– По-моему, братцы, это не мы шантажируем, а нас шантажируют, – сказал своим товарищам Степан Зарудный. И встал: – Пошли отсюда.
– Куда вы пойдете? – презрительно усмехнулся Круглый, демонстрируя еще одну, поразительно быструю метаморфозу: еще час назад, в разговоре со Стрижом, это был заискивающе-угодливый слуга, еще пять минут назад, на трибуне, – демократичный и спокойный партийный руководитель, а теперь, в кабинете, мгновенно стал властным и презрительным барином. – Люди ждут продукты. Если вы выйдете отсюда без моего согласия на доставку продуктов, народ вам ноги из жопы повырывает! – было даже какое-то наслаждение в том тоне, каким Круглый повторил угрозу, которую час назад услышал от Стрижа в свой собственный адрес.
– Лады. Сейчас посмотрим… – согласился Зарудный и вышел из кабинета. Вслед за ним вышли остальные члены Забастовочного Комитета.
Круглый в недоумении переглянулся со своими партийными коллегами. Затем нервно подошел к окну, из окна директорского кабинета.открывался широкий вид на Центральную заводскую проходную и на общую ситуацию по обе ее стороны.
Снаружи, за высокой бетонной оградой и закрытыми воротами заводской проходной, стояло плотное вооруженное оцепление: черные меховые полушубки войск КГБ, синие шинели и белые полушубки милиции, желто-зеленые ватные бушлаты солдат дивизии городского военного гарнизона, дула водометов, пулеметов и нескольких легких пушек были направлены на завод. Рядом дымились походные солдатские кухни – войска явно рассчитывали простоять здесь не один час, а если понадобится, и не один день. Между войсками и воротами «Тяжмаша» было пустое пространство, там ветер мел по заснеженной мостовой какие-то клочки бумаги, пустую металлическую банку из-под китового мяса, газету «Правда».
Банка, раскатившись, гулко стукнулась о закрытые стальные ворота Центральной проходной, увенчанные высокими, из хромированной стали буквами «УРАЛМАШ». По обе стороны этого слова были укреплены два огромных ордена Ленина, полученных гигантом советского танко– и тракторостроения в годы второй мировой войны и в период послевоенного восстановления промышленности. А слева к воротам примыкала двухэтажная кирпичная коробка проходной с узкими турникетами для прохода рабочих. На ее фасадной стороне индевел многоцветный барельеф: несколько мускулистых мужских и женских фигур взметнули вверх руки с серпом, молотом и книгой «КПСС», символизируя единство народа и партии на пути к сияющим высотам коммунизма. Но вряд ли этот барельеф отражал нынешнюю ситуацию. Скорее – наоборот, поскольку Круглый увидел, как из боковой двери «караулки» по одному выходят безоружные, с поднятыми руками охранники и, пройдя сквозь беглый обыск «афганцев», бегом выскакивают через турникеты на улицу. Когда последний охранник вышел из «караулки», туда вошли бастующие «малиновые береты» и тут же появились обратно, таща на плечах охапки автоматов «Калашников» и ящики с патронами.
– Сволочи, оружие отдали! – проговорил директор «Тяж-маша».
– Несколько автоматов погоды не делают… – сказал Круглый и тут же прервал сам себя: на внутреннем дворе завода, возле металлического постамента с гробами Наташи и Ирины Стасовых, появился Степан Зарудный. Хотя большая часть рабочих, митинговавших здесь недавно, разошлась по цехам, но даже трех-четырех тысяч, которые еще оставались, было достаточно для нового митинга.
Зарудный в два прыжка запрыгнул на верхнюю площадку постамента, постучал пальцем по микрофону, услышал этот стук, усиленный динамиками на всю заводскую территорию, и сказал:
– Товарищи! Спасибо, что еще не все разошлись! А кто уже ушел в цеха, тоже ничего, слушайте по радио. У меня два сообщения. Первое: только что второй секретарь обкома товарищ Круглый сообщил мне и остальным членам нашего Забастовочного комитета, что нами якобы похищен первый секретарь обкома партии товарищ Вагай. И что мы якобы держим товарища Вагая заложником на территории завода…
– Ур-р-ра!… – радостно откликнулась толпа.
– Тихо! – улыбнулся Зарудный своими желтыми зубами. – Второе: я хочу, чтобы вы послушали, как второй секретарь обкома разговаривает с представителями рабочего класса, который, как мы знаем из газет, является хозяином советской страны. Внимание! – Зарудный сунул руку в карман своей брезентовой, на меховой подкладке куртки, вытащил оттуда маленький магнитофон, поднес его к микрофону и включил. И тут же послышался твердый начальственный голое Круглого. – "Так. Значит, давайте не будем теперь в «кошки-мышки» играть. Первым делом вы должны освободить товарища Вагая. Только после этого я верну вам Стасова, Обухова и Конюхову, прикажу доставить на завод продовольствие и распоряжусь насчет завтрашних похорон. Понятно? Где Вагай? – вслед за этим почти тут же прозвучал голос одного из членов Комитета: – «Какой Вагай?» – на что голос Круглого резко ответил: – «Не морочьте мне яйца!»…
Толпа отозвалась хохотом и возмущенным ревом. И одновременно донесся хохот солдат из-за заводского забора.
Зарудный бросил в ту сторону удовлетворенно-несмешливый взгляд, поднял руку и крикнул в микрофон:
– Тихо! Тихо! Насчет яиц – не обращайте внимания! Это просто коммунист Круглый считает, что с рабочими нужно и разговаривать по-рабочему, то есть матом. Но это не все. Слушайте дальше, – и он опять включил магнитофон.
Жесткий голос Круглого снова разнесся по всей гигантской территории завода и за забором, где стояли войска:
– «Первый секретарь обкома похищен сегодня ночью вашими, людьми и, скорее всего, вашими „афганцами“. Это не только уголовное преступление, это диверсия против партии. И если вы будете держать Вагая заложником, сами попадете под суд, как террористы. Запомните, партия никогда и никому не позволит себя шантажировать! Поэтому все переговоры возможны только в том случае, если вы немедленно освободите Вагая. Иначе народ не получит сегодня никакого продовольствия!…»
Толпа рабочих снова возмущенно взревела, но Зарудный опять поднял руку и крикнул в микрофон:
– Тихо! Дослушайте! Мало осталось! – и нажал кнопку магнитофона.
– По-моему, братцы, это не мы шантажируем, а нас шантажируют, – послышался из магнитофона голос Зарудного и шуршание его брезентовой куртки. – Пошли отсюда. «Куда вы пойдете? – усмехнулся голос Круглого. – Люди ждут продукты. Если вы выйдете отсюда без моего согласия на доставку продуктов, они вам ноги из жопы повырывают!…»
И под новый хохот многотысячной толпы Зарудный выключил магнитофон.
– Все, – сказал он в микрофон. – Вот мы и вышли к вам на растерзание. Говорите, что делать дальше…
– Долой Круглого!… Сволочь он, курва партийная!… Не х… с ним больше разговаривать!… За колбасу нас хотел купить!… – закричали в толпе. – Надо его тоже заложником взять!… Да повесить его за яйца!…
Хлопнув дверью, Круглый вышел из директорского кабинета.
Через минуту он появился на заводском дворе и, храня на лице надменно-начальственное выражение, стремительно направился к Центральной проходной.
Никто его не задерживал, но вслед ему слышался свист и насмешливые выкрики многотысячной толпы.
Еще через двадцать минут с заводской столовой, оккупированной бастующими, Левон Акопян, сидя за одним столом с Зарудным и хлебая, как и Зарудный, жидкие столовские щи, сказал:
– Ты не думаешь, что зря народ так вздрючиваешь? Зарудный подъел остатки щей в своей тарелке и вскинул на Акопяна свои пронзительно-голубые глаза:
– А их и надо вздрючивать! Все народные восстания могли бы победить, если бы народ не успокоился раньше времени и не расходился по домам спать. Ты Ленина почитай. У него на эту тему целая книга написана, «Государство и революция» называется.
– А ты ее читал? – удивился Акопян.
– Нет, конечно, – усмехнулся Зарудный. – Но мне одна доцентша по марксизму рассказала. Эти марксистки, знаешь, какие терпеливые! Пока ты их жаришь, они тебе всю библиотеку могут рассказать!
– Ну, тогда ты образованный, конечно… – согласился Акопян.
32. Екатеринбург (продолжение). 15.00 по местному времени.
В три часа дня редакция городской партийной газеты «Уральский рабочий» получила следующее письмо:
"Главному редактору, срочно
Федор Вагай в наших руках. Если войска, окружившие «Тяж-маш», будут стрелять в народ, мы похороним Вагая рядом с вашими жертвами.
Уральский Комитет РСДРП"
Поскольку похитители Вагая называли себя так, как почти сто лет назад Ленин назвал первую группу своих единомышленников – Российская Социал-Демократическая Рабочая партия, то уже не оставалось сомнений в том, что эти похитители – «афганцы». Еще в бытность горячевской гласности именно среди «афганцев» стали популярны движения за возрождение «подлинного ленинизма». Солдаты Советской Армии были в подавляющем своем большинстве выходцами из провинциальных слоев и никаких иных идей по поводу государственного устройства, кроме ленинской теории о диктатуре пролетариата, не знали. Им (как, кстати, и Горячеву, который был близок им по происхождению) казалось, что достаточно установить в стране «подлинный ленинизм» и Россия тут же расцветет…
В 3.15 письмо захватчиков Вагая было на столе у Серафима Круглого. Но во главе стола уже был не Серафим Круглый, а Председатель КГБ СССР Алексей Зотов, прилетевший из Москвы с целой свитой генералов и полковников. Здесь же, в бывшем кабинете Стрижа, потом Вагая, а теперь – временно – Серафима Круглого, находились сейчас Командующий Западно-Сибирским военным округом генерал армии Николай Кутовский, прибывший из Омска со своим штабом, а также местная гэбэшно-милицейская верхушка – полковник Сухин, майор Шарапов…
– Если это «афганцы», то это серьезно. Они могут убить Вагая, – сказал генерал Кутовский, кладя письмо на стол.
Но Алексей Зотов коротким пренебрежительным жестом смахнул письмо в сторону.
– План действий утвержден товарищами Стрижом и Митрохиным, – сказал он. – Атаковать «Тяжмаш» мы не можем при всех случаях, даже ради спасения Вагая, чтобы не повредить линии производства танков. Остается одно: вытащить рабочих с заводской территории. Поэтому… – красным карандашом Зотов провел две прямые черты на расстеленной на столе крупномасштабной карте. Эти линии прошли вдоль шоссейной дороги, которая тянулась от центра города до кладбища, мы ставим спецвойска КГБ. Дивизия имени Дзержинского уже на подлете, они знают свою задачу. За ними ставим вторую линию – местное КГБ и милицию. А затем – регулярные войска, то есть армию. Таким образом, мы получаем коридор, по которому пойдет с «Тяжмаша» похоронная процессия. Когда они подойдут к кладбищу, все руководство забастовкой и вы, товарищ Круглый, будете, конечно, впереди, в голове колонны, рядом с двумя гробами. Верно? и, скорее всего, все эти «афганцы» будут там же. Во всяком случае, их главари. Ну, и в тот момент, когда вся эта головка пройдет в ворота кладбища, наши части отрежут ее от процессии и арестуют. Остальную колонну… – и Зотов сделал короткий однозначный жест рукой, означающий ликвидацию.
– Всех? – изумился Круглый.
Зотов посмотрел на него сквозь свои очки. В этой длинной паузе Круглый не только успел пожалеть о сорвавшемся с языка вопросе, но и попрощаться с жизнью. Какого черта он не улизнул с этого совещания, не поехал с транспортом продуктов затыкать рот митингующим оружейникам Исети?! Струсил повторения инцидента на «Тяжмаше», остался при высоком начальстве, а теперь… Однако после ледяной паузы Зотов сделал вид, что вопрос Круглого был вполне кстати. И, как ни в чем не бывало, пояснил, но не столько Круглому, сколько высшим штабным офицерам генерала Кутовского и гэбэшно-милицейским чинам Екатеринбурга:
– Это будет не акция, а урок! Товарищ Стриж решил дать его всей стране именно здесь, на его родине. Чтобы ни у кого не возникло сомнений, что будет с теми, кто затеет аналогичную забастовку где-нибудь в другом месте. Мы должны раз и навсегда отучить их всех бастовать. Тем более на Урале, где полно военных заводов. У кого есть вопросы? – и, оглядев армейских, милицейских и гэбэшных офицеров, Зотов посмотрел на Круглого: – У вас?
– Нет, нет… – поспешно сказал Круглый. – Все ясно!!
– Насколько я понимаю, – сказал генерал Кутовский, – главарей забастовки мы должны взять живыми для того, чтобы обменять на Вагая?
Зотов перевел на него взгляд своих небольших серых глаз. При этом снова возникла пауза, словно Зотов каждый раз взвешивал про себя, чего стоит его собеседник и стоит ли вообще ему отвечать.
– Руководители забастовки нам нужны живьем для того, – произнес он наконец внятно, как учитель на уроке, – чтобы на показательном процессе они сознались, что организовали эту забастовку по заданию израильской и японской разведок– Менять их мы ни на кого не будем.
– Извините… – сказал Круглый сорвавшимся голосом. – Я… Вы понимаете, от города до кладбища семь километров. Я не уверен, что смогу пройти их пешком. У меня это… извините, но я должен сказать: у меня геморрой…
– Ничего, пройдете! – ответил Зотов. – Вы будете как раз тем козлом, который ведет на убой все стадо. Не бойтесь, этих козлов не убивают.
Но на лице Круглого еще было сомнение. И это начало выводить Зотова из себя.
– Вот что, Круглый! – сказал он жестко. – Запомните: у вас нет выбора. Сейчас вы отправитесь на армейские склады, соберете транспорт продуктов и поедете на «Тяжмаш». И там любой ценой – вы поняли меня: любой ценой! – вы наладите самые лучшие отношения с их Забастовочным комитетом. Имейте в виду: мы будем следить за вами снаружи, у нас есть НП напротив завода. Можете пить с ними водку, можете обещать им все, что угодно, но завтра в восемь утра вы должны вывести «Тяжмаш» на эти похороны…
– А если они не выйдут? – побледнел Круглый. Зотов снял очки и впервые посмотрел Круглому в глаза.
– Я же сказал, товарищ Круглый: у вас – нет – выбора! Если вы не выведете их на эти похороны, мы вас расстреляем. Идите! – и когда Круглый вышел из своего собственного кабинета, Зотов возмущенно повернулся ко всем остальным: – Мерзавец! Как кремлевские пайки получать, так все первые! А как сделать что-то для партии, так у них геморрой!
33. «Тяжмаш», 16.47 по местному времени.
– Сидя в осаде, мы теряем инициативу, – говорил Акопян. – На заводской теплостанции уголь кончится через шесть часов, а тридцать тысяч человек не могут торчать в холодных цехах, ничего не делая. Мы должны что-то решать – сейчас, сию минуту. Иначе люди остынут и сами разойдутся по домам…
Забастовочный Комитет – семнадцать человек во главе со Степаном Зарудным – сидел за длинным столом в пустом конференц-зале Управления «Тяжмаша», только Анатолий Гусько стоял у темного окна. Было 16.47, морозные зимние сумерки уже накрыли город, заседание проходило при свечах. Перед каждым членом Комитета лежал карманный магнитофон.
– Кто хочет высказаться? – спросил Зарудный. Несколько человек подняли руки, а пожилой слесарь Дмитрий Говорухин сказал, не ожидая приглашения…
ИЗ СТЕНОГРАММЫ ЗАСЕДАНИЯ ЗАБАСТОВОЧНОГО КОМИТЕТА «УРАЛМАША»
Д. Говорухин (представитель инструментального цеха): Я не скажу за все 30 тысяч. Я скажу за свой цех. Люди настроены очень зло. Злые люди, обозленные. На китовое мясо, на нормы выработки, на мордобой милиции, на все. Если бы вы нас не сдерживали, мы бы давно вывели танки за ворота и погромили всю милицию, освободили нашу Веру Конюхову и, конечно, Стасова и Обухова. И я пришел сказать от имени своего цеха: на кой черт вы нас сдерживаете? Чего мы ждем?
(Общий шум, разные выкрики и высказывания.) С. Зарудный: Тихо, тихо! Давайте по порядку. Кузякин, моторный цех.
В. Кузякин (представитель моторо-сборочного цеха). У нас в цеху всего две тысячи рабочих, но мы делаем моторы. Ну, то есть двигатели. А двигатель, как известно, двигает весь танк… (Смех, голоса: «А то мы не знаем?!», «Короче!») В. Кузякин: Знаете, да не знаете! Когда создается мотор, то конструктор хорошо понимает, сколько весу такой мотор может потянуть, на какой скорости и так далее. К чему я это говорю? К тому, что наша забастовка не возникла стихийно. Стихийно она могла возникнуть вчера, когда все цеха митинговали порознь, а никто их в кулак не собрал. То есть, говоря по-нашему, мотора не было у забастовки. А сегодня утром вдруг два гроба у проходной появились, как с неба упали. И сразу вся забастовка как сама собой покатилась, на хорошем моторе. Ну, мы же атеисты, мы знаем, что ни гробы, ни моторы с неба не падают. Значит, этот мотор за ночь появился. И это очень хорошо, что появился, потому что нынче вся забастовка вразнос бы пошла, стихийно. Но теперь я хочу у тебя, Степан, прямо спросить. От всего нашего цеха. Когда вы этой ночью мотор для забастовки собирали, что вы думали? Куды целились? Ведь тут все свои, и мы должны людям правду сказать: куда мы клоним? А то я тебе прямо скажу: у нас в цеху люди так настроены: если этот мотор не тянет, так мы новый соберем, ей-Богу! (Смех.) Нет, вы не смейтесь! Я не шуткую. Люди так настроены: хватит слушать, как они нам по телику лапшу на уши вешают! И хватит тебе из себя Леха Валенсу строить, миротворца. Тут урал, а не Польша! Ты понял?
С. Зарудный: Кто следующий? Давай ты, Теличкина. От столовой.
В. Теличкина (от столовой): Я не от столовой, я от всех женщин. Если вы надумали целый месяц бастовать, как в Америке, так сразу скажу: нам вас кормить нечем! Ни месяц, ни даже неделю. В столовой продуктов вообще на один день осталось, да и то, вы же знаете, мороженное китовое мясо. С такого мяса ни ребенка сделать, ни, тем более, бастовать…
А. Гусько: А как же в Польше «Солидарность» полгода бастовала?
В. Теличкина: Опять, «в Польше!» В Польше у кого больше, тот и пан! Там вся страна Валенсе деньги на забастовку собирала. Но если вы надеетесь, что у нас кто-нибудь даст вам хоть рубль на забастовку, то – вот, шиш! На водку у нас последнее отдадут, а на забастовку… Короче, я хочу Степана послушать, как мы бастовать будем? На какие шиши?