окна.
Телефон снова зазвонил.
— Нет, я так не могу, — сказал Херб Томпсон и взял трубку. — А, Аллин, привет.
— Херб! Он здесь! Он добрался сюда!
— Ты слишком близко держишь трубку, отодвинься немного.
— Я стоял в открытых дверях и ждал. И увидел, как он двигается по шоссе, как раскачивает по пути деревья, как затряслись деревья у самого дома; и он нырнул к двери, и я захлопнул дверь перед самым его носом!
Томпсон молчал. Ему не шли в голову слова, пока в дверях прихожей стояла жена и наблюдала.
— Интересно, — произнес он наконец.
— Он окружил дом, Херб. Я не могу сейчас выйти, не могу ничего сделать. Но я его ловко обставил: в самый последний момент захлопнул и запер дверь! Я был готов, я не одну неделю готовился.
— Я слушаю, рассказывай, Аллин, старина. — Под взглядом жены Херб Томпсон говорил жизнерадостным тоном, но на шее у него выступила испарина.
— Это началось полтора месяца назад…
— Правда? Ну-ну.
— …Я-то думал, что все уладилось. Думал, он отступился, оставил меня в покое. Но он просто выжидал. Полтора месяца назад я услышал, как ветер смеялся и шептал у меня под окнами. Не очень долго, какой-нибудь час, и не очень громко. Потом он улетел.
Томпсон кивнул в телефонную трубку:
— Рад это слышать, рад слышать.
Жена не спускала с него глаз.
— На следующий вечер он вернулся. Хлопал шторами, вздувал искры в камине. Это повторялось пять вечеров, каждый раз с чуть большей силой. Когда я открывал переднюю дверь, он накидывался на меня, стараясь вытянуть наружу, но у него не хватало силы. А сейчас хватает.
— Рад слышать, что ты себя лучше чувствуешь, — сказал Томпсон.
— Ничуть не лучше, что там с тобой? Жена слушает?
— Да.
— А, понятно. Я знаю, меня можно принять за дурачка.
— Ничего подобного. Продолжай.
Жена Томпсона вернулась в кухню. Он вздохнул свободно. Сел на стульчик у телефона.
— Продолжай, Аллин, тебе надо выговориться, лучше будешь спать.
— Он теперь окружил дом, огромным пылесосом присосался к стенам. Деревья кругом гнутся.
— Странное дело, Аллин, здесь у меня ветра нет.
— Конечно, ему нужен не ты, ему я нужен!
— Не знаю, как еще это объяснить.
— Это убийца, Херб, доисторический убийца, таких жестоких свет еще не видел. Большая сопящая собака, ищет меня, вынюхивает. Тычется в стены своим огромным холодным носом, втягивает воздух: я в гостиной — весь напор в гостиную, я в кухне — весь напор туда. Пытается забраться в окна, но я их укрепил, в дверях обновил петли и засовы. Дом крепкий. В старые времена дома строили на совесть. У меня сейчас всюду горит свет. Весь дом ярко освещен. А то ветер следовал за мной от окна к окну, следил, где зажигаются лампочки. Ох!
— Что такое?
— Он только что взялся за переднюю дверь!
— Лучше бы ты переночевал у меня, Аллин.
— Не могу! Боже, я не могу выйти из дому. Я ничего не могу сделать. Господи, я знаю этот ветер, он большой и хитрый. Только что я попробовал закурить сигарету, но спичку загасило сквозняком. Этому ветру нравится играть в кошки-мышки, нравится меня дразнить, он нарочно медлит, всю ночь медлил. А теперь! Господи, видел бы ты мой рабочий стол, что делается с моей старой книгой о путешествиях. Легкий ветерок — через какую такую малюсенькую дырочку он просочился, одному богу известно, — откидывает обложку, листает страницы, одну за другой. Ты бы только видел. Там мое предисловие. Помнишь мое предисловие к книге о Тибете, а, Херб?
— Помню.
— Книга посвящена тем, кто потерпел поражение в игре стихий, а написал ее человек, который видел, но всегда избегал возмездия.
— Да, помню.
— Свет погас.
В телефоне затрещало.
— Электропитание нарушено. Херб, ты там?
— Я у телефона.
— Ветру не понравилось, что во всем доме горят лампочки, и он повредил линию электропередачи. Теперь, наверно, очередь за телефоном. Настоящий поединок, скажу я тебе, я и ветер! Погоди минутку.
— Аллин? — Молчание. Херб приник к трубке. Из кухни выглянула жена. Херб Томпсон ждал. — Аллин?
— Вот и я, — доложил голос в трубке. — От двери дуло, я заткнул щель под дверью, чтобы не простудить ноги. Теперь, Херб, я даже рад, что ты не приехал; лучше не втягивать тебя в эту заварушку. Он разбил окно гостиной, по дому гуляет буря, срывает картины со стен. Слышишь?
Херб Томпсон прислушался. Из трубки несся дикий вой, свист и стуки. Аллин повторил, перекрикивая шум:
— Слышишь?
Херб Томпсон нервно сглотнул.
— Слышу.
— Я ему нужен живым, Херб. А то бы он одним бешеным порывом смел дом с лица земли. Тогда бы я погиб. Но я ему нужен живым, он хочет разорвать меня на части, палец за пальцем. Ему нужно то, что внутри меня. Мой разум, мой мозг. Ему нужно мое жизненное начало, душевная сила, мое эго. Интеллект, вот до чего он добирается.
— Аллин, меня жена зовет. Я должен пойти вытереть тарелки.
— Это большой клуб тумана, ветра со всего мира. Тот самый ветер, что год назад опустошил Целебес, тот памперо, что привел к жертвам в Аргентине, тайфун, что питал источники на Гавайях, ураган, атаковавший в этом году берег Африки. Он — часть всех бурь, от которых я спасся. Он гнался за мной с Гималаев, потому что я узнал то, чего знать не должен; узнал в Долине ветров, где он собирается воедино и намечает, что разрушить. Когда-то, уже давно, в нем отчего-то проросло зерно жизни. Я знаю, где кормится этот ветер, где он рождается, где угасают ветра, из которых он состоит. Поэтому он меня возненавидел, я ведь писал книги против него, рассказывал, как с ним бороться. Он хочет заткнуть мне рот. Хочет сделать меня частью своего огромного организма, присвоить себе мои знания. Он хочет, чтобы я перешел на его сторону!
— Я должен повесить трубку, Аллин, моя жена…
— Что? — Собеседник замолк, только где-то вдали шумел ветер. — Что ты сказал?
— Перезвони мне примерно через час, Аллин.
Херб Томпсон повесил трубку.
Он пошел в кухню вытирать тарелки. Жена глядела на него, а он — на тарелки, вытирая их полотенцем.
— Как сегодня на дворе? — спросил он.
— Погода неплохая. Мороза нет. Звезды. А что?
— Ничего.
За час телефон звонил еще три раза. В восемь прибыли гости, Стоддард с женой. До половины девятого все болтали, потом сели за карточный стол играть в очко.
Херб Томпсон снова и снова тасовал, мешал, сдвигал колоду, громко хлопая, раздавал карты игрокам. Разговор перескакивал с темы на тему. Сжимая в зубах сигару с красивым серым пеплом на кончике, а в руке — веер карт, Томпсон то и дело вскидывал голову и прислушивался. Снаружи не доносилось ни звука. Жена видела его беспокойство; часы в прихожей негромко и мелодично пробили девять.
— Так-то вот, — произнес Херб Томпсон, вынимая изо рта сигару и задумчиво ее рассматривая. — Странная штука — жизнь.
— Да? — спросил мистер Стоддард.
— Я только хочу сказать, мы вот здесь проживаем свои жизни, а где-то еще на земле миллиард других людей проживают свои.
— Утверждение, я бы сказал, наивное.
— И тем не менее верное. Жизнь… — Томпсон опять сунул в рот сигару. — Жизнь — штука одинокая. Даже у семейных пар. Обнимаешь, бывает, кого-то, а чувствуешь, что между вами расстояние в миллион миль.
— Недурно сказано, — вмешалась его жена.
— Я не то имел в виду. — Херб Томпсон объяснялся неспешно; вины он за собой не чувствовал и потому мог не торопиться. — Я вот о чем: все мы верим в то, во что верим, и проживаем свои маленькие жизни, а другие люди проживают свои, отличные от нашей. Я о том, что, пока мы здесь сидим, множество народу на земле умирает. Кто от рака, кто от воспаления легких, кто от туберкулеза. И именно в эту минуту кто-то в Соединенных Штатах погибает в автомобильной аварии.
— Не очень-то веселый разговор, — заметила жена.
— Я хочу сказать, все мы живем и не думаем о том, как живут, умирают, о чем думают другие. Мы ждем, пока за нами не придет смерть. Я хочу сказать, мы сидим здесь на наших самодовольных задницах, а в тридцати милях отсюда, в большом старом доме, окруженном ночью и бог знает чем, один из самых замечательных на свете парней…
— Херб!
Он затянулся, пожевал сигару и невидящим взглядом уставился в карты.
— Прости. — Он мигнул и прикусил сигару. — Мой ход?
— Твой.
Игра продолжалась, карты мелькали, игроки делали ходы, беседовали, перешептывались, смеялись. Херб Томпсон все ниже сползал по спинке стула и все больше бледнел.
Зазвонил телефон. Томпсон молнией кинулся к нему и схватил трубку.
— Херб! Я так долго звонил.
— Я не мог подойти, жена не пускала.
— Что делается у тебя дома, Херб?
— Что делается? Ты это о чем?
— Гости пришли?
— Черт, да…
— Разговариваете, смеетесь, играете в карты?
— Господи, да, но какое это имеет отношение?..
— Куришь, как обычно, десятицентовую сигару?
— Проклятье, да, но…
— Здорово, — с завистью произнес голос в трубке. — Здорово, ничего не скажешь. Хотел бы и я там быть. Хотел бы я не знать того, что знаю. Мне много чего хочется.
— Как ты?
— Пока неплохо. Я теперь заперся в кухне. Ветер только что обрушил переднюю стену дома. Но я спланировал, как буду отступать. Когда не выдержит дверь кухни, я спущусь в погреб. Если повезет, продержусь там до утра. Чтобы до меня добраться, ему нужно будет снести к черту весь дом, а дверь погреба очень прочная. У меня есть лопата, можно закопаться глубже…