Нуржан открыто усмехнулся и покачал головой.
— Потом поздно будет тревогу бить, — сказал Евгений Петрович. — Третьего дня нас известили, что решение по нашему вопросу уже принято. На следующей неделе начнутся работы.
— Так значит… надо выезжать, Евгений Василич, — сказал Степанов.
— Петрович.
— Петрович, да. Надо переезжать, тем более, вам есть куда. Тем более, вам обещали и альтернативный вариант подыскать, если уж вас предложенный не устраивает. А уж потом…
— Тьфу ты! — символически сплюнул Нуржан. — Ему про Фому, а он про Ерему…
Прокурор чувствовал себя как-то… глупо и очень неуютно. Больше всего он желал сейчас, чтобы эти типы оставили его. Какой уж тут обед! Весь аппетит к хренам собачьим пропал…
— Суть вашей претензии я понял, — сказал он, стараясь, чтобы голос его звучал внушительнее. — Я беру ваше дело под личный контроль. Не беспокойтесь, я со всем разберусь.
«Какого черта у них тревожной кнопки нет под столом? — подумал Сергеев сразу после того, как закончил говорить. — Должна быть… Врываются всякие психи, и никому дела нет. Надо с владельцем, Ашотом Ашотовичем, на эту тему побеседовать…»
Евгений Петрович и Нуржан переглянулись.
— Это хорошо, что под личный контроль, Степан Иванович, — сказал директор детдома. — И еще вот что мы бы хотели до вас донести… Как и до всех, с кем кроме вас разговаривали…
Директор детского дома наклонился вперед, к прокурору. И, мелко прокашлявшись, проговорил:
— Я хочу, чтобы вы поняли. Здание, которое мы занимаем уже почти тридцать лет, — это наш дом. И мы никому не позволим отнять его просто так… по праву сильного. Только потому, что он кому-то там приглянулся. Мы будем бороться за него и бороться до конца. И еще кое-что. Теперь возможностей повлиять на ход событий у нас гораздо больше, чем тогда, летом. Вот это тоже учтите.
Слова эти прозвучали вовсе не высокопарно и даже не торжественно. Евгений Петрович произнес их вполне обыкновенно, видимо, движимый желанием не надавить на психику собеседника, а просто довести до его сведения необходимую информацию. И прокурор Сергеев не нашелся, что ответить на это. Лишь последняя фраза неприятно удивила… и даже чем-то испугала его.
Попрощавшись (вернее, «до свидания» сказал только Евгений Петрович), мужчины покинули ресторанный кабинетик. Степан Иванович еще некоторое время посидел, рассеянно толкая пальцем металлические останки уничтоженных Нуржаном столовых приборов… Потом сказал сам себе:
— Ну, что за судьба такая у меня? У всех все хорошо, а у меня… нервов не хватает. Надо охрану себе начать присматривать. Чтобы ни один урод даже близко подойти ко мне не мог без разрешения…
Он вздохнул и посмотрел в окно. Седой дворник, закончив работу, снял свою лыжную шапочку, белым платочком вытирал розовую плешивую макушку и улыбался, глядя на результат своих трудов.
— Пень старый, нищеброд… — вдруг рассердился на дворника прокурор.
* * *Нуржан и Евгений Петрович уселись в машину. Пересолин завел двигатель, и они вывернули с ресторанной парковки на проезжую часть. Первую половину пути до детдома Нуржан молчал. Потом вдруг заговорил, пошевелившись на сиденье:
— Ничего не изменилось…
— А? — не отводя взгляда от дороги, откликнулся Евгений Петрович.
— Говорю, как было все, так и осталось. Когда мы Елисеева свалили, я думал… сдвиги какие-то будут… в обществе. А получилось — пошумели, и все. Одного подонка посадили, а все остальные и в ус не дуют.
— Ну, почему — «в ус не дуют»? — возразил задумчиво Пересолин. — Кое-кто и задумался, наверное.
— Только не прокурор.
— Придет время — задумается, — убежденно сказал Евгений Петрович. — Наше дело правое, Нуржанчик, и, значит, враг будет повержен. Помнишь ведь, как Олег это говорил, когда мы ему обо всей этой истории сообщили? Мы не бесправны. Права у нас есть, только соблюдения их нужно добиться. И мы добьемся.
Алимханов хотел что-то сказать, но тут у него зазвонил мобильник.
— Ага, Мария Семеновна, — сказал он в трубку. — Встретились с господином Степановым, да. Вы уже собрались? Скоро будем…
Спустя немногим менее получаса они въехали на территорию детдома. В директорском кабинете их уже ждали Мария Семеновна, занимающая теперь должность нянечки, и Никита Ломов, после закрытия его дела и освобождения из следственного изолятора восстановленный в звании, но переведенный в УВД другого района.
— А Витька Гогин где? — Спросил Нуржан, войдя в кабинет.
— Разве наша звезда не прилетела еще? — удивился и Евгений Петрович.
— Пока в Москве звезда, — улыбнулась Мария Семеновна. — Рейс отложили. Но к вечеру вроде как обещал быть, только недавно звонил.
— Ну, значит, начнем без него, — сказал Евгений Петрович и обошел стол, чтобы сесть на свое место директора. — Итак, соратники… На данный момент дела наши обстоят… не так, чтоб уж очень хорошо. Скорее даже — наоборот.
— Ладно, я сначала скажу, — вдруг прервал Евгения Петровича нахмурившийся лейтенант Ломов. — Извините, что перебил. Но высказаться мне необходимо. Для целостности картины, так сказать. Мне по моим каналам стало кое-что известно. На вас, Евгений Петрович, дело заводят. Даже два.
— О как, опти-лапти! — поднял брови Пересолин. — Быстро они спохватились…
Мария Семеновна промолчала, только вздохнула. Видимо, то, что сказал Никита, не являлось для нее новостью. Нуржан, покрутив головой, коротко и зло цокнул.
— И в чем же я обвиняюсь? — осведомился Евгений Петрович.
— Я пока не полностью владею информацией, — сказал Ломов. — То, что уже знаю наверняка: речь идет о сто двадцать пятой и двести восемьдесят пятой статьях.
— Оставление в опасности и превышение должностных полномочий, — уточнил Нуржан. — Негусто.
— Для начала — вполне сойдет, — мрачно прокомментировал Ломов. — А дальше уже будут крутить по полной. Как им ваше здание-то понравилось…
— Не только в здании уже дело, — высказалась Мария Семеновна. — Это наказание. За то, что сопротивляемся.
— Ну ладно, — с хлопком положил обе ладони на стол Евгений Петрович. — Теперь картина стала яснее, вот и давайте разбирать ее по частям, дорогие соратники… Эх, жаль, Олега нет с нами. С ним бы…
— Справимся сами, — проговорил Никита. — Маленькие, что ли? Он ведь говорил, что спокоен за нас. Потому что уже сделал самое главное: показал и доказал, что с этими сволочами можно бороться. И одолеть. Значит, по поводу обвинений все же особо переживать не стоит, Женя. С этим я помогу, отобьемся. Я уже стратегию более-менее набросал в уме. Вот, послушайте…
* * *— Так что на самом деле произошло-то, Разоев? — в десятый, наверное, раз задал вопрос майор Глазов.
Громадный Мансур, сидевший напротив него за столом, угрюмо и упрямо молчал, склонив заросшую густым черным волосом крупную голову.
— Если верить показаниям свидетелей, вы обнаруживали явное стремление напасть на рядового Иванова; более того, вы уже начали наносить удар, — майор покосился на экран стоявшего перед ним ноутбука, — но вдруг ни с того ни с сего застыли на месте, а потом повернулись и отошли, как будто обо всем на свете забыли… Так вот, меня интересует: что произошло между вами и рядовым Ивановым? Он вам ничего не сказал, он вас пальцем не тронул. С чего это вы внезапно отказались от своих намерений?..
Мансур молчал и не шевелился.
— Это перед следователем военной прокуратуры можете в молчанку играть! — повысил голос Глазов, пристукнув ладонью по поверхности стола. — То, чего я от вас пытаюсь добиться, никоим образом вам угрожать не может. Вы ни в чем не обвиняетесь, Разоев, понимаете или нет?! Я провожу свое расследование! Для себя, Разоев!
Рядовой Разоев молчал.
— Послушайте, — чуть наклонился вперед Глазов, — вы ведь в курсе всех… странностей, что рассказывают об Иванове. Именно с целью разъяснить его личность я сейчас с вами и разговариваю. Никаких последствий, уверяю, для вас эта беседа иметь не будет.
Мансур поднял голову.
— А вы… вызовите его, да? И сами спросите. Чего вокруг ходить, а?
«Ты еще мне поуказывай, как работать, — подумал майор. — Вызову, когда надо будет…»
Вслух же Глазов сказал:
— Всему свое время. Сейчас я разговариваю с вами. И потом, к чему ж мне Иванова вызывать? Он-то как раз не дрался. Он разнимал дерущихся и пытался урегулировать обстановку в расположении… Ни у меня, ни у кого другого из командования к нему претензий нет и быть не может. Разве что поднять разговор об объявлении ему благодарности.
— А я дрался, да?
— Не дрались, — согласился Глазов, — действительно. Вот мне и хотелось бы выяснить, почему вы, рядовой Разоев, человек, как это у вас говорят, авторитетный, и вдруг спасовали перед новобранцем?
— А я дрался, да?
— Не дрались, — согласился Глазов, — действительно. Вот мне и хотелось бы выяснить, почему вы, рядовой Разоев, человек, как это у вас говорят, авторитетный, и вдруг спасовали перед новобранцем?
Мансур вздрогнул и, зло взглянув майору в глаза, с шипением задрал верхнюю губу, обнажив крепкие белые зубы. Но уже через мгновение взял себя в руки.
— Зачем спасовал, а? Что мне его бить, когда он все правильно сказал? — насмешливо выдал рядовой Разоев явную отговорку. — Тут все как бараны… Их на голос возьмешь, они тебе бабки отдавать будут и унитазы языками мыть. Разве это хорошо? Он мужские слова сказал.
Алексей Максимович усмехнулся. Во взгляде Мансура он прочитал кое-что другое… «Мужские, не мужские, — подумал майор, — а рано или поздно ты улучишь момент, чтобы с Гуманоидом поквитаться. Такие, как ты, унижений не спускают…»
— Что ж замолчали? — осведомился Глазов у рядового Разоева. — Продолжайте.
Но Мансур, снова опустив голову, замолчал, и ясно было, что больше ничего говорить он не будет. Майор выдохнул, покрутил в пальцах ручку и сухо отпустил рядового:
— Можете быть свободны.
Через минуту, зависнув над служебным ноутбуком, майор Алексей Максимович Глазов уже с силой стучал оттопыренными указательными пальцами по клавишам, время от времени отвлекаясь, чтобы потрясти утомленными кистями, стряхнуть с них напряжение и закурить. Но пару раз затянувшись, майор бросал сигарету в переполненную, густо дымящуюся пепельницу и снова склонялся к клавиатуре.
На создание отчета у майора ушло всего около сорока минут, в то время как допросы некоторых участников ночного происшествия заняли более трех часов. Поставив последнюю точку, Алексей Максимович посмотрел на часы, было уже начало второго. Сняв трубку служебного телефона, он уже второй раз за день набрал номер начальника санчасти капитана Арбатова.
— Это я снова, — проговорил он. — Как он там у вас?..
— Спит до сих пор, — ответила ему трубка голосом капитана Арбатова. — Я ему такую штуковину вколол, часа два точно еще почивать будет.
— Вот и хорошо. Знаешь, что, капитан? Дай мне знать, когда он очухается; зайду, побеседую. А до меня никого к нему не пускать. И смотрите, чтобы он телефон где-нибудь не раздобыл. Понятно?
— Не первый год замужем… — равнодушно проговорил Арбатов. — Так точно, товарищ майор.
Алексей Максимович положил трубку и с хрустом размял пальцы. И довольно улыбнулся.
— История… — сказал он сам себе. — Такая вот история…
Да… этот Вася-Олег оказался действительно неординарной личностью. Крайне неординарной. Настолько, что во все эти происшествия с его участием даже верилось с трудом. Что он вообще за человек? Характеристика в деле — это одно, а вот личное представление — совсем другое… Никак не получалось у Глазова сложить в голове более-менее полное впечатление о новобранце Ивановне… То есть, Трегрее. Экстрасенс он, что ли, какой, этот Вася-Олег Иванов-Трегрей?.. В экстрасенсов, псиоников, магов, колдунов, ясновидящих, тайнознающих и прочую нечисть Алексей Максимович не верил. Он считал, что любой факт имеет свое логическое объяснение, которое нужно только найти. Чем он сейчас, собственно, и занимался.
Давно уже майор Глазов не чувствовал к своей работе такого искреннего интереса. Давно… Сколько уже? Лет, наверное, десять, а то и больше… А ведь когда-то работа являлась основным смыслом его жизни.
Майор Глазов привычным жестом провел ладонью по белой голове. Улыбка завяла на поджатых губах, но он не заметил этого.
Алексей Максимович избрал стезю охраны государственной безопасности вовсе не ради обеспечения себе достойного уровня жизни посредством приобщения к полагающимся сотрудникам льготам, как одни. И не из-за стремления к власти, как другие. Он был из разряда так называемых идейных. Да еще каких идейных! Привело его в ряды службы госбезопасности самое что ни на есть искреннее желание делать что-то действительно жизненно важное не только для него самого, близких и знакомых, а для всех, неблизких и незнакомых, граждан его страны. Он так четко помнил эту формулировку сейчас, потому что сам сложил ее в уме и записал в дневнике (да, он ведь вел дневник!) в выпускном классе советской еще школы. Так давно это было — дневник с юношески пылающими записями, лекции с беспрестанными упоминаниями о коварстве внутренних и внешних врагов и большая вера в большую страну, начавшую уже неудержимое падение в никуда. Так давно это было, что теперь и самому с трудом верилось: было ли?.. А сейчас о той поре даже и вспоминать смешно. Алексей Максимович почти и не вспоминал…
Но все же — когда это все началось? Когда главное в жизни перестало быть главным?
Должно быть, тогда, когда изменилась сама жизнь. Когда за окнами служебного кабинета стало твориться такое, что ничего не понимали и не могли объяснить те, кому как раз и вменялось в обязанности все понимать и все объяснять…
— Хватит, — оборвал себя майор Глазов, — развесил сопли…
Он опять склонился над ноутбуком, развернул файл с личным делом рядового Александра Вениаминовича Каверина. Вновь пробуждая у себя служебный азарт, еще раз бегло перечитал дело. Эх, вот с этим парнем явный перегиб вышел… Все чертов Гусев. Надо, надо его приструнить, а то больно много о себе думает. Прямо неприкасаемым себя почувствовал, творит, что пожелает…
Майор достал личный мобильник и набрал номер полковника Самородова.
Самородов ответил уже после второго гудка.
— Здравия желаю, товарищ полковник! — проговорил Глазов.
— Здоров, Алексей Максимыч! — бодро откликнулся полковник. — Слушаю тебя, дорогой… Что-то случилось?
— Кое-что случилось, товарищ полковник, — суховато ответил майор.
— Что? — тут же насторожился Самородов. — У нас какие-то проблемы?
— У нас как раз все в порядке. А вот в части… небольшая проблемка образовалась.
— A-а… в части… — расслабленно выдохнул Самородов.
Иной реакции майор Глазов и не ждал. Всем давным-давно было известно, что происходящее в воинской части № 62229 полковника Семена Семеновича Самородова интересует мало. Самородов в первую очередь являлся известным в городе и его окрестностях предпринимателем, а вверенную ему воинскую часть воспринимал как место, где время от времени нужно появляться, чтобы иметь возможность получать зарплату. Ну и кое-что еще сверх зарплаты…
Тут дохлой рыбкой всплыла на поверхность сознания Глазова мысль о том, что теперь в обеспечении этого самого кое-чего задействован и он лично… но майор, поморщившись, эту ненужную в данный момент мысль быстро отогнал.
— Так что там в части-то? — поинтересовался полковник.
— Да ничего сверхъестественного, — сказал Алексей Максимович. — Нынешний призыв с предыдущим поконфликтовал. Можно сказать, малой кровью обошлось.
— Серьезно пострадавшие есть?
— Серьезно — нет.
— A-а… А от меня-то чего надо?
— Поставил вас в известность, — сообщил майор. — Чтобы вы не беспокоились. И пусть Киврин не лезет в это дело. Я все сам проконтролирую, так что…
— Понял, понял, — не дослушав, заторопился полковник. — Вот это хорошо, вот это правильно! Лады, Алексей Максимыч. Действуй, как тебе надо. Если что подписать, оставь у меня там… я к вечеру загляну…
Распрощавшись с Сам Самычем, майор Глазов вернулся к ноутбуку, но тут взгляд его случайно упал на часы в правом нижнем углу экрана.
— Ч-черт… — почувствовав мгновенный укол тревоги, прошипел майор, хватаясь за телефон.
Света должна ведь была позвонить! И давно уже должна была — результаты анализов в местной больнице получают с восьми до десяти тридцати… А сейчас почти два. А она до сих пор не звонит… Да чего волноваться? Может, лекции у нее, опаздывала в институт, не успела позвонить… Он набрал номер дочери.
— Ага, пап… — ответила ему Света. — Извини, у меня прямо из головы…
— У тебя лекция, наверное, была?
— У меня?.. Нет, я… — она на секунду замялась.
— Дома, что ли?
— Ага. Да не переживай, пап, все уже в порядке.
— Уже? — переспросил Алексей Максимович, по голосу дочери поняв, что не все все-таки в порядке.
Света вздохнула.
— Я как раз из больницы приехала, — начала она. — Открываю — тишина. А на полу в прихожей такая лужа… Из кухни натекло. Я на кухню — а она там лежит. Ну, как лежит… Она уже в себя приходила, шевелилась. Я ей укол сделала, а до кровати она сама дошла. Я ей почти совсем и не помогала. Говорит, чайник хотела поставить, и вдруг голова закружилась… Так я на учебу не пошла, мало ли что…
Алексей Максимович длинно-длинно выдохнул.
— Да сейчас-то все нормально, пап! — успокаивающе проговорила Света. — Правда, все нормально! Разговаривает, читает. Телевизор вот недавно попросила включить.