– Я не хочу от него ребенка, – вяло отмахивалась я. Еще на стороне «за» был тот факт, что нас с Петечкой связывает старая дружба и он никогда не сможет ранить меня или обидеть. Я к нему равнодушна, мне с ним не противно. И потом, когда Борис вдруг случайно узнает от кого-нибудь, что я вышла замуж, ему будет больно. Может, не очень сильно, совсем чуть-чуть, но будет. Это был главный аргумент «за».
– Да брось, как он узнает? – лила на меня скепсис Светлана.
– Ну, это уж я как-нибудь устрою! – закусив губу, ляпнула я. В общем, если коснуться стороны «против», то там было мало чего. Только то, что я Петечку не люблю, но это очень спорный для брака минус, так что через некоторое время я решилась и сказала Петечке «да».
– Правда? – с замиранием сердца переспросил он.
– Правда. Только сначала ты должен мне объяснить, почему ты так быстро сделал мне предложение, – решила выяснить для себя кое-что непонятное я.
– А что, это тебя удивляет?
– Ну, обычно мужики только и делают, что носятся со своей независимостью, а ты готов ее мне подарить на блюдечке с голубой каемочкой.
– Потому что я тебя люблю, – искренне сказал Петечка. – Другой причины нет.
– Тогда поехали в ЗАГС, – вздохнула я. Но почему-то, несмотря на его проникновенный тон, я не слишком-то ему верила. Я просто не хотела верить, что все это происходит наяву.
– Любая девушка хочет выйти замуж. Ты должна быть счастлива, что тебе мешает? – глубоко затягиваясь, интересовался Гошка.
– Ну, я-то хотела замуж за другого! – пыталась достучаться до его циничной натуры я.
– Подумаешь! – пожал он плечами. – Через пару лет после свадьбы в принципе все равно, кто храпит рядом.
– Ужасно! – поразилась я. – Почему ты так говоришь. А как же любовь?
– Слушай, я не спец по сказочкам. Это ты к Лере сходи, – отмахнулся от меня Гошка. В общем, отношение к происходящему проявили все. Даже мама. На мое радостное сообщение, что я скоро выйду замуж, она сказала:
– За кого? За Петьку? Зачем тебе это надо?
– Как так? Я хочу создать семью, – удивилась я. Уж за то, что мама будет на седьмом небе от счастья, я была спокойна. Оказывается, зря.
– Семью создают с любовью. А у тебя это блажь какая-то, – уверенно изрекла она.
– Все, что бы я не делала, всю жизнь ты называешь блажью, – возмутилась я.
– И это – самая большая и самая глупая блажь из всех, что ты затевала, – насупилась мама и принялась демонстративно натирать полотенцем тарелки.
– Я сделаю все, чтобы ваша дочь была счастлива, – неуверенно пообещал Петечка маме с папой, которые смотрели на него как чета, графов, которые готовятся принять в свои родственники свинопаса.
– Надеемся, что, по крайней мере, ты не сделаешь ее несчастной, – не смогла удержаться мама. Но после этого все мы начали готовиться к свадьбе. Потому что если даже молодая невеста (ха-ха, неужели это про меня) и ее мать не очень-то сильно любят жениха, то уж свадьбу любят все. Мы подали заявление в ЗАГС, а я напряженно и безо всякого удовольствия продолжала выбивать клин клином, хотя эти телодвижения помогали мне как-то слабо.
– Что-то не так? – волновался Петечка, глядя на мое отрешенное лицо.
– Все в порядке, – старательно врала я. Но каждый раз, когда ко мне прикасался мой будущий супруг, меня охватывало странное двойственное чувство. С одной стороны, я так давно уже знала Петечку и так много всего с ним вместе пережила, что появлялось странное ощущение, что я лежу рядом с близким родственником, практически с братом. А с другой стороны, я не могла забыть Бориса. Каждый раз, каждый поцелуй вызывал во мне его образ, словно бы я не вышибала клин клином, а только загоняла его к себе в сердце все глубже и глубже. Этакий осиновый кол от любви.
– После свадьбы все изменится, – гарантировала Света.
– Ты уверена? – растерянно смотрела на все происходящее я. И чем ближе подходила дата свадьбы, тем меньше уверенности в ее целесообразности я испытывала. За неделю до свадьбы я уже просто молила Всевышнего, чтобы он послал чудо и расстроил мне всю малину. Ведь он – Всевышний – всесилен, и уж точно может сделать такую мелочь, как срыв одной-единственной свадьбы. Я работала, как заведенная, чтобы не думать о свадьбе, а свадьба приближалась, как бы я не работала.
– Сколько же ты торчишь на этой работе! – возмущался Петечка, для которого каждая моя задержка была только отмазкой. Он как-то не мог поверить, что мне действительно интересно заниматься «всей этой телевизионной мишурой». Что, кстати, довольно сильно меня раздражало.
– Я люблю свое дело! – пыталась возражать я, когда Петечка являлся в студию в семь часов и начинал всем доказывать, что мой трудовой день согласно трудовому законодательству окончен еще час назад.
– Он прав! Ты любишь любое дело, все подряд, только чтобы чем-то заниматься и ни о чем не думать, – поддерживала его Света, если она по каким-то неизвестным науке причинам еще была на работе. Потому что Света как раз относилась к тем, кто в шесть ноль-ноль выключает компьютер и отбывает домой, выбрасывая из головы все рабочие моменты.
– А ты любишь командовать! – защищалась я от Петечки, но все потихоньку привыкли, что я покорно отбываю в его обществе домой и что сделать с этим ничего нельзя. Все-таки, будущий муж! Как тут перечить? Вот именно так мы и шли с ним в тот день домой, и ничего не предвещало бури. Мы вошли в лифт, я спокойно обдумывала, как бы мне отвертеться от сидения дома и уже склонялась к тому, чтобы сделать вид, что страстно хочу посмотреть в кинотеатре фильм, название которого мне сегодня подсказала Лера. Мы вышли из лифта, Петечка шел рядом и без умолку трещал о том, как прошел его день в банке. Он, несмотря на полученное историко-архивное образование, нашел себя в банковском деле и дорос там до звания управляющего Филиалом. Он сидел целый день в кабинете и перебирал бумажки. На мой взгляд. На его взгляд, он делал какую-то жутко нужную и важную работу.
– Я не люблю командовать, – обиделся он. – Я просто хочу, чтобы ты отдыхала!
– Ну конечно! А я, может, и не устала, – злилась я, пиная по ходу движения какой-то комок бумаги.
– Давай не будем спорить. Чем бы ты хотела заняться?
– Ничем! – капризно дергала плечами я.
– Здравствуй, Нюта, – раздался вдруг голос Бориса. Как всегда, из-за спины. Я дернулась всем телом и уставилась на него. Он стоял около гардероба и смотрел на меня. Своим непроницаемым спокойным взглядом. Такой же, как и несколько месяцев назад.
– Здравствуйте, – негромко, но с вызовом сказал Петечка, пытаясь переключить внимание Бориса на себя. Но тот как приклеенный напряженно всматривался в мое лицо. Совсем как когда-то. Я почувствовала, как краска заливает меня до самых кончиков ушей, а гормон страха и еще чего-то сильного и ужасного заполняет всю мою кровеносную систему.
– Может, ты нас познакомишь? – с таким же вызовом спросил меня Борис. Я попыталась стряхнуть оцепенение.
– Это Борис, а это Петр, – выдавила я и подавленно замолчала. За прошедшее время я уже привыкла, что Борис – это какая-то прошлая боль, пусть и большая, пусть и не забытая, не ушедшая, а только затолкнутая мной куда-то подальше внутрь. Но то, что он, как и раньше ходит, одевается в странные пижонские наряды и уверен в себе более чем в ком-либо – это было невозможно вынести.
– Очень приятно, – выдавил из себя Петечка, потому что знал, кто такой Борис. Потому что было время, когда я все уши ему прожужжала про то, что такой и что для меня значил некто по имени Борис.
– Взаимно, – скабрезно улыбнулся Борис. – Как поживаешь, Нюта?
– Спасибо, а ты как? Все неплохо? – сделала непринужденное (как мне казалось) лицо я.
– Прелестно. А ты отлично выглядишь! – как ни в чем не бывало отвесил мне комплимент он. Во мне вдруг начало подниматься бешенство. Как он может так говорить со мной после всего того, что было!
– А как поживает твоя жена? – в ярости спросила я.
– Прекрасно, просто прекрасно, – любезно удовлетворил мое любопытство.
– А это – мой жених! – выпалила я, глядя с наигранной нежностью на Петечку. Тот тут же выказал готовность мне подыграть и обнял меня за плечи. Борис в изумлении посмотрел на его руку. Потом перевел взгляд на меня.
– И когда же состоится сие знаменательное событие?
– Через неделю! – гордо ответила я.
– Мои поздравления. Рад, что ты нашла того, кто тебя достоин, – справившись с собой, галантно сказал Борис, совсем как когда-то подал мне куртку. И отвернулся. И пошел к выходу. А я осталась стоять. Хотя больше всего на свете мне хотелось бежать вслед за ним и просить, чтобы он меня простил.
Глава 5. Клуб, в который меня не взяли
Что имеем – не храним, потерявши плачем. Еще одна прописная истина из арсенала моей мамочки. Впервые я прочувствовала эти поистине глубокие слова лет в четырнадцать-пятнадцать, когда потеряла свою единственную подругу детства. У меня вообще-то с подругами всегда был некоторый необъяснимый напряг, они не уживались рядом со мной, как не растут грибы на асфальте. Вот мальчишки – это да. С ними у меня был контакт, как у ступеней космической ракеты. И все-таки, было много такого, о чем с мальчишками не поговоришь. С ними как-то больше носишься, стреляешь из самодельного нагана, ищешь партизан. А вот душевно поговорить, помечтать, глядя на звезды, попытаться угадывать мысли друг друга – это все не с ними. Это все с ней, с Ленкой. Она была молчаливой, но в ее присутствии я могла трепаться часами. Она не была красавицей, но мы заворачивались в комбинации или синтетические занавески и чувствовали себя немерянными принцессами. Разве можно почувствовать себя немерянной принцессой рядом с чумазым мальчишкой? В общем, жили мы с Ленкой душа в душу, пока не разошлись. Случилось это совершенно незаметным образом, и даже нельзя назвать точный момент, когда рухнула наша многолетняя душевная связь. Скорее, можно определить период. Между второй четвертью пятого класса и первой шестого. В этот промежуток. Смешное слово – промежуток. Промеж каких-то уток. Это моя бабуля любила говорить «в этот промежуток». Она, как нормальный член голодного послевоенного общества, была помешана на еде. Душевные треволнения, поиски истины, нравственные метания почитались ею за мелочи. А вот испортить желудок – это было самое страшное преступление, которое только и можно было вообразить. В борьбе за здоровое пищеварение все средства были хороши, и не жаль было никаких сил. Бабуся любовно взращивала помидоры, огурцы и всякие там кабачки-патесоны, гневно выдирая из земли малейшие (даже виртуальные) признаки сорняков. Она растила кур, с благоговением собирая перепачканные в помете яички, и потчевала ими нас с Лариком ежеутренне.
– Не буду, не хочу, гадость! – стонали мы, с отвращением уворачиваясь от очередной порции здоровья и сил.
– Вот смотри, испортишь желудок! – гневалась бабуля и сокрушенно уносила яички в холодильник. Вторым по тяжести преступлением у нее шло опоздание на обед. Интересно, что в остальном житье-бытье на деревенских просторах являло собой образец безалаберного и безответственного отношения старших к младшим. Иными словами, присмотра за нами не было ровным счетом никакого, в связи с чем мы умудрялись влезать в совершенно немыслимые переделки. Навроде перелезания заболоченной речки по надломленной березе. На мой взгляд, ничего предосудительного, но потом меня сутки отмывали от тины и маслянистой желтой взвеси, в которой я пробарахталась около десяти минут, навернувшись с березки. Короче, мы могли творить совершенно все, чего бы не захотели. Но только если мы не нарушим неписанное правило. С половины второго до двух мы были обязаны явиться на обед.
– В этот промежуток! – каждый божий день кричала нам вслед бабулечка.
– Хорошо! – отмахивались мы и шли откапывать примеченную в лесу мину времен Великой Отечественной. Однако в промежуток между половиной второго и двумя часами мы стояли перед бабулей как лист перед травою, даже если нашелся целый склад этих самых мин. Потому что в случае опоздания бабуля взорвалась бы куда страшнее. Но в целом, такого рода контроль устраивал нас всех более чем. Эта казацкая вольница была недоступна нам с Лариком в городе, где нас выпускали гулять в парк по часам. И потом, где в городе возьмешь старые окопы и заболоченные речки? Так что эти бабушкины «промежутки» мы переносили легко и без излишней трагичности. А вот промежуток, в котором состоялась потеря подруги, был не так быстр и очевиден. Промежуток длился чуть ли не год и состоял из одной зимы, одной весны и одного лета, в течение которого я была уверена, что все в порядке. Столько лет ведь мы разлучались на каникулах, и это ни разу не создало нам проблем. И, наконец, одной осени, в процессе которой стало окончательно ясно, что порядка никакого нет. Осень, когда мы с Ленкой неожиданно стали проходить мимо друг друга, и даже не здоровались. Да что там здороваться, мы даже не кивали друг другу, не полслова, ни даже еле заметного поворота головы. Чужие люди, да и только. Как так получилось? А хрен его знает. Я же ведь тоже не поворачивалась, не кивала и не здоровалась. Наверное, в какой-то момент я предала ее, думаю, что предала. Вернее, не сколько предала, сколько изменила. Стала все меньше времени проводить с ней, все больше с другими, старшими девочками, которые учили меня быть взрослой. Они говорили:
– Что ты носишь эти уродские колготки?
– А что в них уродского? – удивлялась я, но через какое-то короткое время понимала, что да, колготки уродские и переставала их носить. А Ленка нет. Ленка не покупала тонкие капроновые колготки, потому что они были слишком дороги. Я предлагала ей свои, но она не брала. Она была гордой. К сожалению. Она предпочитала просто больше не гулять вместе по улицам, чтобы не было так, что одна идет в капроновых колготках, а у другой колени оттянуты в пузыри. Так мы стали меньше гулять. Потом я начала краситься, потом заинтересовалась женскими журналами, где обсуждалось уже на профессиональном уровне, что можно делать, носить и думать, а что нет. Ленка в это время занималась совсем другими вещами. Она увлеклась лошадьми и круглыми сутками обихаживала их на конюшне в пригороде. От нее всегда пахло стружками и еще чем-то похожим на бабулин хлев. Потом я страдала от скуки, потому что не поступила с первого раза в институт, а Ленка уже несколько лет как училась в ветеринарном училище. Мы не созванивались. Дружба, без которой, казалось, невозможно было обойтись, рассыпалась сама собой без единого выстрела. Зачахла, как цветок без полива. И мне до сих пор кажется, что если бы я делала больше, чем я делала (а я практически ничего не делала), мы бы могли быть вместе долгие годы. И это бы меня радовало гораздо больше. Потому что сейчас, после того, как я официально готовилась вступить в брак с Петечкой, мне больше всего на свете хотелось, чтобы рядом со мной посидела и помолчала она, Ленка.
– И что мне делать? – спросила бы я у нее. Она бы улыбнулась, пожала бы плечами, а потом я принялась бы трещать без умолку о том, что я чувствую, чего мне хочется (и кого), а чего мне не хочется совершенно (и кого).
– Что хочешь, то и делай. А на других наплюй – это же ведь твоя жизнь, – подвела бы Ленка итог. И тогда бы я с чистой совестью такого бы нагородила. Ой, какого бы я нагородила! Боюсь даже представить, но замужем бы я точно не оказалась. Однако обломись. Ничего такого мне никто не скажет. Ленку я не видела много лет, а Света, единственная женщина, с которой я сейчас имела возможность посоветоваться и просто поговорить, говорила и советовала ровно обратное тому, чего я хотела слышать. И вообще, мне, может, всего и надо было, что самой потрещать. Я сама для себя проговорила, разложила бы все по полочкам, навела чистоту и ясность в голове, а потом просто сделала бы все, что душа пожелает. А со Светой мне приходилось больше молчать и слушать. Рассудительная, здравомыслящая Света не давала мне и слова вставить.
– Это нелепая случайность. Ты не должна придавать ей значения, – отрезала она, чтобы сразу не дать мне придать значения встрече с Борисом.
– Но вдруг это не просто так! Вдруг это был знак. Ведь я могла бы и вовсе не встретить его до свадьбы, – слабо оправдывалась я.
– Какой на фиг знак? Он просто оказался не в том месте не в то время. Ничего удивительного! – Света напряженно делала вид, что напрягаться не от чего.
– Да? – огорчалась я. – Но все же мне не хочется выходить замуж за Петю. С Борисом все кончено, особенно теперь, когда он видел, что у меня есть другой. Но зачем мне портить Пете жизнь? Какая из меня жена? Я даже пельмени плохо варю.
– И что? Лучше портить жизнь себе? Петя – отличная партия. Работает, тебя любит до умопомрачения, заботливый, рассудительный.
– Прямо как ты, – вдруг ляпнула я. А что? Они, правда, похожи, ведь и тот, и другой свято верят в то, что лучше меня знают, что для меня лучше.
– Значит, так. Я вижу, что тебя нельзя оставлять одну не на минуту! Так что я и не буду совершать такой глупости. Я перееду до свадьбы к тебе, – заявила вдруг Света.
– Что? – ахнула я. Что это происходит, люди добрые?
– То. Или даже лучше, чтобы ты переехала ко мне. Так будет надежнее. Всего-то осталась неделя. Так, сегодня после работы будем собираться! – хлопнула ладонью о ладонь она. Я зажмурилась и попыталась скинуть с себя наваждение. Что-то во всем этом есть неправильное, что моей жизнью распоряжаются так, словно я беспомощный котенок. Скоро купят Катсан (это такой гадкий кошачий туалет) и будут ругать, если я поцарапаю обои.
– Нет уж, – резковато до грубости одернула ее я. – Жить я никуда не перееду. Спасибо, конечно, но… я как-нибудь сама.
– Почему? Я же только хочу тебе помочь, – немедленно обиделась Света. Она отвернулась от меня и принялась судорожно искать салфетку, чтобы вытереть глаза. Я тут же испытала муки совести, что задела единственную свою подругу. Потерять ее, как когда-то я упустила Ленку? Ни за что!
– Ну, что ты, не надо, не плачь.
– Я не плачу, – всхлипнула она и промокнула глаза.
– Я же вижу. Что ты так из-за меня переживаешь? Не стоит, – утешала ее я.
– Нет, стоит. Ты сейчас каких-то глупостей наваляешь, а я потом себе этого не прощу, – с излишней патетикой заявила она. И стала лихорадочно пилить пилкой ногти. Она делала вид, что не замечает меня, а на лицо поместила выражение всепонимания и всепрощения. Но я, если сказать честно, сидела и чувствовала себя распоследней дрянью. И чем больше она пилила, тем больше я ей себя чувствовала. И, как и следовало ожидать, наконец, я сломалась.
– Если хочешь, я перееду к тебе, – помчалась на попятный я. – Что, в конце концов, изменит одна неделя.
– Вот и умница, – более спокойным, чем я ожидала, тоном, кивнула Света. И успокоилась. Что не сказать про меня, потому что вечер в кругу Светиной семьи меня подкосил. Она (семья) в полном составе прыгала, орала, бесилась и не давала моей голове выудить ни одной даже самой простенькой мысли типа «пойду попью чай». Ночь я провела как в бреду, потому что на диванчик, где меня положили спать, то и дело покушались. Он стоял недалеко от холодильника, а в Светином доме, как оказалось, ночью вполне ничего себе едят и даже местами пьют. Сначала детишки лазали через меня то за соком, то за булочкой, то за колбасой.
– Ори на них, не стесняйся, – посоветовала мне Света. – А то от них и до утра не отделаешься.
– Орать на них я не умею, – огорчилась я. Хотя, я подумала, что при таком раскладе я за неделю вполне озверею и научусь. Но и на этом дело не кончилось. Когда дети, измотанные вечерними процедурами, умыванием и чисткой зубов по часам с секундомером, не менее трех минут (ей-богу, сама видела), все-таки сделали любезность и отрубились, пришел усталый и мрачный муж.