Да, очаровательная женщина, бездна шарма… Правда, в самом начале их знакомства она заводила какие-то странные разговоры: например, вдруг начала выпытывать, а не охоч ли великий князь до ночных прогулок… и нравятся ли ему санкт-петербургские мосты, например, Красный мост… Ну что ж, Владимир Александрович был – в отличие от супруги! – весьма тактичен и не показал мадам Пистолькорс, что ее вопрос показался ему странным. Напротив, он обстоятельно рассказал историю строительства Красного моста – который, к слову, первоначально звался Белым, потому что был построен деревянным и покрашен в белый цвет.
– С самого начала мост был разводной, – обстоятельно говорил Владимир Александрович, – с узкой щелью посередине для пропуска мачтовых судов. Щель эта для проезда закрывалась съемными щитами, и лишь в начале века на этом месте построили один из однопролетных чугунных, арочных мостов, которых много перекинули через реки и каналы Санкт-Петербурга. На гранитных обелисках водрузили фонари, а перила повторяли рисунок ограждения набережной, чтобы создавалась единая картина.
Великий князь, поведавший мадам Пистолькорс все это, мог гордиться своей осведомленностью – ну он и гордился, и если мелькнула вдруг мысль, что Ольгу Валерьяновну его рассказ почему-то насмешил, то он мысль эту мигом прогнал.
С чего бы даме смеяться, в самом-то деле?!
* * *…То лето они, как всегда, проводили в Ильинском, любимом подмосковном имении Сергея, которое и Элле тоже очень понравилось, однако так уж вышло, что больше по гостям ездили, чем дома сидели. Особенно часто наезжали в Ракитное. Княгиня Зинаида Юсупова, хозяйка, была великая выдумщица. Красивая, яркая брюнетка с огромными серыми глазами, она ни минуты не могла посидеть спокойно и обожала развлекать гостей то маскарадными шествиями, то домашними спектаклями. В княжеском доме в Ракитном всегда была бездна самых разных нарядов для гостей, поэтому особенно готовиться к этим импровизированным маскарадам не приходилось. Но иногда хозяйка объявляла особую тему бала, и приглашенные должны были соответствовать.
В тот раз был назначен ситцевый бал, Элла отлично это помнила. Она даже помнила, что успела накануне отправить записочку своей невестке Минни, императрице: «Дорогая моя Минни! Мы часто видимся с соседями. Они настолько милые люди, что я стала чувствовать себя с ними как дома. Мы часто ходим купаться – такое освежающее удовольствие, потому что погода жаркая, несмотря на страшные грозы с ливнями. В среду мы едем к Эльстон-Сумароковым (Юсуповым), и все дамы и кавалеры должны быть одеты в крестьянские костюмы – простые, но очень ярких цветов. Мы шьем себе платья…» Элла не без особенного удовольствия сообщила невестке об этом событии, потому что знала, как любит та новые наряды и как ревностно относится к платьям Эллы. Элла всегда сама выдумывала фасоны своих туалетов – следуя, разумеется, модной картинке, но больше доверяя своему вкусу. Часто она сама рисовала фасоны новых платьев в альбоме, однако Минни их не показывала: та считала себя отличной рисовальщицей и очень любила поправлять несовершенные рисунки Эллы. Элла уверяла и ее, и даже себя, что ничуть не обижается, однако потом, оставшись одна, украдкой бросала поправленные императрицей картинки в горящий камин. И втихомолку посмеивалась над тем, как ревностно соперничает Минни с королевой Викторией и ее дочерьми. И Минни, и англичанки заказывали наряды у Чарльза Ворта в Париже, однако знаменитый портной соблюдал тайну заказов особенно высокопоставленных клиенток, подобно тому, как щепетильный врач соблюдает врачебную тайну, так что Минни пришлось завести при британском дворе нескольких агенток (из числа придворных дам королевы), которые буквально по крупицам собирали для нее сведения о новых фасонах. Тогда Минни приказывала отправить Ворту телеграмму – чтобы заказать наряд такого же фасона.
Ну, на сей раз даже Минни обошлась бы без Ворта, потому что наряды для бала у Юсупова решено было изготовить самые простые. Впрочем, это оказалась палка о двух концах. Сначала эта самая простота всех гостей восторгала, потом начала надоедать, и вот тут-то выдумщица Зинаида Николаевна бросила козырную карту: в этих простых и удобных, но почти деревенских нарядах гости будут играть… Шекспира, или Ростана, или Гюго, или Лопе де Вега, еще кого-нибудь из изысканных классиков. Такие мгновенно устроенные постановки весьма были у хозяйки Ракитного в чести: она раздавала гостям тетрадки с заранее переписанными ролями, отчеркнутыми красными чернилами, так что оставалось лишь выразительно прочесть роль. Конечно, играли не всю пьесу, а лишь одну или несколько самых приятных сцен. На сей раз Зинаида приготовила роли для сцены из «Ромео и Джульетты» (объяснение на балу), «Сирано де Бержерака» (объяснение Сирано и Роксаны под балконом), из «Эрнани» (финальная сцена), ну и из «Учителя танцев» (объяснение Альдемаро и Флореллы). Все пьесы решено было играть на французском языке, только Шекспира – на английском. Тянули жребий, кто в какой сцене участвует. Зинаиде Юсуповой и ее мужу Феликсу выпало играть Альдемаро и Флореллу. Молоденькой генеральше Бархударовой, которая сразу заявила, что она обожает Ростана, и приехавшему с ней двоюродному брату выпало изображать Сирано и Роксану. Сергею, Павлу и Элле втроем предназначалось играть в «Эрнани», хотя великий князь Сергей не преминул скорчить гримасу и заявить, что Гюго, этого творца мизераблей [13] , самого считает мизераблем и даже литературным маргиналом. Впрочем, участвовать в спектакле он ничуть не отказывался и даже, ходя из угла в угол, нагонял на лицо мрачное выражение, ибо играть предпочел не пылкого мятежника Эрнани, а мстительного дона Руя Гомеса де Сильву. Когда Павел насмешливо напомнил, что дон де Сильва появляется в финальной сцене в маске, поэтому нагонять морщины на лоб нет никакой надобности, Зинаида Николаевна за Сергея вступилась, напомнив, что де Сильва маску все же срывает, и тут никакая мрачность лишней не будет.
Великий князь Константин Константинович со своей Елизаветой Маврикиевной назначены были играть в «Ромео и Джульетте», это их необычайно позабавило, роли они учили с большим увлечением, однако тут прискакал нарочный с сообщением, что их старший мальчик, Иоанн, занемог, подозревают ветрянку, доктор в опасении, как бы зараза не перекинулась на Гавриила, который был еще совсем младенец… Конечно, встревоженные супруги мигом отбыли, наказав другим ни за что не расходиться и продолжать развлекаться.
Впрочем, несмотря на то, что оставшиеся сделали хорошую сочувственную мину, она была при плохой игре: расходиться никому и так не хотелось ни за что! Однако теперь играть Ромео и Джульетту оказалось некому. Прочие гости Юсуповых были людьми почтенными и лицедействовать наотрез отказались, хотя посмотреть представление очень хотели бы.
Элла видела очень простой выход: кто-то из актеров должен был сыграть в двух сценах, например, они с Павлом… или с Сергеем… могут не только в «Эрнани» представлять, но и в «Ромео и Джульетте», – однако предложить это она стеснялась – ожидала, когда такая же мысль придет в голову кому-нибудь другому.
И в самом деле – вдруг Сергей сказал:
– А вы знаете, господа, я ведь знаю, что делать! Мне выпала такая мрачная роль этого зловещего де Сильвы, что я желаю немного поразвлечься, изображая влюбленного. Я буду играть Ромео!
– Это замечательно, замечательно! – захлопала в ладоши Зинаида. – Элла, дорогая, вы сыграете Джульетту?
Однако Сергей не дал жене ответить:
– Ну нет, я думаю, роль доньи Соль отнимет у Эллы все силы. И потом, воля ваша, дважды за вечер играть обреченных на смерть – это слишком тяжелые переживания для женщины. А я все же солдат, я выдержу!
– Но с кем вы желаете сыграть сцену? – спросила Зинаида. – Выберите себе Джульетту и назовите ее нам!
– Позвольте, – с загадочным выражением произнес великий князь, – я это оставлю пока под секретом. И никому, кроме хозяйки и распорядительницы спектаклей, тайны сей не открою до последней минуты!
Тут он что-то прошептал Зинаиде Николаевне на ушко. И без того большие глаза княгини Юсуповой стали теперь преогромными, она конфузливо хихикнула, почему-то бросила на Эллу виноватый взгляд – и кивнула:
– Как изволите, Сергей Александрович…
Павел почему-то вдруг сделался угрюм, а Элле и в голову ничего дурного не пришло: она доверчиво решила, что Сергей избрал Джульеттой Зиночку Юсупову, да пока молчит, не признается, потому что ее муж, Феликс Феликсович-старший, граф Сумароков-Эльстон, принявший титул князя Юсупова по воле отца Зинаиды и поэтому слишком уж пекущийся о своем самолюбии, славился ревнивыми выходками. Потом, когда сцена начнется, он уже ничего сделать не сможет, а то ведь как бы совсем не запретил жене играть!
Все разошлись по углам – репетировать.
Павел почему-то вдруг сделался угрюм, а Элле и в голову ничего дурного не пришло: она доверчиво решила, что Сергей избрал Джульеттой Зиночку Юсупову, да пока молчит, не признается, потому что ее муж, Феликс Феликсович-старший, граф Сумароков-Эльстон, принявший титул князя Юсупова по воле отца Зинаиды и поэтому слишком уж пекущийся о своем самолюбии, славился ревнивыми выходками. Потом, когда сцена начнется, он уже ничего сделать не сможет, а то ведь как бы совсем не запретил жене играть!
Все разошлись по углам – репетировать.
Павел был на редкость мрачен, в тетрадку глядел так, словно не видел ничего, и Элла стала опасаться, что сцену они провалят из-за его настроения. Впрочем, никакой радости ему и не надо было изображать… ведь в разгар свадьбы Эрнани и его возлюбленной доньи Соль они вдруг слышат звук рога, в который трубит человек, коему Эрнани дал слово умереть тотчас, как только услышит этот звук. И первая реплика Эрнани была в самом деле очень мрачна:
Тут явился Сергей, закутанный в черное домино и в маске, и замогильным голосом провозгласил, что Эрнани должен исполнить клятву.
Павел-Эрнани уже поднес было к губам фляжку, выданную Феликсом Феликсовичем в качестве реквизита и заменявшую флакон с ядом, но тут настало время выхода Эллы – доньи Соль – в мантилье из настоящих испанских кружев, которая сочеталась с ситцевым платьем в цветочек очень забавно. Элла ощущала себя какой-то барышней-крестьянкой. Да еще Сергей принимал такие преувеличенно грозные позы, что Элла с трудом удерживалась от хохота. Оставалось надеяться, что зрители подумают, будто голос ее, изрекающий мольбы, дрожит не от смеха, а от страха и горя.
Однако дон Сильва не поверил искренности доньи Соль, и тогда она поспешно отпила половину яда из флакона Эрнани. Ужаснувшись тому, что сделала любимая, он допил яд до конца. Потом они бросились друг к другу в объятия, медленно опускаясь на помост.
Элла знала, что о Павле идет слава как о прекрасном любительском актере, и находились даже люди, которые искренне говорили, что профессиональная драматическая сцена в его лице много потеряла – и сейчас Элла вполне могла убедиться в этом. Руки, сжимавшие ее в объятиях, были ледяными, трепещущие губы касались ее губ так нежно, что останавливалось сердце… И выражение его глаз было таким, что на миг Элле показалось, будто они парят над бездной, полной огня – огня страсти. Их обоих била дрожь, и реплики выходили прерывистыми, нервическими, они едва успевали смотреть в роли и беззастенчиво пропускали слова, если для того, чтобы вспомнить текст, нужно было разомкнуть объятия:
Тут подал голос злодей дон Сильва, и Элла едва узнала голос мужа – кажется, он тоже вполне вошел в роль:
Эрнани уже чувствовал приближение смерти и благодарил судьбу за любовь доньи Соль. А злобный дон Руй Гомес ворчал завистливо:
Теперь настала последняя реплика Эллы, и она с невыразимым чувством смотрела на закрытые глаза Павла, обрамленные длинными черными ресницами. Ей хотелось воскликнуть: «Как он красив!» – но роль требовала других слов, и Элла покорно следовала роли:
Вслед за этим донья Соль безжизненно распростерлась на помосте, не выпуская руки Эрнани из своей, ну а потрясенный силой их любви дон Руй Гомес, заколовший себя в порыве раскаяния кинжалом, свалился рядом.
Павел поднялся первым, помог встать Элле и брату. Все трое старались не смотреть друг на друга. Элла в эту минуту поняла три вещи: Павел любит ее, она любит Павла, а Сергей об этом прекрасно знает. Может быть, о любви брата к Элле он догадался еще там, в Лондоне, когда они все трое встретились впервые и Павел смотрел на его невесту такими чудными, изумленными глазами. Но Элла была слишком поглощена теми клятвами, которые они с Сергеем дали друг другу. А если бы она тогда внимательней взглянула на Павла…
Но даже в эту секунду, когда тело ее плавилось от впервые вспыхнувшего желания, она помнила: нет, она может быть только женой Сергея, потому что только его женой может она быть… Павел потребовал бы от нее невозможного!
Само собой, небольшой зрительный зал просто разрывался от аплодисментов. Все, кому еще только предстояло играть, смотрели на Эллу и Павла с завистью, а на Сергея – как на товарища по несчастью: ведь ему предстояло выйти на сцену еще раз!
Теперь настала очередь генеральши Бархударовой и ее кузена. Ему прикрепили уродливый нос – как известно, именно нос был главной приметой Сирано де Бержерака, – а маленькую роль красавчика Кристиана, язык которого заплетался при разговорах с женщинами, взял на себя адъютант Степанов.
По сути дела, он только начинал диалог, а потом его продолжали Роксана и Сирано. Элла, слушая их, подумала: неужели и их с Павлом игра представала всем зрителям никакой не игрой, а истинным объяснением в любви? Похоже, генералу Бархударову придется носить новый головной убор, если он вообще его уже не носит, если голова его уже не украшена рогами.
Элле было необычайно грустно во время этой сцены, и она очень обрадовалась, когда довольно-таки бездарные любовники наконец сошли со сцены, а их место заняли Зинаида и Феликс Юсуповы, которые с блеском сыграли влюбленного учителя танцев Альдемаро из Лерина и прекрасную Флореллу, да еще и станцевали напоследок настоящую павану (как раз ту, которой Альдемаро обучал Флореллу!), причем Зинаида – со своими темными волосами, горящими румянцем щеками и в той самой мантилье, в которой Элла несколько минут назад изображала донью Соль, – выглядела подлинной испанкой. Феликс Феликсович, который всегда казался Элле неуклюжим таким медведем, выглядел, танцуя, необычайно легким и грациозным, а таланту Зинаиды Николаевны можно было только позавидовать. Ей бы на сцене выступать! Элла очень любила танцевать на балах, Сергею смотреть на нее доставляло необычайное удовольствие, он хоть сам не танцевал, но гордился, когда carnet de bal, бальная книжка жены, была заполнена, и даже сам помогал ей вписывать имена кавалеров. Но умения Эллы не шли дальше бальных танцев, а Зинаида оказалась настоящей актрисой.
Пока Элла всерьез подумывала о том, чтобы брать танцевальные уроки и совершенствовать свои умения, Феликс Феликсович сообщил, то сейчас будет разыграна сцена из «Ромео и Джульетты».
Элла растерянно оглянулась, но Сергея рядом уже не было. Павел тоже отошел в сторону, на нее даже не смотрел.
Но вот появился Сергей в сопровождении все того же Степанова. Адъютант, видимо, был на все роли мастер и сейчас изображал лакея, с которым заговорил Ромео во время бала:
У Степанова в этой роли была всего одна реплика, которую, впрочем, он произнес весьма прочувствованно – должно быть, еще не вышел из роли влюбленного Кристиана:
При этом смотрел он на Ромео с такой обидой, как будто тот задал не обычный вопрос, а страшно слугу оскорбил. Элле даже показалось, что у него слезы на глазах. Но потом заговорил Сергей – и у Эллы дрогнуло сердце, с такой нежностью он произнес:
И вот вихляющейся походкой вышла Джульетта… Это был адъютант Константин Балясный – чернокудрый, черноокий и томный, как одалиска.
Генеральша Бархударова расхохоталась от души. Кузен вторил ей. Остальные молчали.
Элла сидела, точно аршин проглотила, изо всех сил пытаясь натянуть на лицо улыбку.
А сцена, которая разыгрывалась перед ней, была не менее любовной, чем та, в которой они недавно участвовали с Павлом! В роли Ромео Сергей оказался куда более пылок и страстен, чем в роли зловещего де Сильвы, и голос его, и взгляд выражали истинную страсть, а сжимал он в объятиях хрупкого Балясного так, что у того едва не хрустели кости! Судя по выражению лица Балясного, тот уже задыхался от страсти! И вот наконец Ромео вопросил:
Балясный промурлыкал: