— Вы способны найти подтверждения для чего угодно, — сказал Кессельринг.
Краем глаза фон Меллентин увидел, что Роммель начинает кипеть от злости.
— Мы не можем планировать наши операции по указке какого-то сомнительного шпиона.
— А я склонен верить тому, что говорится в докладе агента, — тут же заявил Роммель.
Фон Меллентин молча наблюдал за двумя военными. Оба находились в странном отношении к власти — особенно странном для армии, где обычно тщательно соблюдается иерархия. Кессельринг был главнокомандующим Южной группой войск и по званию стоял выше Роммеля, но по какой-то необъяснимой причуде Гитлера Роммель не подчинялся Кессельрингу. У них обоих были свои покровители в Берлине — Кессельринг, человек Люфтваффе, ходил в любимцах у Геринга, зато Роммель обладал такой прекрасной репутацией, что пользовался симпатией и поддержкой Геббельса. Кессельринг был популярен среди итальянцев, в то время как Роммель умудрялся постоянно оскорблять их. В общем, Кессельринг обладал большей властью, поскольку, будучи фельдмаршалом, имел прямой доступ к Гитлеру, тогда как Роммелю приходилось обращаться к тому через посредничество Йодля; с другой стороны, свою козырную карту Кессельринг не мог разыгрывать слишком часто.
В результате двое командиров регулярно спорили до хрипоты; и хотя здесь, в пустыне, последнее слово чаще оставалось за Роммелем, фон Меллентину было доподлинно известно, что в каждое свое возвращение в Европу Кессельринг плетет интриги с целью избавиться от соперника.
Роммель повернулся к карте.
— Мы должны быть готовы к наступлению в двух направлениях. В первую очередь нужно принять во внимание более слабое северное направление. Кряж Сидра удерживается 21-й танковой дивизией, оснащенной противотанковыми орудиями. Вот здесь, прямо по траектории продвижения британцев, находится минное поле. Бронетанковые подразделения завлекут британцев на минное поле и уничтожат их противотанковым огнем. Если шпион прав и британцы направят в атаку только 70 единиц техники, 21-я бригада быстро с ними расправится и будет готова в тот же день выполнять новые задачи.
Он провел толстым указательным пальцем вниз по карте.
— Теперь что касается второго направления. Противник планирует направить свои основные силы на наш восточный фланг. Здесь расположены итальянские войска. Атаку будет производить Индийская дивизия. Зная их индийцев и зная наших итальянцев, я допускаю, что первые без труда прорвут оборону. Поэтому я приказываю принять особые меры на этом направлении. Во-первых, итальянцы контратакуют с запада. Во-вторых, бронетанковая дивизия, к этому времени освободившаяся на другом направлении, развернется и атакует с севера. В-третьих, сегодня же наши саперы расчистят проход на минном поле при Бир эль-Хармат, так чтобы 15-я бронетанковая дивизия могла, развернувшись на юг, пройти через поле и атаковать англичан с тыла.
Фон Меллентин внимательно слушал и кивал в знак одобрения. Этот план типичен для Роммеля: быстрая передислокация сил увеличивает эффективность ударов, тактика окружения позволяет неожиданно и мощно атаковать противника там, где он этого меньше всего ожидает. Если план сработает, наступающие силы союзников будут окружены, отрезаны и уничтожены.
Если все пойдет как надо.
Если шпион прав.
Кессельринг невозмутимо произнес:
— Я думаю, вы совершаете серьезную ошибку.
— Думайте, как вам угодно. Это ваше право, — спокойно ответил Роммель.
Один фон Меллентин с трудом сохранял спокойствие. Если дело обернется плохо, в Берлине быстро узнают о беспочвенном доверии Роммеля к неподтвержденным разведданным; все шишки посыплются на фон Меллентина за предоставление таких сведений. Подчиненных, которые его подводили, Роммель не щадил.
Генерал-полковник взглянул на лейтенанта, делающего записи.
— Таковы мои приказания на завтра.
Он вызывающе посмотрел на Кессельринга.
Фон Меллентин засунул руки в карманы и скрестил пальцы.
Фон Меллентин надолго запомнил тот момент, когда шестнадцать дней спустя они с Роммелем наблюдали за рассветом в Тобруке.
Они стояли рядом на крутом склоне к северо-востоку от Эль-Адема, дожидаясь начала сражения. Роммель был в темных защитных очках, которые он отобрал у взятого в плен генерала О’Коннора. Эти очки когда-то служили тому чем-то вроде фирменного знака. Генерал-полковник находился в отличной форме: глаза его сверкали, он был оживлен и уверен в себе. Иногда фон Меллентину казалось, что, если тщательно вслушаться в тишину, пока Роммель пронизывает взглядом местность, можно услышать, как тикают его мозги.
— Шпион прав, — сказал фон Меллентин.
— Я как раз думал об этом, — улыбнулся Роммель.
Союзники действительно перешли в контрнаступление 5 июня, как и было предсказано. План Роммеля сработал настолько хорошо, что немецкие войска тут же смогли перейти от обороны к ответной контратаке. Три из четырех английских дивизий, втянутых в дело, были разбиты, четыре артполка взяты в плен. Роммель развивал превосходство, не останавливаясь ни перед чем. 14 июня эль-газальский оборонительный рубеж был прорван, а сегодня, 20 июня, войска начали осаду важного берегового гарнизона Тобрук.
Фон Меллентин передернул плечами. Даже удивительно, насколько холодно может быть в пустыне в 5 часов утра.
Он посмотрел на небо.
В двадцать минут шестого начнется атака.
Раздался звук, похожий на отдаленные раскаты грома. По мере приближения эскадрильи бомбардировщиков звук перерос в оглушительный рев. Первый отряд пролетел у них над головами, спикировал вниз и сбросил бомбы. Поднялось огромное облако пыли и дыма, и одновременно вся артиллерия Роммеля открыла огонь. От грохота заложило уши. В небе пронеслась новая волна бомбардировщиков.
Фон Меллентин восхищенно воскликнул:
— Фантастика! Кессельринг знает свое дело.
Но это было неверное выражение, и Роммель прицепился к словам:
— Кессельринг тут вообще ни при чем: сегодня наш день.
«Все равно Люфтваффе показывает класс», — подумал фон Меллентин, хотя вслух ничего не сказал.
Крепость Тобрук состояла из концентрических укреплений. Собственно гарнизон находился внутри города, а сам город являлся сердцем обширной территории, окруженной по 35-мильному периметру проволокой и усеянной опорными пунктами. Немцам предстояло пробраться через окружение, затем проникнуть в город и только потом взять гарнизон.
Из середины поля битвы поднялось облако оранжевого дыма.
— Сигнал! Артиллерию просят перенести огонь глубже.
Роммель кивнул:
— Хорошо, значит, мы продвигаемся вперед.
Фон Меллентин почувствовал прилив оптимизма. В Тобруке есть чем поживиться: горючее, динамит, палатки, грузовики (уже более половины парка Роммеля состояло из английских машин), продовольствие… Фон Меллентин улыбнулся:
— Как насчет свежей рыбки на ужин?
Роммель тут же понял ход его мыслей.
— Или печенки, — сказал он. — С жареной картошкой. И свежего хлеба.
— А потом — нырнуть в настоящую кровать с пуховыми подушками.
— В доме с каменными стенами, где нет жары и клопов.
Прибыл посыльный с рапортом. Фон Меллентин взял его и прочел. Стараясь скрыть свое возбуждение, он произнес:
— Мы прорвали проволочное заграждение у опорного пункта номер 69. Группа Менни атакует вместе с пехотой из Африканского корпуса.
— Вот оно! — вскричал Роммель. — Мы прорвались! Пойдем.
Было 10.30 утра, когда подполковник Реджи Бодж просунул голову в дверь кабинета Вандама и сообщил:
— Они осадили Тобрук.
Работа сразу же потеряла всякий смысл. Вандам продолжал механически читать доклады информаторов, рассмотрел дело ленивого лейтенанта, который был представлен к повышению, но явно этого не заслуживал, постарался думать об Алексе Вульфе, однако все это выглядело безнадежно тривиальным. С течением дня приходящие новости угнетали все больше. Немцы прорвали проволочное заграждение. Перешли через противотанковый ров. Пересекли внутреннее минное поле. Достигли стратегического скрещения дорог, известного как Королевский перекресток.
Вандам отправился домой в семь, чтобы поужинать с Билли. Он не мог рассказать мальчику о Тобруке: новости еще нельзя было разглашать. Пока они ели бараньи отбивные, Билли болтал о своем учителе английского, который из-за болезни легких не мог служить в армии, однако при этом часто повторял, что ему хотелось бы очутиться сейчас в пустыне и показать фрицам, где раки зимуют.
— Но я ему не верю, — заявил Билли. — А ты?
— Да нет, почему же… Он, наверное, и правда этого хочет, — сказал Вандам. — Просто он чувствует себя виноватым.
Билли был уже в том возрасте, когда дети любят спорить со взрослыми.
Билли был уже в том возрасте, когда дети любят спорить со взрослыми.
— Виноватым? При чем тут он?
— Это подсознательное чувство вины.
— А какая разница?
«И зачем я ввязался в спор?» — подумал Вандам. Он поразмыслил некоторое время и попытался объяснить:
— Когда ты сделал что-то не так и знаешь, что не прав, и тебе из-за этого паршиво, ты понимаешь, почему тебе паршиво. Это сознательное чувство вины. Мистер Симкиссон ничего дурного не совершал, но ему все равно паршиво, хоть он не знает почему. Вот это подсознательное чувство вины. Ему становится лучше, когда он говорит, как ему хочется воевать.
— А-а, — протянул Билли.
Вандам не был уверен, что мальчик его правильно понял.
Отправляясь в кровать, Билли захватил с собой новую книгу, детектив под названием «Смерть на Ниле».
Вандам вернулся в генштаб. Утешительных новостей не поступало. 21-я бронетанковая дивизия вступила в Тобрук и с набережной обстреляла несколько британских кораблей, которые пытались скрыться в открытом море. Некоторые из них затонули. Вандам подумал о людях, которые строили эти корабли, о тоннах дорогостоящей стали, об обучении моряков и о том, как долго пришлось сколачивать из этих ребят команду; а теперь люди мертвы, корабль затоплен, усилия потрачены напрасно.
Майор провел ночь в офицерской столовой в ожидании новостей. Он непрерывно пил и много курил, отчего болела голова. В столовую периодически приносили оперативные сводки. Ночью Ритчи, командующий 8-й армией, отдал приказ покинуть Тобрук и отойти к Мерса-Матрух. Поговаривали, что, когда Окинлек услышал эти новости, он вылетел из кабинета мрачный, как грозовая туча.
Ближе к рассвету Вандам поймал себя на том, что думает о своих родителях. Некоторые портовые города на южном побережье Англии страдали от бомбежек не меньше, чем Лондон, но его родители жили на территории, немного удаленной от моря, — в деревне графства Дорсет. Его отец был почтальоном. Вандам посмотрел на часы: в Англии сейчас 4 часа утра, старичок скоро нацепит зажимы на брюки, взберется на велосипед и в кромешной темноте поедет на работу. В свои шестьдесят он все еще напоминает телосложением тинейджера. Мать Уильяма, женщина набожная, запрещает супругу курить, пить и вообще заниматься предосудительными делами. К последнему она причисляет все — от матчей в дартс до прослушивания радиопередач. Подобный режим ничуть не сказался на ее по-прежнему резвом муже, сама же она постоянно хворает.
Спиртное, усталость и скука навеяли на Вандама сон. Ему снилось, что он находится в гарнизоне Тобрука вместе с Билли, Еленой и своей мамой. Почему-то он бегает по дому и закрывает все окна. Снаружи немцы, одетые как пожарные, приставляют к стенам лестницы и лезут наверх. Неожиданно мать Вандама бросает пересчитывать фальшивые купюры и, глядя на Елену, начинает кричать: «Продажная женщина!» Роммель в шлеме пожарного влезает в комнату через окно и направляет шланг на Билли. Струя воды такая сильная, что мальчик, перелетев через парапет, падает в море. Вандам знает, что это он, Уильям, во всем виноват, но никак не может понять, что сделал не так. Он горько плачет, ощущая бессознательное чувство вины.
Майор проснулся и с облегчением обнаружил, что на самом деле не плакал. В реальность из сна перешло непреодолимое чувство отчаяния. Уильям прикурил, во рту стоял какой-то отвратительный привкус.
Светало. Вандам прошелся по столовой и погасил везде свет, просто чтобы хоть чем-то заняться. Вошел повар с кофейником. Пока Вандам пил кофе, прибыл капитан с новой сводкой. Он остановился посередине столовой, дожидаясь тишины, и сказал:
— Генерал Клоппер сдал гарнизон Тобрука Роммелю сегодня на рассвете.
Вандам вышел из столовой и медленно побрел по улицам города домой. Он чувствовал себя бесполезным и беспомощным. Что с того, что он сидит тут, в Каире, и ловит шпионов, когда там, в пустыне, его народ проигрывает войну? Ему пришло в голову, что Алекс Вульф мог как-то способствовать последней серии побед Роммеля, но эта мысль показалась ему притянутой за уши. Он чувствовал себя настолько угнетенным, что даже сомневался, могут ли дела пойти еще хуже, хотя в глубине души знал, что, конечно же, могут.
Придя домой, Уильям сразу завалился спать.
Часть 2 Мерса-Матрух
11
Грек относился к тому типу мужчин, которых Елена категорически не любила. Она ничего не имела против откровенно выраженного вожделения — это ей даже нравилось. Но когда ее пытались трогать украдкой, с виноватым и нетребовательным видом, ей становилось противно.
Елена невзлюбила Микиса Аристопулуса буквально через пару часов пребывания в магазине, а через две недели ежедневной работы с ним бок о бок уже была готова его задушить.
Магазин сам по себе ей нравился. Привлекали запах специй и ряды ярко раскрашенных коробочек и баночек на полках в подсобке. Работа, хоть и монотонная, совсем не отнимала сил, да и время летело довольно быстро. Елена поражала покупателей тем, что мгновенно подсчитывала в уме, сколько они должны. Время от времени она покупала себе на пробу какой-нибудь странный импортный деликатес: банку печеночного паштета, плитку шоколада «Херши» или баночку печеных бобов.
Пожалуй, настоящие неудобства доставлял ей только хозяин магазина. Он использовал любую возможность, чтобы как бы невзначай притронуться к ее руке, плечу или бедру; каждый раз, проходя мимо нее, возле прилавка или в задней комнате, старался соприкоснуться с ее грудью или ягодицами. Сначала Елена считала это случайностью — уж больно милым Микис казался на первый взгляд: симпатичный молодой человек с красивой улыбкой, которая обнажала белые зубы. Вероятно, он решил, что раз она не выражает неудовольствия, значит, ей это нравится. Ну что же, придется ему кое-что объяснить.
Приставания грека на данный момент были совершенно не к месту. Елена и так уже успела окончательно запутаться в своих чувствах. Ей одинаково нравился и не нравился Уильям Вандам, который сначала обращался с ней, как с равной, а потом вдруг повел себя так, будто она обыкновенная шлюха. И теперь от нее требуется соблазнить некоего Алекса Вульфа, которого она в глаза не видела. Разумеется, в такой ситуации ей не до грека с неуместными ласками, к которому ничего, кроме презрения, она вообще не испытывала.
«Они все используют меня, — подумала Елена. — Видно, мне на роду написано…»
Интересно, каким окажется Алекс Вульф? Вандаму легко говорить — «сойдитесь с ним», как будто существует такая секретная кнопочка: нажал ее, и мужчина у твоих ног. На самом деле многое зависит от объекта. Некоторым мужчинам она безоговорочно нравилась с первого взгляда, с некоторыми приходилось повозиться, но встречались и экземпляры, абсолютно равнодушные к ее чарам. Иногда она надеялась, что Вульф относится к последней группе. Правда, тут же вспоминала, что он немецкий шпион, и что Роммель с каждым днем все ближе, и что если нацисты войдут в Каир…
Аристопулус принес из подсобки коробку с макаронами. Елена посмотрела на часы: рабочий день вот-вот кончится. Аристопулус поставил коробку на прилавок и открыл ее. По пути обратно, проходя мимо Елены, он запустил руки ей под мышки и грубо схватил ее за грудь. Она отпрянула. Было слышно, что кто-то вошел в магазин. Самое время преподать греку урок, решила Елена и, когда Микис уже скрылся в задней комнате, громко крикнула ему вслед по-арабски:
— Еще раз дотронешься до меня, останешься без члена!
Вошедший покупатель разразился смехом. Елена обернулась к нему. Он был европейцем, но, по всей видимости, понимал по-арабски.
— Добрый вечер, — сказала она.
Он посмотрел в сторону подсобки и крикнул:
— Микис, чем это ты тут занимаешься, юный развратник?
Из-за двери показалась голова Аристопулуса.
— Добрый день, сэр. Это моя племянница, Елена.
На лице грека отразилось какое-то странное замешательство. Он скрылся обратно в кладовой.
— Племянница! — удивился клиент, глядя на Елену. — Вот уж не подумал бы!
У этого высокого тридцатилетнего мужчины были темные волосы, смуглая кожа, почти черные глаза и крупный крючковатый нос, который с одинаковым успехом мог принадлежать и чистокровному арабу, и европейцу из аристократической семьи. Когда он улыбался, его тонкие губы обнажали маленькие ровные зубы — как у кошки, подумала Елена. Она легко распознавала богатых людей, и этот явно принадлежал к их числу: по крайней мере шелковая рубашка, золотые наручные часы, хлопковые штаны с поясом из крокодиловой кожи, определенно сшитые на заказ, ботинки ручной выделки и слабый запах одеколона недвусмысленно на это указывали.
— Чем могу помочь? — спросила Елена.
Он посмотрел на нее с таким видом, как будто в голове у него вертелось множество ответов на этот вопрос.