Я решила остаться в павильоне и обещала вызвать подругу телефонным звонком, если мы вновь понадобимся режиссеру. Кстати, ему, кажется, тоже уже порядком надоело это кино.
– Кто шептался?! Я спрашиваю, кто тут шептался?! Е-мое, у нас опять брак по звуку! Юра, переснимаем! Со слов «Дорогая, а где Синепупенко?». И выгоните массовку! Актеры массовых сцен, покиньте, пожалуйста, павильон, но не расходитесь!
Измученные, сонные статисты кое-как разлепили глаза, оторвали попы от стульев и поплелись в коридор. Здесь уже не кипело такой жизни, как с утра. Единственной живой душой был то ли охранник, то ли привратник, то ли ассистент – дядечка, сидящий у дверей нашего павильона и следящий за тем, чтобы они были закрыты во время съемок. Стул, занятый им, тоже был единственным в коридоре. Часть массовки предпочла привалиться к стенам, остальные расселись прямо на полу.
– Замордовали! – признался пузатый.
– Да если бы я знал, что это такая нудиловка…
– …не пошел бы никогда в жизни!
– Здесь с ума можно сойти!
– И кто только смотрит эти дурацкие сериалы?!
Привратник усмехнулся. Видимо, подобные разговоры он слушал каждый день. И каждый день на съемочной площадке была толпа статистов, мечтавших о деньгах и славе.
– Ничего! – утешал всех и себя в первую очередь длинноволосый парень. – У знаменитостей тоже не все сразу было гладко! Не вышло с двадцать третьего раза – получится с двадцать четвертого!
– Ты бы лучше в театральный институт шел, чем тут ошиваться! – прокомментировал его речь потерявший работу конторский клерк.
– Неохота… – ответил парень.
– Да кому нужны эти институты?! – это уже девушка в зеленом вступила в беседу. – Главное – внешность и личные связи! Вот как у меня, например! У меня уже грандиозный опыт – тридцать три съемочных дня в фильмах и сериалах! Еще разок-другой, и режиссер обязательно обратит на меня внимание, с продюсером познакомит!
Привратник не сдержался и захихикал. Девица не обратила на него внимания – или сделала вид, что не обратила.
«Неужели я выглядела так же глупо, как она, когда мечтала о дармовых деньгах и славе?» – в очередной раз задалась вопросом я. Спорить и вообще разговаривать не хотелось: не было сил. То же можно было сказать и об остальных статистах. В коридоре киностудии повисла тишина, прерываемая разве что сопением одного из безработных, умудрившегося спать, сидя на корточках. В таком виде нашу раскисшую компанию и застала вернувшаяся с поисков Татьяна.
– Принесла еды? – спросила я.
Подруга помотала головой:
– Там только автомат со «Сникерсами» и «Марсами». Не знаю, как тебя, а меня от сладкого на голодный желудок тошнит. К тому же стоит в два раза дороже, чем в магазине… Зато я принесла кое-что более интересное!
С этими словами Танька протянула мне сложенный в четыре раза клетчатый листок из тетрадки. Что это? Письмо? Я развернула.
«Здравствуйте, уважаемая Ульяна! Пишет Вам Борис Овсянкин. Возможно, Вам знакомо мое имя, так как я являюсь актером театра и кино, снимался в ряде фильмов и телепрограмм. Я заметил, что Вы снимаетесь в массовке: думаю, для девушки с Вашими способностями это слишком мелко. Надеюсь, что могу помочь Вам в артистической карьере – разумеется, в том случае, если Вы пожелаете со мной общаться. Кроме того, мне было бы очень приятно поработать с Вами на одной съемочной площадке. На следующей неделе я планирую сыграть роль в телепрограмме «Суд да дело». Если Вы желаете увидеться со мной и принять участие в этих съемках, позвоните по телефону такому-то… С нетерпением жду Вашего звонка. Борис Овсянкин».
От обрушившегося на меня счастья я неожиданно поглупела. Даже обрадоваться забыла. Только сидела и тупо таращилась в листик с посланием.
– Ну что там? – не выдержала Татьяна.
Я дала ей прочитать.
– Борис Овсянкин? – удивленно сказала подруга, ознакомившись с письмом. – А ты такого знаешь?
– Я?! Это ты должна его знать, Танька! Где ты взяла письмо?!
– В коридоре… Мне дал его парень… какой-то… Сказал, для тебя.
– Что за парень? Как он выглядел?
– Ну, такой… молодой. Лет семнадцать-восемнадцать на вид. Высокий, спортивный, блондин.
– А одет как?
– В костюме.
– Так это был сам Борис или какой-то его посыльный? – волновалась я.
– Да мне-то откуда знать!
– Что ж ты у него не спросила?!
– Да делать мне больше нечего, спрашивать у всяких в коридорах, кто они такие! Он или не он, какая разница? Ведь ты же с ним увидишься? Блин, Ульяна, тебе написал настоящий актер, а ты пристаешь ко мне с какими-то дурацкими вопросами!
Заслышав эти слова, наши коллеги-массовщики явно насторожились. На лицах одних было написано любопытство, на лицах других – удивление. Девушка в зеленом чуть не слилась со своим платьем – до того сильно хотелось ей оказаться на моем месте. Длинноволосый парень с возмущением процедил:
– Подумаешь! Актеришки какие-то ей пишут! Да кому это интересно? Тоже мне достижение! Чушь собачья!
– Эх, не выйдет из тебя артиста, Стасик, – язвительно прокомментировала подруга. – Плохо ты играешь отсутствие зависти! Не верю!
Статисты дружно рассмеялись, а я ощутила себя королевой. И с чего это мне казалось, что я ни на что не гожусь?! В первый же визит на киностудию понравиться артисту и быть приглашенной им на свидание – тут есть чему позавидовать! Что ни говори, а меня ожидает блестящее будущее! От этой мысли я даже временно забыла про усталость и голод. Оказалось, что весьма кстати: режиссер позвал массовку вновь занять свои места.
Судя по репликам актеров, съемки уже подходили к завершению: произносящиеся на площадке слова мы с Танькой видели на самой последней странице найденной нами роли. Однако эпизод следовал за эпизодом, дубль за дублем, а конца видно не было. Во время очередной сцены без массовки, когда статистов снова выгнали в коридор, мы взялись рассматривать висящее возле двери павильона расписание съемок и поняли, что найденный нами текст охватывал далеко не все, что было запланировано на сегодня! Впереди было еще несколько сцен.
– Ну это уже ни в какие ворота не лезет! – завозмущались статисты.
– Обещали до семи, а сейчас уже полвосьмого!
– Мы тут все умрем от голода и усталости!
– Даже не объясняют толком, сколько еще!
– Нас тут вообще за людей не считают!
– Вот именно! Предлагаю объявить забастовку!
– Пойти к бригадиру и потребовать, чтобы нас отпустили!
– Точно, точно!
– Верно говоришь!
Мысль пойти к бригадиру всем понравилась, но как это сделать, никто не знал. Где он, этот бригадир? Тетенька, собравшая нас в метро, абсолютно не позаботилась о том, чтобы сообщить свое местонахождение. О массовке тут вообще никто не думал. У каждого из участников съемочного процесса были более важные и интересные занятия, нежели разговаривать с живыми декорациями, разъяснять им их права и обязанности.
Побродив толпой по студии, мы выяснили, что бригадирша давно ушла домой, а проблемами массовки занимается какая-то Марина. Отыскав ее, мы были посланы к Вике. Вика заявила, что это не ее дело и нам следует обращаться к Оксане. Последняя оказалась неприятного вида дамочкой, которая, выслушав наши жалобы, заявила, что недовольные могут идти домой хоть сейчас.
– А деньги?
– Деньги выплачиваются по окончании съемочного дня, – невозмутимо ответила Оксана и, не дожидаясь нашей реакции, повернулась спиной.
Похоже, мы попали в ловушку!
Потерянного времени было слишком жалко, чтобы уходить без оплаты. Нам ничего не оставалось, кроме как тащиться обратно в павильон и выполнять указания режиссера. Потянулись новые дубли, еще унылее предыдущих… Репетиция! Мотор! Брак по звуку! Перезаряжаем пленку!.. На лице режиссера была написана злость и ненависть к собственной работе. Актеры мечтали об ужине и кровати. Операторы и люди с микрофонами на палках смотрели с нескрываемым отвращением и усталостью. Счастливее всех были те, кто сидел за огромными пультами в мягких креслах: некоторые из них уже уснули.
Завершился, наконец, последний эпизод из расписания у двери. Неужели можно по домам?! И снова нет. Объявили, что планируется доснять еще несколько сцен.
– А кто недоволен, тот пойдет в соседнюю студию сниматься в «Золушке из Капотни»! – остроумно объявил режиссер. – Они там с шести до часу ночи работают и спят здесь же!
Народ, назначенный сидеть за столиками «ресторана», распустили, а нас, самых «счастливых», оставили еще как минимум на час, снова изображать светскую беседу и элегантно попивать из залапанного бокала теплый, липкий, приторный лимонад с испарившимся из него газом.
– Мне кажется, это никогда не кончится! – прошептала Татьяна.
Я тоже начала приходить к такой мысли. В одном из перерывов между дублями, когда я с голодухи стянула с тарелки на грязном столе листик салата (остальное уже было съедено), тетка-реквизиторша обвинила меня в жадности и прожорливости. После этого стало окончательно ясно, что все хуже некуда. Даже мысли об Овсянкине не помогали. В конце концов, мне расхотелось домой: уже стало просто все равно, где мы сегодня будем ночевать…
И в этот самый момент объявили, что съемки окончены.
Наконец-то! Неужели я буду вознаграждена за свои труды?!
Мы с Танькой бросились к Оксане за деньгами. И получили… по 300 рублей!
– А почему так мало? – ошарашенно спросила подруга.
– Всегда так! – ответила тетка.
На ее мерзкой физиономии читались невинность и удивление. Видимо, ничего странного в том, чтобы вкалывать тринадцать часов подряд за триста рублей, Оксана не находила. Ведь у нее-то зарплата была совсем другой! А тут речь шла всего лишь о массовке!
…По дороге домой мы с Татьяной не разговаривали: не было сил. Не знаю, как она, а я даже не думала ни о чем. Все окружающие люди, прохожие, пассажиры метро, продавцы и милиционеры казались мне огромной массовкой какого-то гигантского фильма, которая только делает вид, что живет реальной жизнью. В голове бессмысленно вертелось имя Бориса Овсянкина, не порождая уже никаких эмоций. Перед глазами стоял образ жареной курицы.
До дому я добралась в одиннадцать часов вечера.
Из дневника Тани Шмаровой«15 июля 2010.
…Только к вечеру более-менее отошла от вчерашних съемок. Это просто ужас! Пока тусовалась там, сто раз пожалела, что позволила Ульяне втянуть себя в эту ерунду! Целый день сплошного унижения – и хоть бы деньги за это платили! По-моему, работы хуже, чем в массовке, невозможно придумать. Уборщицы и то получают больше денег и уважения. Но самое удивительное, что есть глупые люди, которые каждый день таскаются на съемки за 300 р. и воображают, что станут звездами! До тех пор, пока существуют эти дураки, не уважающие себя и готовые вкалывать бесплатно, нормальным людям ничего не заработать в массовке.
Кстати, за отсидку в зрительном зале во время съемок телешоу тоже платят 300 р. Об этом мне сказала Ульяна. Она же у нас собирается на съемки какой-то дурацкой передачи про суд, ее этот Овсянкин пригласил! Звала и меня с собой, ну уж нет, тут я пас, у меня есть занятие поинтереснее, чем просиживать попу, глядя на всякую ахинею!
Если бы я сама не передала Ульке это письмо, ни за что бы не поверила, что артист может заинтересоваться статисткой! Хотя… я и сейчас не верю. Что-то во всем этом не так. Подвох какой-то. Впрочем, Улька в восторге, она, кажется, уже заочно влюблена в этого Бориса (хотя ни я, ни она, ни мои родители ни разу не слышали о таком актере). Про Ищенко вообще не вспоминает. И про Елисея этого тоже… если он вообще существует. Зато про платье свое пурпурное, которое где-то увидела, никак не может забыть. Вбила себе в голову, что может быть хороша только в нем. А я что-то так ей рассочувствовалась, что решила дать в долг все, что заработала аудитом за это время. Наверно, еще и у любимого займу, когда ему аванс выдадут. Уверена, он мне не откажет, он такой славный! Пусть Ульяна купит себе это платье, раз без него жить не может! Подруга же все-таки!
А что касается нашего сегодняшнего свидания…»
Глава восьмая, в которой выясняется истинная ценность некоторых вещей
Больше всего я боялась, что платья не будет. Только представьте: почти месяц мечтаешь о вещи, примеряешь, навещаешь ее в магазине, ссоришься из-за нее с предками, устраиваешься на работу, преодолеваешь всякие трудности… а потом наконец приходишь в магазин с деньгами (мой заработок плюс Танькин плюс ее парня плюс от родителей на карманные расходы) – и оказывается, что твоя мечта уже продана!
Страх оказался напрасным. Все экземпляры платья – от 40 до 50 размера – висели на прежнем месте. Не ушел ни один. У меня даже возникло ощущение, что их никто не мерил. Получается, платье не такое уж и хорошее, так, что ли?
Можно было бы сразу взять нужный размер и идти на кассу, но я почему-то решила еще раз примерить: вроде как сомневалась, что ли… Переоделась, посмотрела на себя в зеркало. Странно, прежнего восторга не было. Где же королева, которой я казалась себе в прошлые разы?
Нет-нет, платье было симпатичным. И оно мне шло. Я определенно не отказалась бы принять его в подарок. Но покупать за четыре тысячи?..
Я снова повертелась перед зеркалом. Вот так так! Никаких эмоций! Ощущение такое, будто платье уже год, как висит в моем гардеробе и уже порядочно надоело. Милое – вот и все. Не лучше и не хуже остальных нарядов. Добавить бы поясок, чтобы не было мешковато. И оживить каким-нибудь другим цветом. С белыми вставками, например, было бы значительно интереснее. А так… Что? Ну платье и платье…
Тут нитка висит. А тут шов кривоват. Да ведь это сплошная синтетика! В жару я в ней буду вся мокрая. И почему только это платье стоит так дорого? Может… просто потому что такие девушки, как я, готовы платить? Но… это несправедливо!
Что такое четыре тысячи, лежащие сейчас в моей сумочке? Наши (преимущественно Танькины) мучения с радиорекламой. Ужасы промоутерства. Гуддэевская соковыжималка. Унижения на съемочной площадке. И немалые усилия моих родителей, встающих на работу каждое утро.
Да не стоит эта тряпка такой работы!
Я быстро переоделась. Побродить еще по «Эдельвейсу»? Ну уж нет. Он мне до ужаса надоел. Надо побыстрее пойти к Таньке, отдать ей ее деньги. И не забыть сказать, что она классная! Какой же самовлюбленной дурой я была, когда не ценила ее дружбу!
Двадцать третье июля началось для меня так же, как и четырнадцатое: со встречи в метро. Только в этот раз имелись три отличия: во-первых, я была без Таньки, во-вторых, мы собирались на Соколе, а не на Волгоградском проспекте, а в-третьих, моей компанией на сегодня оказались одни бабульки. Накрашенная, надушенная, в желтом вечернем платье, на каблуках (первое свидание с Овсянкиным, как-никак!), я почувствовала себя ужасно неуютно среди платков, самовязаных кофт, двадцатилетних проеденных молью юбок и вставных челюстей. Переписывавший нас бригадир – на этот раз мужчина – даже как будто удивился, что я не старуха. Доведя до места, он собрал у нас паспорта и передал в руки редактора программы. Тот принялся рассаживать народ по зрительному залу: командовал, кому на какой ряд, оценивающе рассматривал, передвигал то вправо, то влево, оглядывал так и этак, велел меняться… Не знаю уж, чем он руководствовался в этой своей рассадке, но точно не внешностью зрителей: будь оно так, я, конечно, оказалась бы на первом ряду, где еще виднелась пара-тройка молодых физиономий, а тут меня усадили на последний, в самое скопление старушенций. Едва рассевшись, бабки начали беседу:
– Слушай, Зоя! Митрофановна пришла?
– А как же, вон она! Весь наш подъезд пришел! Я самолично каждую обзвонила! Это же надо, такая удача – триста рублей платят!
– Главное, чтоб Валькины не прознали! И эта компания, которая семечками торгует!
– Пускай себе мотаются на Малахова за двести пятьдесят, мы им и слова не скажем! А то запишутся, как в тот раз, за неделю, все места займут, потом не пробьешься!
– Ой, девчат, а я паспорт забыла! Вдруг выгонят?
– Да не выгонят, не боись! Я вот давеча тоже без паспорта пришла, так он ничего, покричал только малость, но деньги отдал. Алексею скажи.
– Ой, боюсь! Вдруг прогонит! Я же из сада сюда торопилась, в пять утра встала, на электричке тащилась, чуть инфаркт не хватил… Уж так боялась, так боялась, что не попаду!
– У Зинки-то внук – наркоман!
– Да ты что?!
– Опера Мусоргского, девять букв…
– Надо нам, девчата, еще на выборы наблюдателями записаться. Там, говорят, целую тысячу платят!
– Ну и молодежь пошла в наше время…
Стараясь пропускать мимо ушей высказывания насчет нынешней молодежи, я изо всех сил высматривала Бориса. Хотя как я могла его узнать? Мы же ни разу не виделись. Вернее, он-то меня, конечно, видел, а вот я знала его только как почерк в письме и голос в телефонной трубке – кстати, на удивление приятный голос! Хм… высокий, крепкий, светловолосый… Никто из присутствующих на съемочной площадке не подходил под Татьянино описание. Впрочем, наверное, еще рано. Наверное, Овсянкин гримируется в своей специальной комнате.
Стоило мне об этом подумать, как на мобильный пришла эсэмэска: «Привет! Ты пришла? Я репетирую, скоро увидимся!»
Репетирует! И вспомнил обо мне! Вот это да! Кажется, у меня появился настоящий поклонник! Я ощутила себя почетной гостьей, получившей персональное приглашение на премьеру от исполнителя главной роли… Впрочем, ненадолго ощутила. До тех пор, пока начавшиеся съемки не вернули меня с небес на землю – из воображаемого положения особой гостьи в роль наемного хлопальщика.
«Встать, суд идет!» – наверняка вы не раз слышали эту фразу. За сегодняшний съемочный день ее должны были произнести семнадцать раз – именно столько сюжетов предстояло снять. Зрителям, разумеется, полагалось подниматься по этому приказу. Вставали они также перед оглашением приговора и в финале каждого дела – в общем, трижды за сюжет. Сообразив, что мне предстоит вскакивать с места пятьдесят один раз – это еще при условии, что не придется что-нибудь переснимать, – я приуныла. А ведь в ходе съемок надо было не только поддерживать свое тело в сидячем положении, но и хлопать, то и дело изображая жуткую заинтересованность в происходящем!