- Документ есть, - и Федор протянул Витьке Топору паспорт. Тот взял документ, открыл и начал вглядываться, будто страницы были исписаны китайскими иероглифами. На его морде появилась подлая усмешка.
- Я же, братцы, неграмотный. Рад был бы прочесть, так не могу. Нет, точно в Усадьбу идти придется.
- Витька, - чуть не крикнул Никита Палыч, - ты же три года в школу к Карлу Леопольдовичу отходил!
- Карла Леопольдовича трудовой народ контрой признал. Значит, уроки его - не уроки. Колька тоже неграмотный. Правда, Колька? Посторонним грамотеям я довериться права не имею. Значит, в Усадьбу нам путь-дорожка. Надевай шинель, Назаров. Ты не смотри, что тепло во дворе: до утра все равно не допросим, а на полу в подвале - прохладненько. Ты же, хозяюшка, не забудь лукошко с провизией собрать. А то, сама знаешь, как иногда случается. Попал человек, да и подзадержался на неделю-другую.
Степан открыл рот, чтобы сказать Витьке Топору, что он думает, но Федор быстро взглянул на приятеля, и тот промолчал.
- Может, повременим? - сказал Витька. - Может, Назаров все же выпьет с нами.
- Да ты еще и глухой, - с неподдельным сожалением сказал Назаров. - Ну сказал я же тебе - брезгую.
- Тогда одевайся поскорей. Дивлюсь я на тебя, Назаров. Человеку на войне умнеть положено, а ты дураком вернулся. Ну как знаешь. Пошли. Не спи, Колька. Становись сзади и двигай.
Колька икнул в знак того, что понял приказ, повесил винтовку на плечо (она болталась, как деревянная игрушка у мальца Климки) и, пошатываясь, пошел к выходу. Перед ним шел Назаров, а возглавлял процессию Витька Топор.
В сенях Назаров на секунду задержался, нащупал в полутьме фуражку, снял с гвоздя и вышел на улицу вместе с конвоирами. Однако теперь походный ордер изменился: Колька шел по-прежнему сзади, а Витька Топор тоже сзади, но чуть в стороне - крыльцо было достаточно широким. Из окна во двор падал тусклый отблеск керосиновой лампы. Самого крыльца он не касался, поэтому все трое на ступеньки вступили осторожно: не упасть бы.
А потом на крыльце завертелась какая-то невообразимая карусель. Стоявшая у двери метла внезапно оказалась в руках товарища Назарова и пошла выписывать круги и восьмерки. Колька и Витька так и не поняли, что же с ними произошло, отчего они попадали с ног, и что же их так больно ударило, и почему они так и не успели ни разу стрельнуть.
Не глядя на стонущего и катающегося по крыльцу Кольку, Назаров подошел к Витьке и поднял его за шкирку. Если у Кольки была всего одна винтовка, то его начальник отправился в патруль вооружившись как следует. Назаров снял с Витькиного пояса трофейную германскую лимонку, а из кармана пальто вытащил револьвер.
- Ну что, будем еще паспорта читать? - ласково спросил Назаров. - Чего молчишь, Витенька? Старший, чай, спрашивает. Еще какие документы читать будешь или так признаешь?
- Назаров ты, - сказал пришедший в себя Витька Топор. За одну минуту он осунулся, погрустнел, и причиной этому была не шишка на лбу, а потеря оружия. Не чувствовал он себя без винтовки человеком. Колька ничего не сказал - он был по-прежнему неразговорчив, только хватал себя за побитое место, пытаясь определить: висит ли там хоть чего-нибудь. Вышедший на крыльцо Никита Павлович склонился над ним.
- Да я это, я и никто другой, - наставительно произнес Назаров. - Никто в этом не сомневается, и ты не моги.
"Я и сам в этом уже нисколько не сомневаюсь", - добавил про себя вернувшийся с войны солдат.
- Слушай, Колюша, ты уж не горюй, что так все обернулось, - успокаивал Никита Павлович ушибленного комбедовца. - Если бы ты невзначай из ружья пальнул, еще хуже бы вышло. И на Федора Ивановича не сердись. А как в Усадьбу вернетесь - скажи: вышли за околицу, увидели костер. Хотели подкрасться, а там - засада. Ружья отобрали да по шее надавали. Если вы Слепаку правду скажете, что Назаров вас двоих с ружьями голыми руками скрутил, так вам самим в подвале до Духова дня сидеть. Ну, не сердишься? Хорошо. Умница. Сейчас я тебе рассольчика принесу. И головушка пройдет, и прочее. И не бойся. Дедушку моего Сергея Никанорыча, Царствие ему Небесное, однажды жеребец тоже в мудя задней ногой отбрыкнул. И ничего, я-то потом родился. А жеребчик с той поры охромел.
Через минуту в темноте скрылись две фигуры, поддерживающие друг друга. Так уходят с обильного застолья, когда радушные хозяева не пожалели ни выпивки, ни закуски.
* * *
За столом сидела та же компания. Лариса, вышедшая из своего чулана, слегка дрожала, поэтому Фекла Ивановна ее успокаивала.
- А во дворе-то холодновато, - сказал Назаров. - Надо бы еще налить. Я одно не понимаю - как народ в Зимино такую дрянь терпит?
- А что делать? - развел руками Никита Павлович. - Так и живем - между бандой и комбедом. Козин то и дело записки нам шлет: кто, мол, землицу мою распашет - ляжет в нее вместо навоза. А у меня, Федя, в Филаретовой чаще береза лежит, бревен двадцать в феврале нарубил. В доме дрова скоро кончатся, а березу не вывезешь. Еще отберут лошадь с телегой, как жить потом? Слушай, Федя, может, ты бы съездил завтра? Тебя-то они забоятся. Возьми Тимоху.
- Я, Никита Палыч, домой тороплюсь.
- Встанешь пораньше, быстро обернешься и домой пойдешь. Мне скоро придется плетнем топить.
- Ладно, утром посмотрим.
Разговор стих. Фекла Ивановна открыла дверь. Откуда-то донесся дребезжащий, механический голосишко "О баядерра".
- Граммофон гоняют, охальники, - сказал Никита Павлович. - И ни в чем недостатка у них нет: ни в жратве, ни в самогоне. У них уже своя механика сложилась. Сенька Слепак прикажет хозяина заарестовать, у которого сын в лес подался. Затащит к себе, револьвертом на него машет, орет: в уезд тебя, гада, отправить или тут же судить-расстрелять? Потом умается, приляжет вздремнуть. Тут уже Филькина работа. Подойдет к кулаку, да и говорит: жить хочешь? Пиши жене записку - пусть телегу грузит, харчей побольше нам шлет да самогона. Проснется Сенька, а ему Комар говорит - наши ребята решили: простим гада последний раз. Тот рукой махнет. Раз решили - пусть катится. А если жена припозднится и со снедью к ним затемно придет, когда гулянка в разгаре, так она им, бывает, не только самогона даст. Филька Комар по этим делам большой мастер. А Слепак всё ищет нашу Ларьку, кобелиную свою любовь забыть не может.
Лариса вздрогнула, услышав про Слепака. Фекла Ивановна слегка потрепала ее по плечу: не бойся, девка.
- А как в остальных деревнях? - спросил Назаров.
- Полегче. Самая сволочная сволочь у нас собралась, в Сенькином отряде. Со всей округи набежала. Большаки приказали везде комбеды создать. Но в том же Кускове мужики как-то стакнулись промеж собой, чтобы не тиранить друг друга. А у нас - война. В уезд сколько писали - пришлите нормальную власть. Нет ответа. Так и живем под комбедом. Давай напоследок, - Никита Палыч поднял стакан. - Еще раз за твое возвращение...
* * *
Слепак с трудом дотащился до комнаты, в которой оставил Фильку. Его приятель не закрывал двери ни когда спал, ни когда любил.
На широченной барской кровати валялся Комар, утомленный, как косец, начавший труд с рассвета и завершивший далеко за полдень. Рядом раскинулась тяжело дышавшая, полностью обнаженная Дашка: так дышит уставшая батрачка, которой лишь к вечеру дали отдохнуть. Пахло смесью одеколона, дешевых духов и самогонного перегара.
- Сенька, - лениво сказал Комар, - ложись на теплое место. Я уже не могу, а она еще хочет.
- Вставай скорей. Банда в селе. Наш патруль еле живым ушел.
Комар, ругаясь, вскочил и стал ожесточенно рыться в валявшемся на полу Дашкином белье. Наконец он нащупал наган.
Дашка, осознавшая, что любви больше не будет, выругалась и тоже стала разбираться со своим бельем. Между тем приятели вышли из комнаты.
- У сволочного барина в коридоре хоть лампы горели, - сказал Комар, спотыкаясь обо что-то, в темноте.
- Надо завтра свечи повтыкать, - ответил Слепак.
- Если нам до утра кишки не выпустят.
В гостиной на первом этаже двое комбедовцев, шатаясь и ругаясь, пытались подтащить к окну пустой шкаф, а еще двое чистили ружья. Остальные сгрудились вокруг Витьки Топорова и Кольки Савельева, присевших на полу.
- Давай, начинай сначала. Комаров еще не слышал, - сказал Сенька.
- Значится, так. Идем по селу, вдруг какие-то бандиты выскочили, запинаясь, лепетал Витька. Так может говорить или сильно побитый, или сильно выпивший человек. Впрочем, в данном случае было и то, и другое.
- Откуда выскочили? - спросил кто-то. - В канаве, что ли, хоронились?
- Может, и в канаве. Нам смотреть времени не было. Да, Колька?
- Да, - икнул Савельев.
- Наставили винтари и давай бить прикладами. Оружье наше отняли, решили, что с нами покончено, бросили и ушли. Они, видно, шуметь не хотели. А было их человек семь. Нет, скорее десять.
- Козинские? - спросил Комар.
- Не-е! - несколько голосов опередили Витьку. - Козинские их на месте убили бы. Особенно Топора. Виктор Топоров пять малолетних кулацких девок перепортил.
- Козинские? - спросил Комар.
- Не-е! - несколько голосов опередили Витьку. - Козинские их на месте убили бы. Особенно Топора. Виктор Топоров пять малолетних кулацких девок перепортил.
- Вроде не козинские, - сказал Витька. - Да, Колька?
- Ик, да.
- Другая банда, что ли, объявилась? - спросил Комар.
- Видать, другая. Я даже одного признал. Это кривой конокрад с монастырской ярмарки.
Комбедовцы возмущенно зашумели. Надо же, уголовная шпана добралась до их села, путается в ногах революционных бойцов.
- Чудной конокрад попался, - раздался сзади нежный женский голосок. Уже одевшаяся Дашка спустилась в гостиную. - У тебя же, Витька, два золотых перстенька, как у цыгана. Хорошие были воры: винтовки взяли, золотишко оставили.
- Ну я почем знаю? - недовольно сказал Топор. - Правда, Колька, они нас сразу бросили?
- Конечно, он мужик честный, зачем ему твои кольца, - пробормотал Савельев.
- Это кто честный мужик? - тотчас же крикнул Слепак, схватив Кольку за шкирку.
- Ну этот, которого все знают. Назаров.
Если рядовые комбедовцы только ругались, их командиры тотчас перешли к действию. Слепак по-прежнему держал за шиворот Кольку, а Комар - Витьку Топорова. Потом они, не сговариваясь, потащили свои жертвы к столу, будто выискивая, куда их ткнуть мордами.
- Нет, хороши бойцы! - орал Сенька. - Один двоих обезоружил!
- Вот я сейчас тебя в кадке с огурцами мордой искупаю! Чтобы знал, как пьяным в патруль ходить! - кричал Комар.
Он подтащил Топорова к упомянутой кадке. В последнюю минуту Витька сообразил, какой новостью можно выторговать пощаду.
- Филя, я Барыньку нашел.
Комар отпустил Витьку, и тот рухнул на пол. Рядом свалилось тело Савельева.
- Где она?! - одновременно заорали Слепак и Комаров.
- В той избе, где мы были. Я видел на лавке книжечку из Усадьбы. Старик и старуха читать не могут, - тараторил окончательно протрезвевший от страха Топор. - Значит, она там прячется.
Слепак заметался по гостиной в поисках своей шинели, но наткнулся на опрокинутый стул и упал. Его поднял Комар.
- Сеня, ты куда собрался?
- За Назаровым и этой.
- Погоди, - сказал рассудительный Комар. - Посмотри, ты же свою шинель найти не можешь. И ребята, ну видишь, как осенние мухи. А у него два винтаря и револьвер. Он нас всех из окна пощелкает. С тебя, кстати, начнет.
- Избу спалю!
- Спички по пути обронишь, - сказал Комар, умевший трезветь, когда дело касалось реальной опасности. - Он, безоружный, двоих скрутил, которые час назад пошли. Я-то этот час с Дашкой провел, а ты сколько еще выпил? Не торопись. Утром придем, на рассвете. Из кроватки вытащим.
- А вдруг он уйдет?
- Ну и черт с ним. Она-то останется.
Слепак подумал, понял, что Лариса никуда не денется, и внезапно успокоился.
- Ладно. Хватит гулять. Утром дел хватит.
* * *
Назаров правил Сивкой, насвистывая солдатские песенки, а Тимоха Баранов, развалившийся на телеге, рассказывал приятелю об окрестных местах.
- Вот на той развилке, что мы сейчас проехали, купца зарезали. Я тогда был мальцом, помню, сколько разной полиции в село съехалось. Месяц почти вели дознание, чуть всех курей у нас не подъели. А все из-за одного мертвого тела. Ты и вправду умно сделал, в Зимино заночевав. А то пошел бы ночью и с ним повстречался. Он к тебе подойдет, будет ассигнациями трясти и просить: "Возьми все, добрый человек, только душу не губи". Потом золотишком зазвенит. Вроде все как настоящее. Но упаси тебя Бог хоть монету положить в карман. Сразу купчик закричит: "Вот кто мой погубитель!" И задушит. А за перелеском Филаретова чаща начинается. Жил здесь когда-то старец Филарет, в скиту, круглый год один. Ходил босой, питался лесными дарами, от людей мирскую пищу не брал, разве огородную овощь. Со зверем лесным уживался. С медведем дружил. Откуда пришел, почему поселился здесь - никому не ведомо.
А потом к нему стала барыня наезжать, вроде как жена деда Владимира Ивановича. Он ее наставил на ум в каком-то житейском деле, она хотела отблагодарить его. Старец долго никаких даров не брал. Наконец, видно, чтоб отстала, согласился принять сапоги - за валежником ходить. Надел, залюбовался, идет по лесу, поскрипывает. Навстречу медведь. "Посмотри, Михайла Иваныч, какая у меня обновка". А Михайла старца и задрал на месте. Видно, его, возгордившегося, в мирской обувке за приятеля не признал.
Назаров рассеянно слушал болтовню Тимохи. Не перебивал. Перебьешь - так Баранов сразу начнет расспрашивать про разные фронтовые истории. А для таких рассказов сейчас у Назарова настроения не было. Взбодрив лошадь, он начал насвистывать любимую военную песню:
Среди лесов дремучих
Разбойнички идут
И на плечах могучих
Носилочки несут.*
Носилки не простые
Из ружей сложены,
А поперек стальные
Мечи положены.
- Вот здесь, - самые грибные места в округе, - продолжал Тимоха. Особо богато ближе к осени. Волнушки россыпями в папоротнике, рыжики на полянах, березового гриба - хоть косой коси, груздя навалом, ну, а сыроег как грязи. Тут еще у нас глухаря на вырубках бьют - барин дозволял. Но и других охотников хватает. Иногда волки забредут. Помнится, раз у Семки Кривоступова лошадь из саней выели - сам не помнит, как ушел. Или Егорка-пастушок...
Припомнить историю пастушка Тимохе не удалось - помешали.
- Стой! Тпрру!
Наперерез телеге вышел бородатый мужик с винтовкой на плече.
Назаров натянул вожжи, останавливая Сивку. Сзади послышался треск ломаемых сучьев - кто-то еще выбирался из зарослей. Не оборачиваясь, по доносившимся звукам Федор определил - со спины подходят двое. Тимоха же от неожиданности свалился на дно телеги, будто одновременно увидел призрак купца и живого медведя, задравшего Филарета.
* Эта старинная солдатская песня является одним из "революционных трофеев". На ее музыку была сочинена красноармейская песня "Все пушки-пушки грохотали...".
Первый мужик оказался уже около Сивки, взял его под уздцы. Подошли и те двое, встали по обе стороны от телеги.
Одного из них Назаров узнал: Гришку, стоявшего по правую руку, на этот раз вооруженного охотничьим ружьем. У Гришки не только распухла челюсть, но и были подбиты оба глаза.
- С возвращеньицем, Федор Иваныч, - поздоровался мужик, успокоительно поглаживая жеребчика. - Чего смотришь, как поп на антихриста? Али не признал? Я - Афанасий Жмыхов, который Афонька-Мельник. А вот и Петр Веретенников. И Гришка-балбес.
- Здорово, ребята, - ответил Назаров. - Узнал, почему ж не узнать. Вот вы, значит, где обитаетесь?
- Таков уж рок, что вилами в бок, - подал голос Петр Веретенников. Знать, по судьбе нашей бороной прошли.
- Каждому свой удел, - на глубокомысленность Назаров ответил глубокомысленностью. - Кому сон, кому явь, кому клад, кому шиш.
- Ты, я вижу, с голопузыми на клад метишь, - недобро срщурился Афоня.
- У меня своя тропинка - мимо чужих огородов, - Назаров полез в карман штанов.
- Не балуй! - Жмыхов сорвал с плеча винтовку, передернул затвор, навел на Федора.
- Дерганые вы какие-то. Одичали, гляжу. Курево достаю, - покачав головой, заметил Назаров и медленно вытащил кисет. - Угощайся.
Мужики не отказались.
- Спасибо, - сказал Веретенников. - Махорка корешки прочищает кишки, кровь разбивает, на любовь позывает.
Некоторое время молча сворачивали цыгарки. Потом прикурили от назаровской спички. Повертели в руках германский коробок.
- Трофейный? - спросил Петр.
- Это точно.
- Ты не навоевался, что ли? На Гриху напал, отобрал ружьишко. Голопузые, слышал, к деду твоему ходили - водку пить за твое возвращение. Не в отряд ли к ним вступаешь? - Афонин голос звучал резко, раздраженно.
- Я навоевался, Афоня. Потому ни в Усадьбу, ни в лес идти не намерен. Я домой иду. А касаемо Гришки... Не люблю я, когда на дороге меня под винтовкой держат. Особливо те, кто с ней обращаться не умеет.
Как всегда рассудительно, заговорил Петр Веретенников:
- Известное дело, русак на трех сваях крепок: авось, небось да как-нибудь. Вот и ты мыслишь: авось, один управлюсь. Небось Бог не выдаст, свинья не съест. Как-нибудь в стороне удержусь. Ан не выйдет. Выбирать нынче треба. За них али за нас.
- Я за себя.
- Ладно, - Афоня-Мельник затоптал окурок в землю, - думай. А мы тебе поможем. Слезай, дальше пешком пойдешь. Телега нам твоя нужна.
- А еще что нужно? - Федор продолжал спокойно курить.
- Мы ее Никите Палычу после вернем, - миролюбиво пообещал Петр.
- Только он сам за ней к нам в лес явится, - зло сказал Афоня.
- И винтовочку мою прихватить не забудет, - встрял в разговор Гришка. А то моду взял - людям морду бить и ружья отбирать.
Назаров обернулся к нему и наставительно сказал:
- Кстати, Гришка, оружие уход любит. Чистить надо, смазывать.
- Слезай. - Афоня взял винтовку наперевес. - Я давно шутковать кончил. Мне что голопузого ухлопать, что его дружка - едино.