– Что? – ошалел Борис. – Что ты говорила?
– Чаю ты со мной можешь выпить или нет? – уже строго спросила я.
– Да. Чаю? Я могу выпить с тобой чаю. Но я все равно ни черта не понял, – насупился он.
– Приятно, что я еще хоть чем-то могу поставить тебя в тупик, – улыбнулась я. Глядя на него, я вдруг поняла, чего хочу от жизни. Практически немногого. Чтобы эта работа, которой я занимаюсь и которая в самом деле полностью отвечает моей душевной структуре, становилась все более и более оплачиваемой. Чтобы я и дальше могла дружить со всезнающей мудрой Светой, которая чуть ли не единственная ценит и уважает меня, в то время как все остальные только пинают и вызывают на поверхность мое огромное чувство вины. За все и вся. Так уж устроено мое воспитанное спартанскими советскими гражданами поколение. Уже всего хочется, но еще все стыдно. И хочу хоть иногда видеть Бориса.
– Какой тебе чай? Я угощаю, – заправским ловеласом спрашивала я, когда его рука потянулась к меню ресторана, куда мы отправились «просто попить чайку». Напротив киноцентра был чудесный ресторанчик с надувным поросенком около входа. Куда я его и затащила. Ну, не пить же чай в государственной столовой?
– Давай на твой вкус, – сменил тактику Борис и принялся с удовольствием созерцать, как я разыгрываю зарисовку «встреча лучших друзей».
– Тогда Эрл Грей, клубничное краппе и мороженое, – вопросительно и зазывно посмотрела на него я.
– Мороженое возьми себе, – бросил он.
– Почему?
– Тебе, как мне кажется, не мешает остыть, – поддел меня он. Язва. Вредина.
– А я, может, хочу еще больше разогреться, – заявила я и положила ногу на ногу. Он заметно напрягся, сбросил с лица равнодушное, замкнутое выражение и наклонился ко мне.
– Ты уверена в том, что ты делаешь?
– Я? А что я делаю? – заинтересовалась я.
– А то! – выразительно произнес он. – Ты пригласила меня в ресторан, демонстрируешь ко мне явный интерес. Ты не можешь не понимать, что я нормальный мужчина и могу это все неправильно истолковать.
– А вдруг ты это ВСЕ истолкуешь правильно? – спросила я, а у самой сердце затрепетало в груди. Господи, неужели же все так просто. Просто пригласила на чай. Только не дай ему опять передумать и проявить эту свою долбанную щепетильность.
– А ты уверена, что ты действительно хочешь, чтобы я что-то там толковал? – поднял брови Борис. Он явно был в затруднении. А и ладно. Справлюсь сама.
– Я тебе нравлюсь? – я взяла быка за рога. Хотя это не очень правильный, на мой взгляд, образ. Причем тут рога?
– Ну, допустим, – пространно вывел он. Я выпила еще немного вина (которое дозаказала, подумав, что в такой момент пить просто чай – это пошлость). Для храбрости.
– И ты мне очень нравишься. ОЧЕНЬ! – я улыбнулась так легко, словно бы для меня совершенно нормально вести подобные беседы за чашкой чая.
– Но ты хоть понимаешь, что я не могу и не хочу дать тебе то, о чем ты так мечтаешь? – задумчиво протянул Борис.
– А откуда ты знаешь, о чем я мечтаю? – напряглась я.
– Все вы мечтаете об одном и том же. Заполонить собою все пространство, – заявил он уверенным голосом. Я засмеялась.
– У меня есть прекрасная работа, подруга, интересы. Много чего есть кроме тебя. Я точно не мечтаю о том, чтобы заполонить что-то там собою.
– Я совсем не уверен, что я – это действительно то, что тебе нужно, – напоследок предупредил Борис.
– А ты не думай, а давай попробуем и все, – облегченно улыбнулась я.
Часть 2. Фокус с двойным дном
Глава 1. Снова здорово
Чем человек отличается от животного? Он, конечно, ходит на двух ногах, но это искусство доступно и обезьянам. А суслики, стоящие на двух лапках, вообще уморительны. Но они же не становятся в этот момент людьми. Что еще? Человек умеет создавать разные там дистанционные приборы, выполняющие функции различных органов. Всякие дополнительные мозги (мобильники и карманные компьютеры), выносные руки (кухонные комбайны и стиральные машины), скоростные ноги от ведущих автопроизводителей. Да, на такое звери не способны, даже такие симпатичные, как тигрята или мишки-коалы. А еще, хоть у человека и отсутствует бесплатная теплая шубка, но зато есть универсальный эквивалент, за который можно хоть десять раз закрутиться в меха. Я о деньгах. Деньги! Вот уж точно изобретение достойное человечества. Трястись над помятыми сальными купюрами с изображением всяких водяных знаков – кто из зверей на это способен? Вот облизываться, глядя на курочку или кусок свиной вырезки – это да. Это пожалуйста. Но только человеку доступен восторг, охватывающий сердце при виде толстой пачки резаной бумаги. Я знаю не понаслышке, потому что сама его испытывала. Не часто. Всего-то пару раз. Но вовсе не из-за того, что по большей части равнодушна к деньгам. Просто в основном такое чудо, как толстая пачка купюр, недоступна для меня в силу моей низкой жизненной себестоимости. Но главное даже не это. Самое глобальное, что отличает любого представителя человеческой расы – и китайца, и индуса, и слесаря-сантехника, и мафиозо из Италии – это умение выражать свои мысли с помощью слов. Ни одна зверюшка не в состоянии сказать: передайте мне, пожалуйста, кетчуп. Человек неимоверно далеко оторвался от всяких бессловесных тварей и вполне в состоянии передать свои слова даже в виде отрывистой и невнятной азбуки Морзе. Слова летят по телефонным линиям, Интернет – целиком и полностью одни сплошные слова. Иногда картинки, но тоже в основном иллюстрирующие какие-нибудь слова. Слов столько, что даже непонятно, как может так случиться, что их не хватит. А между тем, это случается сплошь и рядом. Вот, например, представьте. Троллейбус. Пробка. Запотевший от множественного дыхания плотного потока пассажиров салон. Сверху, соответственно, рога. Кстати, про троллейбус говорят, что это муж Икаруса. Вряд ли Икарус хранит ему верность. Да, я отвлеклась. Двое в недрах рогатого чудища пытаются уместиться там, где и одному не место.
– Гражданочка, уберите от меня вашего судака! Он колется и противно воняет! – возмущается пожилой мужчина с отпечатком многолетнего недовольства на лице.
– Это прекрасный судак. Вы сами воняете гораздо хуже! – отвечает ему зубастая баба, имеющая богатый опыт такого рода диалогов на оптовом рынке. Ее слова отточены, она хорошо разбирается в людях и знает, куда бить, чтобы было больней.
– Ах ты, стерва старая! Да я тебя… – хватает ртом воздух мужчина. На этом его слова кончаются, потому что он редко ходит на оптовый рынок и не имеет практики. А ведь можно же и по другому. Казалось бы, чего сложного. Спокойно скажи: уважаемая мадам, раз уж это такой прекрасный судак, отчего бы вам не пригласить меня его откушать? Вы одиноки? Какое совпадение, я тоже. Может быть, это судьба? Но в действительности слова заканчиваются, а начинается рукопашный бой на судаках. Наверное, грехопадение – это когда первые люди утратили способность спокойно и прямо говорить о том, чего хотят и чего при этом чувствуют. Да неужели, если бы они хорошенько попросили, Отец наш Небесный не дал бы им этого яблока? А мы бы сейчас не имели тысячи проблем. Вот я, например, как только выдавила из себя всего-навсего парочку честных предложений (из серии «да, Борис, ты действительно мне нравишься), сразу же полностью утратила способность к членораздельной речи. И стала подавленно молчать, мычать, краснеть и отводить глаза. Неандерталец какой-то, а не здравомыслящий цивилизованный и социально адаптированный член общества!
– Что же ты так стушевалась? – веселился непробиваемый Борис, которого, казалось, ничего не брало.
– Я-то? Да нет, ничего! – пыталась отвертеться я, но все мое сознание было одурманено ощущением той неповторимой близости, которая возникла между нами после того, как были произнесены вслух наши взаимные мысли и чувства.
– Тогда, может, поедем ко мне? – спросил он так свободно, словно приглашал меня на выставку художников-импрессионистов.
– К тебе? Куда? – запаниковала я. К такому быстрому и прозаическому развитию событий я готова не была.
– Как куда? Домой, – потер ручки Борис.
– Домой? – задумчиво повторила я. Интересно, мне только кажется, или он в самом деле такой бездушный? Человек, который может сказать: ну раз ты предложила, то мне-то почему отказываться? Я же, в конце концов, не простой пирожок с капустой, чтобы меня вот так взять и слопать!
– Вот дурочка! Смотришь на меня, как овца на заклании, – рассмеялся Борис. Потом встал, обошел стол и подошел ко мне. Протянул руку и улыбнулся. – Пойдем.
– Да, – кивнула я и тоже встала. Эх, чему быть, того не миновать. Пусть я погибну безвозвратно, но по крайней мере разберусь окончательно, что за человек Борис. А то мечтаю, приклонив младую голову на подушку, неизвестно о ком. Правда, не такую уж и младую. Света тут мне открыла глаза на правду о моем бедственном женском положении. Оказалось, что у меня дела идут из рук вон плохо.
– Встречаться с тем, кто откровенно не желает семьи – для тебя простой перевод времени. Мужики как есть, так и остаются. А ты стареешь, – сказала она, чтобы осадить мои восторги по поводу Бориса. – Лучше заведи себе какой-то реальный объект для обработки.
– Во-первых, я еще не старею, – принялась загибать пальцы я. – Во-вторых, как я думала, мужики тоже стареют и умирают. В-третьих, меня как-то коробит, что я кого-то там обрабатываю.
– Нет, ты все-таки дурочка, – ласково и с некоторым величественным сожалением оглядела меня Света. – Во-первых, тебе сколько лет?
– Двадцать шесть, – опасливо сообщила я. А то вдруг я отстала от жизни и мне уже пора оформлять пенсию.
– И что, ты не чувствуешь, как тикают биологические часы?
– Я-то? Не-а, – честно замотала головой я. Единственное, что я чувствую внутри себя, это то, что обычно в народе называют «шило». Но об этом я предпочитаю помолчать.
– Я, между прочим, дочку старшую родила уже в девятнадцать. Это самый рациональный возраст для первых родов. А ты будешь, кстати, уже старородящая.
– Я? – ужаснулась я. Неужели все пропало? Почему мне никто не сказал, что пора рожать!
– И потом, нет ничего плохого, если ты будешь трезво и осознанно выбирать себе спутника жизни. Инстинкт редко говорит нам правду. Гормоны реагируют не на тех мужиков, с которыми лучше жить, а на тех, у кого сильный тестостерон. Ты что, хочешь жить не с человеком, а с тестостероном? – пристрастно вперилась в меня своими глазками подруга. Я задумалась. Жить с тестостероном? Длинноногим красавцев, поигрывающим загорелыми мускулами? М-м-м, ни за что!
– Но Борис – как раз тот, с кем жить, как мне кажется, лучше всего, – осторожно предположила я. – Он ответственный, взрослый, не бедный.
– Но с твоими способностями и внешностью ты должна выбирать максимум, – горячилась Света, словно закипевший чайник.
– Попробую, – вздыхала я. Но голова (пусть даже и старородящая) думала только о Борисе. Даже тогда, когда я компилировала задним числом творческие командировки по городу для Гоши, который просто не имел сил доехать до Останкино. По объективным причинам, между прочим. Не помню, только, по каким. Я вспоминала Борисово по-английски вежливое, обаятельное, но всегда чуточку отстраненное выражение лица. Его исполненная достоинства, неспешная, чуждая соблазнов и всяческой истерики походка. Он был как старинный секретер. Деловой и лаконичный в дизайне, сделанный из прекрасных материалов и уникальный по всем статьям. Другого такого нет. Когда мы с ним ехали в такси к нему домой, то есть практически ко мне домой, потому что он тоже жил в Строгино, то я честно думала одними сплошными гормонами. Которые кричали мне «бери и беги». Не думая ни о каких выгодах.
– А что, ты действительно так спокоен, как выглядишь? Неужели ты ничего не чувствуешь? – спросила я после долгих колебаний и уговоров себя, что человеку язык даден не только для того, чтобы обсасывать шариковые ручки до синевы, но и чтобы говорить.
– А что, похоже, что я ничего не чувствую? – изобразил удивление Борис.
– А то ты сам не знаешь! – возмутилась я.
– Я очень все чувствую. Все необходимые нервные импульсы и химические реакции у меня происходят. Я не киборг, – спокойно, как на лекции по истории древнего мира, пояснил он.
– Успокоил, – фыркнула я и отвернулась. Мне представилось, что будет дальше. Вот мы придем к нему в его холостяцкую берлогу, где посреди комнаты будет стоять огромная круглая кровать, на которую будет брошена шкура какого-нибудь вымирающего тигра.
– Ну, проходи. Раздевайся. Налить тебе вина? Нет? А я перед сексом предпочитаю капельку текилы. Бодрит, – скажет он и поставит в стереосистему (наверняка оптимальную и очень навороченную) какой-то сопутствующий моменту диск. Что-нибудь классическое, с сильными басами. Я присяду на край круглой кровати и примусь изображать женщину-вамп, которая всего именно такого и желала. А потом, после отчаянно прекрасной ночи я, усталая, вымотанная и опустошенная, вернусь в свой дом и буду рыдать под кривым наляпанным на потолок солнышком.
– Ты хоть расскажи, что ты там себе нафантазировала? – я вдруг услышала его насмешливый голос у себя над ухом.
– А? Что? – ойкнула я, наткнувшись на блеск его внимательных глаз. – Да нет, ничего. Всякую ерунду.
– Только не делай вид, как ты готова на все. Я ничего «всего» и не требую, – фыркнул Борис и вышел из машины. Мы, оказывается, приехали. Он, разозлившись чему-то, что понимал он один, не подал мне даже руки.
– Что-то не так? – заволновалась я, выбравшись из недр автомобиля и семеня за бодро идущим вперед Борисом. Тот вдруг так резко остановился, что я чуть не сбила его с ног и повисла на его плече, оттянув рукав.
– Все не так. Почему-то ты смотришь на меня так, словно твой визит сюда – это выполнение какого-то жутко кабального договора с сатаной.
– О чем ты? Бред какой-то? – запротестовала я. Хотя, наверное, мне было приятно чувствовать себя пойманной в силки жертвой. Чуть-чуть. Эдаким агнцем прямо перед принесением в жертву. Что-то такое из игр маркиза де Сада. А Борька, подлец, как всегда меня раскусил и не дает предаться сладостному самообману.
– Ты, между прочим, сама меня нашла и сама предложила усугубить наше знакомство. Я-то, кстати, ничего плохого не имел в виду. А если ты так настаиваешь, что я мерзавец, так я против. Давай-ка я тебя отвезу домой.
– Нет! – выкрикнула я раньше, чем успела сообразить, что это все до слез обидно и мне пристало отвернуться от него и уйти навсегда. Черт, опять я уперлась в того, от кого надо уйти навсегда. А я опять не могу. И не хочу.
– Ты что? Плачешь? – вдруг совершенно изменившимся тоном спросил он, одновременно пытаясь заглянуть ко мне в лицо. Я упорно отворачивалась и пыталась проглотить весь тот комок, который накопился за мою жизнь. Везет тем, кто способен плакать по любому удобному и неудобному поводу. А вот я плачу один раз в пять-десять лет, но зато делаю это так, что мало никому не кажется.
– А-а-а! Все вы сволочи! Только и норовите, что попользоваться! А-а-а, нет в жизни счастья, – немотивированно хлюпала ручьями и потоками я, параллельно стуча кулаками в Борисову грудь.
– Что ты, что ты. Перестань. Я прошу! Я тебе конфетку дам. Сладкую. Хочешь? – понес он какую-то бессмыслицу, одновременно пытаясь плечом отгородить меня от толпы удивленных прохожих, а рукой затолкнуть в свой подъезд.
– А-а-а! Знаю я ваши конфетки! Все вы норовите конфетами меня заткнуть! Не дождетесь! – орала я, переходя уже в натуральные рыдания. При этом я делала вид, что затолкнусь в подъезд только через его труп. И в итоге добилась-таки своего, в смысле, оказалась в его мягко освещенной прихожей совершенно против своей воли. Там Борис прекратил выкручивать мне ручки и взял в ладони мои зареванные щечки.
– Так! Стоп! Уже приехали, публики нет, одна только моя несчастная собака, обломок кораблекрушения. Можешь больше не стараться, аплодисменты не раздадутся, – примирительно предложил Борис. Эх, а ведь он верил, что знает, о чем говорит. Что любые дамы всех возрастов и конструкций плачут исключительно ради каких-то выгод и удовольствий. Но я, раз уж начала рыдать, то бросать это очистительное занятие так скоро не собиралась. Я ожесточенно сбросила с ног заляпанные мокрым снегом сапоги, стряхнула с плеч куртейку и бросилась на его диван (мягкий и удобный, очень правильная вещь) рыдать дальше. По всем возможным поводам и без них. И по поводу не сложившейся женской судьбы (ведь, по заверениям Светы, мне даже рожать было уже поздно), и из-за превращенной в оранжевый идиотизм комнаты, и из-за недосыпа и нехватки денег. И из-за предательства Андрея, но об этом, наверное, зря, потому что не с Борисом же этим делиться. Пушистая псина изумленно ходила вокруг меня, видимо, потрясенная тем, что на этой тесной двухкомнатной планете есть и еще живность кроме вечно брюзжащего двуногого источника корма по имени Борис.
– Не могу-у-у. Как же вы все меня доста-а-а-ли! – выла я, а Борис звенел стаканами, не зная, чем меня поить. То ли валерианкой, то ли валидолом, то ли водкой и бить по щекам. Но этот вариант был плох с точки зрения нашего потенциального сексуального продолжения. В итоге он принял соломоново решение дать мне выплакаться.
– Лей-лей слезки, детка. Не навечно же это безумие. А хочешь, я тебе ванну налью? Там каплей больше – каплей меньше – никакой разницы, – улыбнулся он.
– Ты серьезно? – поразилась я, противно и неприлично шмыгнув носом.
– Абсолютно. И свечи зажгу. Уж если сбрасывать стресс по всей науке, то в ванной и со свечами.
– И с тобой? – заинтересованно спросила я.
– Ну…я рядом постою, – схохмил Борис и пошел наливать мне успокоительную емкость. Я еще немного поныла, уже даже сама себе не веря, и стала цепенеть и наливаться жаром от подобных перспектив.